Цель революции – светлое будущее. Но ради великих преобразований в жертву часто приносится настоящее. Итог – загубленное детство и поломанные судьбы целого поколения. Так было в зарождающейся Советской России: одним из страшных следствий революции и Гражданской войны стали миллионы сирот, беспризорников, а подростковая преступность достигла чудовищных масштабов.
Текст: Марина Ярдаева, фото предоставлено М. Золотаревым
Революция стала причиной этого хаоса, ей следовало его и обуздать. Как? Путем революции в умах, конечно. С помощью новой системы воспитания. Утверждавшаяся советская идея была полна самых грандиозных замыслов и проектов: электрификация, коллективизация, индустриализация. Но воспитание нового человека объявлялось задачей важнейшей и первостепенной. Хорошо лепить новых людей из материала податливого, благодарного, но где его взять, когда вокруг столько изувеченных душ? И вот в 1918–1919 годах по стране развернулась сеть детских домов, школьных коммун, трудовых колоний для подростков.
Эксперимент получился неоднозначным. Это ведь уже много позже Макаренко стал классиком советской педагогики, а детские коммуны и колонии вообще – великим завоеванием социального воспитания. В действительности все шло со скрипом. И Антона Макаренко, и легендарного Викниксора – Николая Сорока-Росинского, и многих других громили чиновники и сама Крупская. А директор агропедагогической коммуны «Красные зори» Игнатий Ионин и вовсе поплатился жизнью...
Как началось это грандиозное движение? Сначала всех посчитали – все прежние детские приюты, благотворительные общества призрения, новые стихийные детские дома, прикинули число беспризорников. Посчитали и прослезились. Решили то, что есть, реформировать, то, чего нет – создать. Основные задачи советской педагогики и новой школы были изложены в Положении о Единой трудовой школе в октябре 1918 года. «Основой школьной жизни, – говорилось в документе, – должен служить производительный труд не как средство оплаты издержек на содержание детей и не только как метод преподавания, но именно как производительный общественно необходимый труд». То есть выкрутились: дескать, дело не в том, что денег нет, а число нуждающихся в призрении – от 4 до 7 миллионов детей, дело в том, что труд облагораживает. А что, разве нет? Очень даже.
С 1918 года стали создавать первые опытно-показательные учреждения (ОПУ): школы-коммуны, опытные станции Наркомпроса, детские городки и колонии. Первыми стали Знаменская школа-коммуна Яранского уезда Вятской губернии, открытая вместо женской монастырской второклассной школы, и школа-коммуна им. П.Н. Лепешинского в Гомельском районе. Позже последняя переехала в Москву. Практика открытия трудовых коммун для подростков быстро распространилась в обеих столицах.
ЛИБО ЖИТЬ, ЛИБО ПРОПАДАТЬ
Одна из удивительных историй случилась в Стрельне под Петроградом. Здесь, на бывшей Михайловской даче, бурная историческая стихия самым невероятным образом проявилась в особо концентрированном виде. Все началось с того, что Игнатий Вячеславович Ионин открыл в бывшей императорской усадьбе агропедагогическую коммуну, просуществовавшую 22 года и изменившую жизни сотен беспризорников.
...Он родился в селе Ропша в семье местного врача и акушерки. Затем Ионины перебрались в Стрельну: детям – Игнатию, Сергею, Татьяне и Валентине – пришло время учиться. Сыновей отдали в Петергофскую мужскую гимназию. Окончив гимназию, Игнатий поступил в Петербургский университет на естественное отделение физико-математического факультета. В 1916 году он был мобилизован в армию и направлен в школу летчиков. В 1918–1919 годах Ионин служил летчиком в Красной армии, получил ранение и контузию и был демобилизован. Вернулся в Стрельну. В Земотделе Петроградского губсовдепа ему предложили работу инструктора по пчеловодству. А затем он стал... педагогом. Грамотный? Что ж, учи других! А заодно подумай, как бы школы могли обеспечить себя провизией: в стране разруха, голод, надеяться не на кого. Так Ионин стал инструктором по агрономизации школ. В 1918–1919 годах в пригородах Петрограда развернулась сеть летних трудовых колоний. Одна из них разместилась в Михайловской усадьбе. Осенью 1919 года здесь было решено создать колонию круглогодичного пребывания детей. Понятно, не от хорошей жизни: городские детские дома и распределители буквально трещали от наплыва новичков, беспризорников негде было содержать, не на что кормить, а на земле, на просторе, быть может, что-нибудь да придумается.
21 ноября Игнатий Ионин привез в Михайловку 27 разновозрастных сирот и детей из неблагополучных семей, смутно представляя, как пережить грядущую зиму, как обустроить быт и что вообще делать. Все, что им дали с собой на первое время, – это мешок перловки, ящик сушеной воблы, мешок черных сухарей. Никакого инвентаря, инструментов, одежды и обуви.
Сил, чтобы привести в порядок полуразрушенную усадьбу, не было. К тому же во дворце еще жили матросы Балтийского флота, и это усложняло ситуацию. Моряки к суровому быту были привычны, а учитывая временность своего вынужденного квартирования, менять ничего не хотели. И тогда Ионин с подопечными решили обустроить для проживания бывший домик садовника, его было проще отремонтировать и утеплить.
Решили – это не преувеличение. С первых дней жизни коммуны Ионин стал выносить все важные решения на голосование. Сейчас это кажется немыслимым: что могли понимать, какую ответственность могли взять на себя дети 7–10 лет? Но Ионин просто не видел иного выхода. Давить авторитетом было бесполезно, дети могли просто разбежаться, как убегали они из многих наспех организованных колоний. Да и дети эти были как будто не совсем дети, жизнь на улице заставила их повзрослеть очень рано. Или, правильнее сказать, – заматереть. Заслужить доверие этих ребят было непросто.
И не сказать, что все получилось за счет невероятного педагогического таланта новоиспеченного директора коммуны. Просто положение было совсем уж отчаянным: на носу зима, снабжение скудное, реальной власти над беспризорниками никакой, рычагов контроля – тоже, никаких волшебных методик воспитания таких детей в подобных условиях просто не существует. А когда деваться некуда, остаются только голая честность и человечность. Вот Игнатий Ионин и описал положение, в котором оказались дети и немногие привлеченные им педагоги, как есть, без прикрас. Вместе с вариантами выживания. Вариантов, собственно, было немного: либо держаться друг за друга, справедливо распределять крайне ограниченные ресурсы, вместе работать и учиться, либо пропадать. Так и была создана агропедагогическая коммуна «Красные зори».
«МАМА ПОДУМАЛА, ЧТО МЕНЯ УБИЛИ»
С первых же недель Ионин развил бурную деятельность. Он мотался по различным учреждениям Петрограда, бесконечно кого-то в чем-то убеждал, пытаясь выбить то одно, то другое: дрова, керосин, мыло, продукты, буквари, белье, полушубки. А потом, уставший, возвращался в Михайловку и сталкивался с кучей новых проблем: то с бунтом, то с воровством, то с азартными играми. И каждый узел приходилось развязывать заново своим оригинальным способом – готовых решений не было.
Когда однажды подростки отказались колоть дрова, Ионин поднял на эту работу девчонок, включая совсем маленьких, а во главе отряда, взявшись за топор, встал сам. Наблюдать эту абсурдную картину забастовавшие парни не смогли, усовестились. Сейчас скажут: манипуляция. Любопытно, что позже в колонии под Харьковом точно с таким же вызовом, с таким же дровяным бунтом, столкнется Макаренко. Его решение проблемы будет другим, совсем неоднозначным, и его потом будут долго склонять за ту пощечину в разных инстанциях.
Но нельзя каждый раз действовать по ситуации, как ни крути, а нужен какой-то фундамент. Однако чтобы понять, как работать, прежде всего надо узнать, с чем работать. Не очень-то рассчитывая узнать что-то из личных дел, характеристик и справок, Игнатий Вячеславович стал вслушиваться в разговоры и всматриваться в своих подопечных. И Ионин подобрал ключик к каждому. Но что за рассказы прорвались из детских душ, не рассказы – боль!
«Папа умер в августе 1918 года, и мы с мамой остались одни. Она не имела специальности и нанялась домработницей к бывшей генеральше. Жить нам пришлось в полутемной комнатушке, где зимой было очень холодно. В школу я пошла не столько учиться, сколько из-за питания. Нам тогда выдавали четверть фунта черного хлеба с рыбной икрой. А у генеральши мы питались лепешками из картофельной шелухи и кофейной гущей от ее стола. Мыла не было, и мы подолгу не ходили в баню. Потом я уговорила маму и пошла записываться в детский дом… А еще я хотела пойти в балетную студию, так как очень люблю музыку и танцы», – рассказывала 12-летняя Лиза Семенова.
«Отца убили на германской войне. Мать-пьяница приводила разных мужиков. Когда была Октябрьская революция, я убежал из дому и попал в воровскую шайку. Меня, как самого маленького и тощего, подсаживали в форточку, чтобы открывать квартиру. Нас поймали. Взрослых посадили в тюрьму, а меня отправили в распределитель», – поведал Миша Фролов.
«Голодали. Пошли с мамой в деревню, за Пороховые, менять вещи на продукты. На обратном пути нас задержали солдаты из продотряда. Мама остановилась, а я побежал с картошкой. Солдат крикнул: «Стой!» – и выстрелил в воздух. Я со страху упал, мама подумала, что меня убили, и потеряла рассудок. Ее увезли в психиатрическую больницу. Отца тоже положили в больницу, а нас троих определили в детский дом. Я вот здесь, а сестренки – Люда, ей 8 лет, и Рая, ей 7 лет, – в Гатчинском детском доме. Мне их очень жалко. Наверное, они умрут без меня… Товарищ заведующий, сделайте, чтобы мы все трое были здесь, очень прошу», – плакал Кирилл Волков.
Как с этим всем справиться? Чем утешить каждого? Да еще в такое время! Не одной же работой отгонять морок? Нужен был досуг. Те самые музыка и танцы, о которых грезили девочки, потерявшие семьи, рисование, спорт, праздники. Как бы ни было тяжело, но конец жуткого 1919-го провожали наряженной самодельными игрушками елкой, сыгранным собственными силами спектаклем, загадывали желания, мечтали.
Первую зиму пережили. Никто не убежал. Напротив, коммуна пополнилась новыми детьми. Весной тоже было трудно, но все были полны надежд. Ионин не хотел работать в школе для «дефективных», как тогда говорили. Он мечтал развивать школу с сельскохозяйственным уклоном, в которой могли успешно учиться все без исключения дети. Ему казалось, что если каждого ребенка выхватить из тьмы, поселить среди красивых пейзажей, показать, как богата и благодарна земля, то его можно воспитать достойным человеком. На ребят, переживших со своим наставником первое трудное время, уже можно было рассчитывать.
РАБОТАЛИ С МУЗЫКОЙ
У директора «Красных зорь» были грандиозные планы развить в усадьбе огородничество, животноводство, пчеловодство, птицеводство, развести в прудах рыбу. Одна проблема: не было ни чем пахать, ни что сеять. Решили поговорить с крестьянами из окрестных деревень. Дети ходили по огородам, выпрашивали семена и любые инструменты. Крестьяне не особенно откликались. Во-первых, у самих почти ничего не было. Во-вторых, не верилось в то, что мечтам какого-то интеллигента-энтузиаста суждено сбыться. Да и эта беспризорная публика им крайне не нравилась. Но дело все же продвигалось. И первый урожай был собран. В честь этого в усадьбе был дан концерт. Благо из дворца растащили не все – оставили рояль.
Музыка, живопись, литература – всему этому воспитанники учились с первых дней существования коммуны, не одной ботаникой да садоводством жили. Литература, к слову, заняла особое место в учебном плане и в сердцах учеников. К новому учебному году в школу прибыла новая учительница русского языка и литературы – Нина Китаева. Молодая, добрая, умная. Вся коммуна тут же в нее и влюбилась. При ней наполнилась читателями школьная библиотека, открылся литературный клуб. Влюбился в Нину Китаеву и директор. Вскоре она стала его женой и помощником. Жизнь семьи была неотделима от жизни коммуны. Сыновья Иониных тоже воспитывались в «Красных зорях», что, конечно, не могло не подкупать воспитанников коммуны.
За три года число колонистов выросло до 200, в 1925 году прибавилось еще 300. Это был очень разношерстный контингент, включавший много малолетних преступников. Один из таких новоиспеченных краснозорьцев чуть не всадил в Ионина нож. Нужно было срочно что-то делать. Для начала – установить строжайшую дисциплину, пресечь воровство, расхлябанность, растление, обман и при этом не превратить коммуну в тюрьму. Ионин давил на совесть, чувство вины и стыда, использовал в качестве оружия моральное осуждение или осмеяние проступков коллективом. Украл в соседнем магазине банку соленых огурцов – будешь есть этот консервированный овощ на завтрак, обед и ужин, пока сам не попросишь о возможности исправить ошибки. Схватил яблоко во время работы на кухне – на обеде об этом узнают все коммунарцы. Сейчас скажут, что это унижение, насилие над личностью. Тогда понимали: личность нужно еще вырастить, а это огромная, прежде всего внутренняя, работа. И большинство уроки все же усваивали.
Конечно, новеньких сразу включили в работу. Чтобы никто не остался без дела, затеяли большую стройку, распахали еще больше лугов. Обустроили скотный двор, организовали рыбоводное хозяйство, создали собственную электростанцию, метеостанцию, разбили огромные поля с капустой, возродили царские оранжереи – розы из «Красных зорь» с огромным успехом продавались в магазинах Ленинграда. Как, собственно, и вся остальная продукция. А заработанное вкладывали в досуг: в коммуне появились спортивные площадки, открылся кинотеатр, организовали оркестр, установили сотрудничество с ТЮЗом. Образовался и туристско-экскурсионный клуб: колонисты выезжали в походы по Ленобласти и Карелии, выпускники, отлично сдававшие экзамены, отправлялись в Крым.
В 1928 году «Красные зори» посетил профессор Колумбийского университета Джон Дьюи. Он был поражен, что все это было создано силами педагогов-энтузиастов и детей, которым когда-то жизнь не сулила ничего хорошего. «Существование детских приютов для сирот есть заурядное явление во всех странах, но нигде в мире мне не пришлось встретить таких счастливых детей <...> В моей памяти запечатлелось не то, чем именно они занимались, а то, как они работали и как относились к своим занятиям. <...> У меня создалось впечатление, что потенциальные способности русского народа неимоверны», – писал он в статье в «Нью Репаблик».
А если бы Джон Дьюи приехал на год-два позже, он изумился бы еще больше. В 1929 году Ионин воплотил в жизнь еще одну свою мечту: открыл на базе коммуны агропедтехникум для обучения детей из окрестных деревень. Зачем? Хотел нести знание в массы. Он видел, что крестьянство занимается хозяйством по старинке и дела у деревенских идут неважно, через новое поколение можно было изменить ситуацию. С поколением этим, впрочем, тоже пришлось поработать. Когда новоиспеченные студенты столкнулись с краснозорьцами, возник конфликт. Последние были просто шокированы, насколько сельские ребята были лишены самых простых социальных навыков и бытовой культуры. Вчерашние беспризорники, «дефективные дети», оказались вдруг на несколько уровней развития выше тех, кто рос в семьях. Краснозорьцы вынуждены были поднимать вновь прибывших до своего уровня. Вновь прибывшие активно сопротивлялись. Кто знает, сколько анонимок было отправлено в Наркомпрос по поводу каких-нибудь классовых противоречий, пока ребята из коммуны и деревни не научились сосуществовать мирно.
БОРЬБА С «ХЛЕВОЛОГИЕЙ»
Противоречия были устранены, техникум заработал, хозяйство развивалось и ширилось. В 1930-е годы «Красные зори» превратились в огромный и успешный агрохолдинг. Действуя согласно заветам 1920-х годов о «строе цивилизованных кооператоров», коммуна сама сделалась чуть ли не отдельной цивилизацией, развилась в крепкое независимое хозяйство.
Одна беда: агрокооператив заработал тогда, когда это стало уже неактуальным. В начале 1930-х самостоятельность и независимость были уже не в чести, успешная коммерческая деятельность вообще становилась крамолой. И никак не увязывалась со школой, с самой идеей образования. Специализацию и профориентацию в школе объявили «ненужной обузой», почти все трудовые школы прикрыли. Само собой, и деятельность Ионина в новых условиях вызывала все больше вопросов, ее критиковали как непедагогическую, отдельные коллеги и вовсе высмеивали основателя «Красных зорь» за то, что он развел какую-то «хлевологию».
И никого не волновало, что краснозорьцы без труда поступали в вузы, демонстрируя таким образом, что образование в коммуне они получили вполне универсальное. Никого не интересовало, что многие выпускники коммуны сами становились педагогами и переходили работать в подведомственный агропедтехникум.
Впрочем, в коммуне на критику особого внимания не обращали. Ну критикуют – эка невидаль. Критиковать школу дозволялось и самим ее воспитанникам, в школе выпускалась даже оппозиционная газета «Буза», и никто ее не запрещал. Напротив, сам директор не только всегда с интересом ее читал, но и сохранял номера для архива вместе с «Правдой» – официальным изданием колонии. Наверное, Ионин был слишком беспечен. Казалось, что на него лаяли мелкие собачонки – кто от зависти, кто по глупости.
Гром прогремел в 1937 году. «Красные зори» были обезглавлены. В ночь на 17 сентября на территорию школы нагрянули сотрудники НКВД, у них уже был список фамилий. Забрали 11 человек: самого Ионина, завуча школы, заведующую дошкольным отделением, заведующего мастерскими и нескольких учителей. Всех обвинили по пресловутой 58-й статье, инкриминировали контрреволюционную деятельность, подрыв государственной промышленности и кооперации.
А что писали тогда в газетах – уму непостижимо. По всему выходило, что почти двадцать лет в коммуне орудовала шайка отъявленных садистов, измывавшихся над сиротами. Придумали, что в школе в подвале был устроен карцер, что в мастерских детей запирали в печи-сушилки, что педагоги-самодуры выгоняли детей босыми на мороз, засовывали им в рот лягушек. А труд, конечно же, был не созидательным и воспитывающим, а каторжным, работать детей заставляли будто бы по 10 часов в день.
Никакой вины Ионин за собой не признал, вместо покаяния произнес на суде китайскую пословицу: «Сидеть лучше, чем стоять, лежать лучше, чем сидеть, умереть лучше, чем лежать». Его приговорили к расстрелу. Краснозорьцы обратились с ходатайством о восстановлении чести своего директора к Калинину, приговор изменили на десять лет лагеря. Бывшего директора отправили под Ташкент, где он умер в лагерной больнице 19 февраля 1939 года.
После такого вся система работы в «Красных зорях», конечно, пошатнулась. Но коммунарцы все же собрались с силами, чтобы продолжить дело, которое строилось двадцать лет. И, пожалуй, тот факт, что школа не развалилась без своего некогда бессменного директора – лучшее подтверждение тому, что все было организовано правильно. Работа остановилась только с приходом в Петергоф и Стрельну немцев. В июле-августе 1941 года большинство воспитанников были эвакуированы в Ярославскую область, старшие ребята ушли на фронт. Немногие оставшиеся, в основном девочки-подростки, успели в сентябре 1941-го собрать последний урожай и увезти его в Ленинградский детский дом №6, где и остались, запертые блокадой.
В сентябре 1941 года одни выпускницы «Красных зорь» были назначены воспитательницами в дошкольный детский дом №30, другие отправились в райком комсомола. Последние дежурили на крышах, откуда сбрасывали «зажигалки», навещали в госпиталях бойцов, следили за фронтовыми новостями. Известия приходили все печальнее, в том числе и о краснозорьцах: многие погибли в сражениях.
После войны коммуна не возродилась. От формата школ-коммун государство отказалось еще раньше, было бы странно ожидать, что власть вернется к этому эксперименту. Однако когда краснозорьцы стали возвращаться в Ленинград и Стрельну, всех неудержимо влекло в Михайловку. Там бывшие коммунары писали послания на стенах дворца, оставляли адреса и номера телефонов. Писали мелом, углем, осколками кирпича и карандашами. Многие хотели встретиться со своими друзьями и педагогами. Однажды появилось объявление: «Собираемся в первое воскресенье июля».
Ежегодные встречи у дворца проходили в течение нескольких десятилетий. А в 1985 году в Михайловке отметили 60-летие со дня первого выпуска «Красных зорь». Разве было бы это возможно, если бы годы, проведенные в коммуне, ее выпускники не считали счастливой порой своей жизни? Бывшие воспитанники на встречах рассказывали друг другу о том, кем стали, как сложилась судьба. Многие окончили университеты, стали инженерами, биологами, учителями, строителями. Были среди выпускников доктора наук, артисты, поэты, художники. Разве было бы это возможно, если бы школа-колония ничему этих людей не научила?
После распада Советского Союза велось много споров о школах-коммунах, о том, был ли этот эксперимент удачен и не было ли это все профанацией, очковтирательством или еще хуже – своеобразным сектантством. Откуда-то появилось множество всезнающих специалистов, уверенных, что все было организовано неправильно и совсем неподходящими людьми. Но разве не перекрывает всю эту глупую досужую болтовню история «Красных зорь»?