Продолжаю цикл монологов русских жителей Чечни. На сей раз поделюсь рассказом кладбищенского работника Василия Ивановича, жителя Грозного. Интервью я брал вместе с журналисткой Екатериной Нерозниковой. Напоминаю, что сокращенная версия монологов опубликована порталом «Такие дела».
*
Родился я в станице Николаевская. В Грозный переехал в 1964 году, мне тогда одиннадцатый год шел. Сейчас ничего от того времени не осталось – ни молокозавода, ни консервного завода, одни магазины.
Учился я хорошо, аж на второй год остался в пятом классе. В основном у нас русские в школе были, ингуши, армяне. Чеченцы жили больше в стороне РТС (квартал в Ленинском районе Грозного), но ребята все дружили, такого не было, как сейчас вот.
Дворником на кладбище я начал работать, потому что работы не было другой в 2000-е. Бригада была вся из пенсионеров, только я еще пенсионером не был. Утром идем пораньше, подмели, памятник у центральной площади убрали, и в обед уже дома. К нам претензий не было, да и некому их предъявлять.
Контору в 2011 году ликвидировали, она уже не оправдывала себя. Но люди-то тут остались, так что ухаживаю за могилами, как могу. Сейчас тут в основном чеченцы работают, памятники ставят.
На кладбище собаки живут, ну так это мои собаки. Вот, Чернушка у одной русской женщины жила, та померла, а собака ко мне прицепилась. И ходит за мной – куда я, туда она. Я ее Храпушей зову. Она глава у всех остальных. Так что на кладбище собак не бойтесь, погавкают и дальше побегут.
На моей улице наших не осталось, я один. Живу тут с 1998 года в доме русской бабки, она уже три года как умерла. Дом теперь чеченцам принадлежит, которые за ней ухаживали. Они меня не выгоняют, у них свои заботы. Свой дом был у меня, но давно. В девяностых бардак начался и грабежи, я жил у кирпичного завода на окраине. Деньги получил советские, все это потом обесценилось. Но все равно к лучшему, что ушел сюда – в том районе мало кто живой остался. Многих свои же поубивали, так, от нечего делать. Теперь там одни чеченцы живут.
В 70-80-е годы по-другому жили. У нас был клуб на кирпичном заводе. Хочешь, иди туда на танцы, хочешь, гуляй по Бродвею – это улица была, где мечеть в центре. Это сейчас все знакомства по телефону, а тогда ходили знакомиться туда. Но мне уже в 20 лет некогда было, я трактористом работал. До рассвета на ногах, в семь часов уже в дорогу.
С женой первой я в своей компании познакомился. Девчат много было, собирались, праздники отмечали. Все гуляли, чеченцы и русские, но даже тогда познакомиться русскому с чеченкой нельзя было. Наоборот – запросто. Чеченцы часто гуляли с девчонками русскими, женились тоже. Ну а что, принимай мусульманство – и пожалуйста. Но жили дружно, всегда спокойно разговаривали, помогали друг другу. Кто хотел, молился, кто не хотел, не молился. Работали по командировкам с чеченцами, не было разделения, на обед все сели вместе, у кого чего есть, тем пообедали. Вот после первой кампании были придурки, а до того редко.
Во время перестройки пошел отток русских, а в 90-х начался бардак. Как-то ехал в автобусе на Родину (поселок в Ленинском районе), и какой-то старый пень провел рукой поперек горла – «скоро русским всем так будет». Никто ему ничего не сказал. Тогда как раз Дудаев появился.
Кирпичи кидали по домам, вынуждали уезжать. Люду убил снайпер, Таню тоже снайпер. Жена моя вторая уехала в Магадан. Я потом жил с женщиной, но как-то не до женитьбы было. Бардак был до 2005 года, какие свадьбы… Хотя у чеченцев были, и детей полно. Они и сейчас рожают по 10, 12. Ну ничего, Путин всех прокормит.
Когда первая война началась, мы шли на Северный базар торговать. Денег-то не было, а на праздники-то надо, Новый год. Наторговали на пузырь. А на следующий день колонна зашла, стреляли уже по Первомайке, газовую трубу пробило снарядами. Эту колонну всю разбили потом и вывезли на старую городскую свалку за кладбищем. Сейчас там теплицы большие, с помидорами. При Масхадове, когда цветмет принимать начали, эти машины растащили на металлолом. Тогда с заводов вывозили моторы по тонне весом, везде все ломали, выискивали медь. Вдоль дороги сплошь стояли разбитые танки. Я мимо них ходил за гуманитаркой, ее выдавали на Петропавловском шоссе казаки ставропольские.
С водой были проблемы. Многие по очереди ходили за ней к Сунже, кто-то не вернулся – сняли снайпера. Потом вычерпали все пожарные водоемы. По пятиэтажке попал снаряд, глубинной авиабомбой шуранули. Пробило какие-то трубы, в воронку вода пошла. Тоже набирали ее. Рядом садик был детский затопленный, туда на салазках за водой ездили, из подвала черпали. Солоноватая, но пить можно. А вот в Старопромысловском, во дворе, не знаю откуда, была родниковая, холодная прям. Но ходить далеко.
Нефть тащили, копали ямы в каждом дворе на 10-12 метров, особенно в Заводском районе. Собирали в бочки, воду сливали, нефть продавали. Куда ни сунешься, везде эти ямы, провода, моторчики. У одного бочку по 75 рублей принимают, у другого по 120. Бойкая торговля шла, по улицам конденсат продавали. Заводы же разбомбили, а под землей все в воде осталось, это и выкачивали.
Сначала войны никто особо не боялся. Ходили по городу, собирали всю мелочь, у кого что есть, чтобы купить хлеба. На хлебзаводе директор отпускал по рублю за буханку. В январь 1995-го туманище был сильный, мороз ударил. Ну, народ набрал хлеб и пошел на остановку. А по ней крупнокалиберным снарядом попали. Куча трупов. Не видно же ничего, куда летит, только свист слышишь.
В 95-м трупов на улице вообще было много, кости валялись, их не забирали, просто с дороги убирали в сторонку. По улице много собак бегало, породистые, овчарки. Приказ вышел их стрелять, мертвецов чтоб не растаскивали. Трупы собирать начали весной, когда припекать стало – выкопали на кладбище траншею, потом вторую. В первую уложили тех, кто в камуфляжке – руки, головы, все подряд. Во вторую гражданских. Аромат не очень приятный. Но мы все равно подходили, смотрели.
В 1996 году я опять на работу пошел, каток получил новый и компрессор. Масхадову в Первомайке дорогу делали, в Чечен-Ауле мост чинили. Я [у боевиков] ночевал – ничего, нормальные тоже ребята. Такие же, как мы, поесть давали, и мы им тоже. Спрашивали – не боишься нас? А мне чего бояться, я на работе. Паспорт Ичкерии, зеленый тот, никто не принуждал получать. Хочешь - пожалуйста, иди и меняй свой на волка. Но это ничего не давало.
Раз в полгода получишь зарплату миллионами, выйдешь с пачкой на базарчик, раз – и отдал лимон за продукты, и уже не миллионер. Колбаса, крупы-мупы. Всего навалом, свободная торговля. Сигареты, алкоголь, денег только давай. Даже когда бои кипели. Там еще базар по оружию был, но потом его чем-то грохнули и все разметало по округе. У меня оружия никогда не было. У русских вообще ни у кого не было, если б нашли – могли расстрелять и те, и другие.
Во вторую кампанию бабки ходили по дворам, дрова пиляли и зарабатывали. Мужикам нельзя было ходить, боевики на окопы забирали. Сами они копать не хотели. Один впереди шел и стрелял одиночными из пистолета, такой он был, как пуколка. Слышишь его – значит, надо хорониться. Выходили только бабки, но они же бабок не возьмут на окопы. Кента моего Сашку забрали. Заставили копать, но зато кормили. А вечером отпускали домой.
Генерал Лебедь тут порядок навел, а так все делали, кто что захотел. Как на Украине была махновщина, так и тут. Мы могилку копаем, Володю хоронили вроде, а омоновцы подскакивают – вы кто такие, что тут делаете?
В 2000-х солдаты катались по городу на БТР, говорили – дай закусить, сока-мока вынеси. Потом матрасы, подушки забрали, на БТР закинули и двинули в горы. Другие тоже ходили – от имени парламента продукты изымать. А кто их определит, они из какого парламента? Но мы пережили и то, и другое.
На кладбище есть поле рядом с памятником солдату, это и есть массовое захоронение. Там была когда-то табличка, мол, 1600 человек. Но это так, колышки посчитали. Людей куда больше привозили, сбрасывали в траншею тела в клеенке. Там и сейчас кое-где клеенка эта торчит.
Когда уже Рамзан [Кадыров] пришел и началась расчистка города, туда мешками кости привозили. Нам сказали, что это «с города косточки». Тогда, в 2005-2006, начали убирать развалины, ну и находили под завалами. От многих и хоронить нечего было, пепел какой-то, ну и эти кости. Кто будет разбираться, чьи они.
Кладбище обстрелянное, оно как полигон было. Есть места, где кресты железные и памятники как решето. БТРы с дороги стреляли, они же не видели, куда. Есть воронки, куда дом вместить можно. Туда же грады долбили. Там, где мать похоронена, тоже воронка, а дядьку повторно отправили на тот свет. Сказали - хватит тебе в земле, пора на небеса.
Когда КТО отменили, началось мародёрство. Выдирали трубы, швеллера от памятников сплошняком, на металлолом. Милиция приезжала, а что она сделает? Вокруг постоят, посмотрят, и все, а те спокойно ходят по кладбищу с оружием. Что милиция против своих сделает? Если убьет, потом их самих грохнут.
Не жалею, что не уехал. Для чего? Там, считай, чужая сторона. Дядя Витя, здоровый дед, в 70 лет всё кувалдой махал только так, столбы забивал. Они все продали, уехали в Краснодарский край, и через год он скопытнулся.
Говорят, приезжают сюда русские, живут. Но между теми, кто раньше тут жил, и этими большая разница. Тогда у всех дворов были палисадники, цветники, вишни. А сейчас куда ни пойди – голые улицы. Город красивый, но пустой.