Вообще, исходя из реальной, а не выдуманной географии, двуглавый орел, смотрящий и на восток, и на запад, должен быть на гербе Казахстана, а не России.
После распада Империи монголов и взятия Казанского и Сибирского ханств, восток настолько отдалился от политического центра России, что можно сказать о полном отсутствии его роли в процессе русской самоидентификации. Ведь даже у славянофилов под Востоком понималась Восточная церковь, православие, а не Китай там, или сибирский шаманизм. Но чисто географически православие пришло в Россию из Константинополя, т.е. с юго-запада, а не с востока. Востоком его называли, опять же, вслед за Европой, окраиной которой и считали себя, и считают.
При этом Россия это очевидно не Запад и не Европа, но русская интеллигенция гонит от себя эти мысли. В.Розанов, писал о "России "существенностей" и "России видимостей". Под первой понималась реальная Россия, реальные люди, ее населяющие, под второй - та картина России, которая рисовалась в процессе ее культурно-политического осмысления. Гостомысл, по словам философа, "призвал Русь отречься от своего хаоса и призвать правителей из-за моря", Владимир "отрекся от язычества, чтобы покорить народ свой чужеземной вере", Петр I "покорил его чужеземным формам быта, сложения". К этому можно еще Ленина добавить с идеями немца К.Маркса.
Сущностную морфологию изучали этнографы, но их работы не были поставлены в основу культурного и политического самоосмысления. Сейчас неоязычество пробует это сделать, и определенный успех у этого течения есть, несмотря на достаточно активное противостояние официальной науки и политологии, которая продолжает осмыслять Россию как окраину Запада. "Русский либерал – писал П.Чаадаев, - бессмысленная мошка, толкущаяся в солнечном луче; солнце это – солнце запада". Вот эта картина и лежала до последнего времени в основе самоосмысления России: Россия как территория рассеивания света Запада.
Сейчас Запад отступает уже на уровне "России видимостей", и начинает вырисовываться новая самость, противостоящая Западу не как "другая Европа", а как "не-Европа". Аристотель назвал бы такое "обретением формы через лишенность". Он видел в такого рода оформлении проявление некоторой внутренней предрасположенности материального субстрата самоопределяться "отрицательно" при отсутствии "положительных" вещей. "Так ночь возникает из дня" - пояснял философ.
Другое дело Казахстан. У Казахстана на севере православная Россия, а на юге - исламские Афганистан и Иран, на востоке - конфуцианский Китай, а на западе, хоть и далекие, но экономически и культурно немаловажные Европа и США. Казахстан тоже противопоставлен Западу цивилизационно, но иначе, чем Россия. Это не отношения типа тезис-антитезис, это ближе к отношению золотой середины к противоположностям. У Аристотеля такая соотнесенность описывалась через категорию "равное", которая возникает в результате отрицания наличия "большего" и "меньшего". Середина эта, говорит он, получает свою форму "через снимающее отрицание соотнесенных противопоставлений". Это не "ночь" против "дня", а "вечер", через который происходит переход из первого во второе и обратно. Двуглавый орел символически очень точно выражает такое отношение. Казахстан это "ни запад - ни восток, ни север - ни юг", однако переход от одной крайности в другую происходит через эту самую середину, и значит север видит в ней нечто ближе к югу, а запад - нечто ближе к востоку, и наоборот.
Такая самость очень коррелирует с политикой многовекторности, да и вообще с историей этого региона. Северная окраина Шелкового пути - территория пересечения всех культур, религий и языков. Казахстан - наследник Pax Nomadica - огромной земли от западного побережья Тихого океана до восточного побережья Балтики и от южных границ Сибирской тундры до северных окраин Аравийской пустыни, которая, как пишет А.Тойнби, "потрясала воображение миссионеров тем, какому множеству соперничающих религий была предоставлена возможность существовать".
В основе казахской традиции лежит синкретизм (от греч. synkretismos – соединение). "Центральная Азия была скорее не перекрестком культур, а культурой перекрестков, на которую повлияли все ее международные контакты", - пишет Ф.Старр. Патрик Гарон говорит о Сырдарье как об условной границе между "шаманизированным исламом" к югу и "исламизированным шаманизмом" к северу от реки. В современном казахском общественном сознании вера в аруахов совмещается с исламом и модерном, формируя вполне постмодернистскую палитру, причем палитра эта ближе традициям кочевников, чем европейцев.
Правда, и в Казахстане можно отметить разделение между "видимостями" и "существенностями", но оно больше имеет отношение ко временному измерению, а не пространственно-географическому. Дело в том, что дискурс о традициях здесь "законсервирован". Он управляется консерваторами, для которых традиция - это что-то из прошлого, хотя этимология этого слова восходит к латинскому "tradere" - "передавать". Передавать можно (и нужно) в будущее. Традиция - это не степь-конь-юрта, это некий абстрактный код, который проявляется и в прошлом, и в настоящем, и в будущем, и в юртах, и в квартирах, и в коворкингах, всегда и везде. Но нет, казахская "видимость" состоит именно в стандартном наборе степь-конь-юрта, а отход от него рассматривается как отход от традиции, а не попытка эту традицию продолжить.
Между тем, синкретизм странным образом возродился в XX веке в европейских академических кругах, став основой современного постмодернизма, суть которого выражает целый ряд понятий ассоциирующихся с Pax Nomadica: номадизм, детерриторизация, племя, ризома, и т.д. То есть в основе академического номадизма лежит все то же соединение несоединимого через постоянные переходы от одной крайности к другой. И на этом выстраивается новый мир, но на Западе, а не в Казахстане, хотя истоки взяты именно из традиций реальных номадов.
В общем, когда говорят, что география - это судьба, следует помнить, что судьба хоть и неизбежна, но также и неизвестна. Да, география России известна, но не в смысле ее культурно-политического осмысления. Вот и бегает Россия видимостей от собственной судьбы, отказываясь признать собственную географию. А Казахстан стремится убежать настоящего и тем более будущего, консервируя свою самость в прошлом.