(Окончание рассказа о службе отца в гарнизоне Лахта)
«С чем мы с Севера уедем? Служба твоя подходит к концу, 25 лет скоро отбарабанишь..» – такой вопрос мама все чаще стала задавать отцу, у них начались странные, на мой взгляд, разговоры. И со своим другом папа как раз в это время вел беседы о необычных вещах… Но пересказать их почему-то проще, чем споры с мамой, поэтому с них и начну.
Владимир Иванович, я почему-то запомнила это имя, частенько наведывался к отцу. Мужчины сидели за столом с немудреными закусками, среди которых всегда были картошка и соленые огурчики, иногда «опрокидывали рюмку» и размышляли на философские темы. Это сейчас я знаю, как назвать предмет их раздумий, а тогда просто замирала от необычности того, что слышала.
– Вот смотрю я в звездное небо и поражаюсь: какое чудо над головой! И какая высь. Она кажется бездонной, бесконечной, – как-то раз мечтательно начал папа. – Но что это такое – Бесконечность? Как ее представить себе? Вот летишь ты на аппарате будущего в космосе, а он нигде не кончается. Как это?
– А ты черту, где космос кончается, можешь себе представить? Ведь только встает эта грань в воображении, сразу вопрос: а что там, за чертой? – ответил дядя Володя.
– Так что же получается: проблема не имеет решения? Оба варианта невозможны, а третьего, вроде бы, не дано…
– Наверное, дано. Но при нашем уровне развития цивилизации этого не понять. Ведь то же самое с вечностью. Тоже невозможно представать себе ни ситуацию, что время вдруг кончилось, ни Вечность. Я думаю, что неспроста самые нерешаемые вопросы касаются именно пространства и времени. Скорее всего, эти категории – единое целое… Пока непостижимое.
Я все это слушала молча и сидела, как мышка, чтобы не мешать. Но разговор запал в душу. А однажды, играя в своем уголке, я стала свидетелем внешне вроде бы более понятного, но очень странного диалога родителей.
– Сережа, а почему ты никогда Тане шоколадки не приносишь? Мне Зинка сказала, что на продовольственном складе постоянно списывают шоколад «на мышей», ее Коля то и дело его домой для детей таскает. Такого ведь нигде не купить! Настоящий американский, очень полезный. Недаром летчики обязаны брать его в полет. Не съедают, конечно, тоже детям несут. Дети кладовщика, дети летчиков – все на улице с шоколадками! Только наша Танюша с пустыми руками…
– Дора, прекрати. Привезу я Тане шоколад из Архангельска, а с Николаем разберусь: когда это он на складе мышей развел? Завтра же подарю ему кота! И документацию проверю. Хорошо, что предупредила…
Папа сказал это с досадой, он явно огорчился. Я хотела уже его утешить, заявив, что не хочу я американский шоколад! Иногда ребята угощали долькой, но мне он не нравился. Горький. Гораздо вкуснее те сладкие плитки – соевые с арахисом, которые продаются в магазине поселка и которые я привыкла называть «шоколадками». Но я не успела и слова вставить, как мама продолжила атаку на отца. Она говорила быстро и с обидой.
– Вот всегда ты так! Не хочешь видеть, что другие люди умеют жить. Нужно с Николаем не разбираться, а учиться у него! Подумай, с чем мы поедем «на гражданку»? Шоколадки – это, конечно, мелочь. А вот жены тех, кто на вещевых складах работает, шьют занавески на окна из парашютного шелка! И шубы себе из цигейки, которой летные куртки утепляют. И отрезы шерстяной ткани у них копятся, не вся же она на брюки для летчиков идет! Потом, на «гражданке», как найдешь все это, денег кучу сэкономишь! А ведь кладовщики у тебя в подчинении! В твоих руках все снабжение летной части, ты еще больше сможешь…
– Дора… Мне тяжело это слышать. И стыдно. Если у меня такие вороватые кладовщики, значит, я плохо провожу политзанятия с личным составом. Нужно обновить тезисы лекций. И проверки на складах чаще устраивать!
Не знаю, как они спят по ночам, мои подчинённые. А я сплю спокойно. Знаю, что нет причины ждать "черный воронок". Если только кто-то позавидует, ложный донос напишет. Но чему завидовать? Мы, как ты и сказала, уедем с одними чемоданами. Да и тех будет немного... Я не могу запретить тебе болтать на лавочках с женами сверхсрочников, которые служат на складах. Но ты должна помнить, кто твой муж. Я коммунист, Дора, и это не просто слово. Моя совесть коммуниста всегда чиста.
И потом: чем выше у человека должность, тем жизнь его интереснее, в ней больше смысла, больше удовлетворения работой, ее масштабом. То, что я имею сейчас, превосходит удовольствия, которое получают обладатели шоколадок, мехов и отрезов. И мне совсем не нужны лишние шмотки! Не думал, что ты этого не понимаешь...
Конечно, я не дословно запомнила тот разговор, но достаточно близко к реальности. Меня, как я сейчас думаю, насторожило, что отец, всегда мягкий со своими домашними, проявил неожиданную твердость. Таких интонаций в его голосе я еще не слышала, потому и отпечатались в памяти эти слова. А смысл сказанного я поняла гораздо позже – лет через пятьдесят с лишним, когда стяжательство стало делом обычным и чуть ли не доблестью.
Не помню, чтобы отец и еще когда-то озвучил свои убеждения. Может, в беседах с близкими друзьями, не знаю. Но этого и не нужно было: он всей своей жизнью, любым поступком подтверждал верность тем идеалам, о которых сказал тогда…
О загадках вечности и бесконечности, так же как и о вопросах совести, мне было еще рано размышлять, но с помощью отца я сделала открытие: такие вопросы существуют, взрослые люди всерьез этим озабочены…
Лахта подарила много и других открытий. У меня здесь впервые появились свои, а не соседские, как в Грязной губе, домашние питомцы: кошка Мурка и собака Такса. Такса – это именно имя! Так назвали рыжую лайку (не чистокровную, но сохранившую четкие признаки породы) ее прежние хозяева. Они были уверены, что Такса – такая же типичная собачья кличка, как Джек, Бобик, Тузик…
Моя Такса была удивительной, совершенно необыкновенной собакой! Она нас очень любила и понимала каждое слово, а мы любили ее. Об этом стоит рассказать подробно. У меня есть отдельные рассказы, которые будут приложением к воспоминаниям, в том числе и рассказ о Таксе.
… Три года счастливой жизни в Лахте промчались незаметно. И для отца пришла пора уволиться в запас. Сели мы в тот же старый военный «газик», который привез нас сюда, и побежали назад северные березки в золотистой осенней листве, сосны и ели, болота со звездочками моей любимой морошки. Я замирала в предвкушении путешествия в поезде, встречи с чем-то новым, неизведанным, и, наверное, очень интересным. Почему-то совершенно не думала о том, что навсегда покидаю место, которое успела полюбить, что могу затосковать по нему. Как в песенке крокодила Гены, героя книги Успенского: «Лучшее, конечно, впереди...»
Прошли годы, прежде чем созрела мечта побывать еще раз в местах своего детства, но она оказалась уже неосуществимой… Только по ночам, во сне, я вижу мою молодую маму, отца в военной форме, нашу верную любящую Таксу. Вижу закаты над озером и празднично освещенные окна в ночи…
(Продолжение следует. Это будет рассказ о последних годах жизни отца "на гражданке")