Улица Заречная наводнения ждала каждый год. И каждый год, когда больше, когда меньше, «плавала» дней по несколько. Но население не особенно горевало, улицу свою любило и переселяться на безопасные места не собиралось; дело стало привычным, воду ждали, а отдельные мужики по ней даже скучали, как скучают, скажем, по покосу отдохнувшие за зиму руки. А чего зря переживать, большая вода всё равно придёт. Это, конечно, неудобно, зато на работу не ходить, и причина уважительная – потоп ведь, навоз каждый день не скрести. Скот и тот привык, безропотно поднимался по плахам на чердаки стаек и не мыкал. Сено с чердака потому и до конца не всё скармливали, про весну помнили. Хозяйка в лодке приплывёт, коровку подоит и айда на свой чердак. А там наготовлено, как на пикник, - всего. Ведь неизвестно, сколь дней сидеть придётся. Загодя на чердак поднимались вещи получше, документы, естественно. В доме тоже всё максимально поднималось и подвешивалось. Добрая хозяйка такой уют на чердаке наведёт! Свет подведён, есть плитка на одну конфорку, сиди спокойно, ешь-пей, в чердачное окно выглядывай, с соседями перекликайся – век бы плавал.
Ближайший сосед и в гости на лодчонке приплывёт поглядеть, как тут устроились, стопку выпьет и скажет вроде как в сердцах, вроде как шибко он расстроен: «Вот проклятая вода! И ведь каждый год, каждый год… И откуда её такая прорва берётся?!» - и отчалит, сказав на прощанье: «А вы сидячие места не отсидели? Гребите к обеду к нам! Поговорим…». Пара-тройка дней, а там всё входило в обычное русло. До следующей весны. Однако вода в тот год пришла так стремительно, что спасаться пришлось аврально, ничего поднять-подвесить в доме не успели, едва скот подняли, едва-едва, похватав продукты, сами залезли на чердак, а воды уже на пол-окна. Вскоре дома, стоящие в более низких местах, затопило по чердаки. Залетали над посёлком вертолёты, снимая уже с крыш людей, заходили моторные лодки.
Дом у Тациенко добротный, фундамент чуть не в рост человека (понимали, где строились), и он уже под окна был затоплен. Однако когда к ним подплыли на моторке и предложили эвакуироваться, хозяева отказались, надеясь на русское авось. Их давние добрые соседи Никифоровы тоже дом не оставили. И теперь они перекликались, выясняя друг у друга, как кто успел, что спас. Никифоров больше сокрушался, что водки не смог запасти. И только тут Тациенко вспомнил, что в кухне, у самой печки, недалеко от окна, осталась забытой четырёхведёрная фляга с пивом. Поставлена была к первомайским праздникам, сегодня 30-е апреля, значит, вполне выстоялась! Ах ты ж горе какое! Завтра праздник – 1 Мая! И он поделился печалью с соседом. Никифорова сообщение настолько заинтересовало, что он несколько минут молчал. Потом спросил:
- Так, поди, фляга-то воды нахлебалась?
- Да не должно. Она, знаешь, какая герметичная: хоть как кувыркай – капли не прольётся. Я на молочной ферме в Тайлепе на литр водки выменял. И как я про неё забыл…
Никифоров снова надолго замолчал. И выдал:
- А давай попробуем достать. Окно, конечно, не открыть, придётся одной створкой пожертвовать. Я тебе потом застеклю, стекло есть. Давай, пока вода окна не скрыла. У меня тут прут железный хороший есть, сейчас крюк на конце загну и приплыву к тебе. Крюком подловим, к окну подтянем, она в воде-то легче. Что, вдвоём в лодку не затащим?! Чего молчишь? Спасать надо флягу. Крюк, говорю, делать?
- Делай.
…Чтоб лодку не сносило, Никифоров уцепился за наличники, а Александр, безжалостно разбив стекло, ввёл пятимиллиметровый прут и начал шарить в воде. Фляга не цеплялась. Минут через 40 Александр сдался, вытер вспотевший от усилий лоб рукавом фуфайки, сказал устало:
- Да пошла она. Я сразу не верил, что можно в такой глуби что-то нащупать да ещё выловить. Поплыли ко мне, покурим.
Никифоров – гвардеец старый, да и мысль об огромной фляге пива добавляла стимула, и он взял инициативу (и прут) в свои руки. Теперь Александр удерживал лодку, а Никифоров «рыбачил». И в конце концов (вот что значит упорство в достижении цели!) он почувствовал на другом конце крюка вожделенную тяжесть. Ничего другого быть не могло – только она, родимая, стояла в этом углу. Осторожно стал подтягивать её к окну. И хоть расстояние всего метра полтора-два было, времени прошло порядочно.
Но вот она под самым окном, теперь поднять бы только хоть до подоконника. Никифоров скомандовал:
- Сейчас подтяну вверх, а ты смотри – как только сквозь воду флягу разглядишь – хватай её рукой – мои-то заняты, прут брошу – подмогну, – и начал помалу давать «виру», сопя от натуги. Но разогнулся крючок, «противовес» исчез, и Никифоров, не успев ахнуть, кувыркнулся в ледяную воду, выронив от неожиданности прут. Пробкой вылетел из воды с вытаращенными глазами, каким-то иступленным голосом прокричал:
- И не холодная! И не холодная! – и ухватился за борт. – Вот чёрт, ведь почти поднял, а? И прут утонул…
- Да вылазь ты, рыбак хренов. Купальный сезон ещё не открывался. Не судьба нам нынче посидеть по-человечески. Вылазь, у меня переоденешься.
- Щас, все дела брошу… Я всё равно уже накупанный, воздуха глотну и нырну, ты только будь наготове, подхвати, одному не удержать. Ничего-ничего, не такие дела делали, - и нырнул второй раз – уже добровольно.
…Близился к концу первый день наводнения, когда племянница, обеспокоенная тем, что среди эвакуированных на безопасное место нет семьи Тациенко, уговорила хозяина моторной лодки сплавать до них ещё раз. Сплавали. Дом к этому времени был затоплен под потолок. Чердачное окно было открыто, в него едва не заплёскивалась вода, - ну, может, сантиметров 15 не хватало. Было тихо, темно, слышалось сопение спящих людей, кто-то из них лежал напротив чердачной двери ничком, ноги в болотных сапогах высовывались наружу, и носки их слегка окупывались набежавшей волной…
Автор текста: Людмила Семёновна Сафонова
