Допускали ли вы мысль, что так называемый продукт работы головного мозга, именуемый снами, есть нечто большее, нежели искаженная подсознанием обработка дневных событий, дум, тревог? Нет? А напрасно. Сны — это другая реальность. Мы создаем ее, она создает нас — все просто и сложно одновременно. Недаром они могут так много рассказать о том, что происходило, происходит и даже произойдет с нами. Что случится, если мы не внемлем предупреждению... Нужно только научиться читать их образы, понимать на уровне интуиции. И выбросьте дурацкий сонник — он только уведет от истины, ведь у снов нет и не может быть стандартного толкования. Осознав и научившись видеть, вы получите огромную власть — прежде всего над своей жизнью.
Однако считаю своим долгом предупредить: порой нам свыше дается великая сила, используя которую неумело и бесконтрольно, можно натворить дел, о которых успеешь пожалеть.
В тот памятный, пасмурный вечер свел меня случай в метро с бывшим одноклассником и соседом по парте. Занудой в школе Гришка слыл страшным, зато у него завсегда можно было списать контрольную по математике, химии, физике и прочим точным наукам. Признаюсь честно: я не узнал его сразу. Ну, шагает рядом каланча под два метра ростом в потертой джинсовой куртенке и дырявых штанах, мало, что ли, акселератов в Питере?!
А вот Григорий меня признал. Нагнав, хлопнул приятельски по плечу:
— Влад, сколько лет!
Я улыбнулся, отыскивая в закоулках памяти имя, принадлежащее рыжему, веснушчатому верзиле:
— Гриша?! Векшин. Ты, что ли?
— А-то.
— Надо же… Изменился — не узнать, — соврал, конечно. Просто, неудобно получается, десять лет пользовался человеческой добротой, а встретились и не узнал. — Где ты сейчас, чем занимаешься?
— В метро, — усмехнулся он невесело, на лицо легла тень, печать усталости и следствия нерешенных проблем. — А если серьезно — учусь. В ИМЧ и заочно в институте Электрофизики и энергетики.
— Где, где? — переспрашиваю. — ИМЧ?
Гришка оживился, чувствуется, в излюбленную его тему угодил.
— Институт мозга человека, — расшифровал он. — Слушай, такие горизонты открываются для научных изысканий, ты не представляешь. Только вот времени свободного почти нет, так что из берлоги своей редко вылезаю. А ты, я слышал, с работы вылетел?!
Что тут скажешь, оперативно работает разведка.
— Ничего, другую найду, — угрюмо ответил я. — Дело не хитрое.
— Начальство надо уважать, — попенял приятель. Оставалось только диву даваться, откуда ему известны нюансы, в которые посвящен лишь очень узкий круг людей.
Подошла электричка, и мы, повинуясь всеобщему людскому потоку, втиснулись в душный вагон. Народу понабилось... Нас прижали друг к другу, под лопатку впился чей-то острый локоть, в нос ударил нестерпимо резкий, приторный запах духов, вызвав непреодолимое желание чихнуть и утереться уголком чьей-то серой пушистой шали, покоящейся на моем плече. Я не видел Гришкиного лица, лишь затылок и оттопыренное ухо, но по тому, как он напрягал и расслаблял кисть, вцепившуюся пальцами в поручень, я мог судить о его нетерпении, а может, сомнениях.
Через пару остановок народ схлынул. Именно тогда, в тишине опустевшего вагона, Григорий, наконец, решился:
— Влад. У меня к тебе предложение есть.
— Мм? — с любопытством посмотрел я на книжного червя.
— Как ты смотришь на перспективу послужить на благо науки?
Здрасьте, приехали.
— Это как? Передать свой мозг в ИМЧ? — усмехнулся я.
Гришка обиженно потупил взгляд:
— Ты зря язвишь, я ведь на полном серьезе. Видишь ли, какое дело… Я не шутил про открытия. Изобрел аппарат, а добровольца, чтобы проверить машину в действии, не найду.
— Да ну? — откровенно рассмеялся я. — Подопытные свинки перевелись?
— Смешно.
Вижу, расстроился приятель. Задумался. Руки в карманы запихнул, того и гляди прорвет подкладку насквозь длинными узловатыми пальцами. Светлые брови, имеющие обыкновение взлетать от удивления, сошлись у переносицы, бледные губы вытянулись в линию. Обидел.
Я примирительно толкнул его в бок.
— Ладно, не дуйся — армейский юмор. Ты вот что, помести объявление в газете, а лучше в сети выложи, авось и откликнутся смельчаки.
Гришка грустно покачал головой:
— Думаешь, самый умный? Я рассматривал такой вариант, но отклонил. Ведь узнает кто, аппарат отберут, а мне статью впаяют, за несанкционированные опыты над людьми. «Заявите. Заявите, а то мы сами заявим» — цитировал он Бушу из небезызвестной комедии Гайдая. — По своим надо искать. Вот хотел тебя приобщить… — оставил Гришка ненавязчивые намеки.
И закралось мне тут сомнение, что встреча наша была не так уж и случайна. С другой стороны, все верно и логично. Когда-то я использовал Гришку, теперь он хотел поступить так же со мной. И в том не было ничего дурного, поскольку, так устроен наш мир, где даже самые бескорыстные поступки совершаются, в первую очередь, для себя.
— А что хоть за чудо-машина такая? — спросил я, вовсе не желая давать ложных надежд, а просто из любопытства.
— «Сноходец», — Григорий буквально засветился, как новенький самовар. — С его помощью можно проникнуть во сны человека и менять их. В перспективе, даже корректировать его поведение, пристрастия, отучить от вредной привычки или, наоборот, что-то привить. Возможно, обучать… во сне.
Оо, куда изобретателя понесло-то…
— А потом продать аппарат военным? Они бы нашли, куда его применить.
Гришка насупился, проигнорировав вопрос, а может, сочтя его риторическим.
— Ну что, согласен?
— Ох, не знаю, — протянул я. — А вдруг после твоих экспериментов я слечу с катушек, или того хуже, превращусь в слюнявого идиота? Оно мне надо?
— Какой риск, Влад, — увещевал друг детства, — самое страшное, что грозит Сноходцу — приснится кошмар. Так ты у нас не робкого десятка, в армии, небось, не того еще насмотрелся, а, Влад?!
И настала моя очередь нахмуриться. Случайно ли изобретатель попал по больному месту, или удар был целенаправленный, но он достиг цели.
— Армию не трогай.
Взгляд собеседника скользнул прочь:
— Прости, — И снова это неприятное чувство, будто копались в моем белье… — Так как?
— Не знаю... — вновь протянул я. — Надо подумать. Согласись — есть над чем.
В ответ сдержанный кивок:
— Лады. Запиши телефон, позвонишь, когда надумаешь.
Заметьте, не «если», а «когда» — не наоборот.
— Да ну, к черту! — отмахивается Сашка, выкидывая с обрыва еще тлеющий окурок. — Оно, может, и выгодно, но после дембеля ноги моей не будет в этих проклятых горах!
— Куда подашься? — вяло интересуюсь я, вороша палкой крохотный костерок, горящий почти прозрачным пламенем в лучах миновавшего зенит солнца.
Сашка ерошит ладонью белобрысые волосы, я машинально копирую жест, ощущая смутное беспокойство — что-то неосознанное, но раздражающее, словно песок в ботинке.
— Известно куда: домой, в Калугу. Меня невеста ждет...
Глядя на его силуэт на краю обрыва, я слышу еле различимый звук, и пуля разрезает прозрачный кавказский воздух, ударяя Сашку в плечо... Словно кадры замедленной съемки — вот он раскачивается на краю, пытается удержать равновесие, вскидывает здоровую руку, каменное крошево подается под тяжелыми ботинками...
Я скидываю с себя оцепенение, бросаюсь к нему, воздух сопротивляется, становясь вдруг вязким, как жвачка... Движения преступно медленные... На мгновение мне кажется, что я успею его удержать, но пальцы скользят по Сашкиной камуфляжной куртке, и он срывается, так и не проронив ни звука. А я тянусь ему вслед, забыв про снайпера, и кричу, кричу, пока в непредставимой дали не раздается удар тела о камни...
И просыпаюсь.
Может, я кричал и в реальности, но сейчас в комнате остался лишь шум дождя да мерное тиканье настенных часов, едва угадывающихся в темноте...
Свет фонаря за окном, едва пробивающийся сквозь дождь и ветви деревьев, кидает на пол и край кровати неровные полосы холодного света... Они выхватывают из мрака бессмысленные узоры старого ковра, сползшую простыню и ноги в тяжелых ботинках, покрытых капельками влаги.
Я поднимаю взгляд и без удивления узнаю знакомый силуэт.
— Сашка... — выдыхаю я, в очередной раз испытывая угрызения совести, что преследовали второй год кряду. А говорят, время лечит…
Он тяжело опускается на край кровати, и мне в нос ударяет резковатый запах застоявшейся воды. В неверном свете фонаря я вижу его распухшее лицо, синие губы, запекшуюся кровь в выцветших, безжизненных, как проволока, волосах... Он долго смотрит, прежде чем бросить в лицо:
— Тебя никто не ждал. Ты никому не был нужен, почему ты выжил?! Почему ты, а не я?! — его голос, клокочущий водами горной реки, срывается. Ледяные, как сама смерть, пальцы впиваются мне в горло. Я задыхаюсь от страха и холода, который растекается по телу. Мир звенит, теряет цвета, распадается...
Я сел на кровати, просыпаясь, на это раз по-настоящему. В окно били утренние лучи, постель была скомкана, одеяло сползло на пол. Я дышал, словно загнанный зверь, сердце едва не выпрыгивало из груди. Это был сон, сон, просто сон. Все хорошо, никто за тобой не придет, придурок!
Нет, к черту такие ночки! Хватит, мертвый армейский друг, теперь я найду на тебя управу...
Я встал с поля боя, с вечера бывшего постелью, и направился к стоящей в коридоре сумке, чтобы спустя полминуты набрать номер Векшина.
Должно быть, из окружения Григория Данилыча Векшина так и не сыскалось глупцов, подобно мне решившихся на участие в эксперименте, так как он ухватился за звонок, как торгаш за выгодного клиента. Обещая не только избавить от кошмаров, но и наладить жизнь. От последнего, помня о разнице во взглядах, я отказался, махнув, не глядя на бесплатную кормежку.
Мы выбрали время, когда предки Григория укатили в Турцию, отмечать второй медовый месяц, и я переехал к нему, побросав в сумку самое необходимое.
— Ты мне расскажешь свой сон? — спросил Векшин, угощая отцовским кофе, который тот привез из самой Бразилии.
— Это необходимо? — напрягся я. Не хотелось лишний раз воскрешать то, что отчаянно и безуспешно пытаешься забыть.
Гришка пожал плечами:
— Поглядим. Как я уже говорил, аппарат не испытан. Вот проведем эксперимент, выявим его возможности и потенциал, узнаем о снах поближе… Тогда можно будет судить.
— Понятно, — пальцы стиснули крепче чашку, в надежде изгнать холод, медленно завладевавший телом. — Вот тогда и расскажу.
А пока, я буду видеть чужие сны, где Саша меня не достанет. Ведь не достанет? Так хотелось выспаться…
— Ну что, покажи, что ли, свое чудо техники.
Стряхнул я с плеч депрессию, даже сумев вполне весело и беззаботно улыбнуться. В конце концов, для меня жизнь продолжалась. И с этим надо было как-то жить. Затушив сигарету о дно хрустальной розетки, которую предоставил мне на замену пепельницы изобретатель, я поднялся, еще раз подчеркивая, что тема о моих проблемах временно прикрыта и пора переходить к делу.
В комнате Векшина царил, мягко выражаясь, художественный беспорядок. Аппарат стоял в головах заваленной книгами кровати. Впрочем, «аппарат» это громко сказано — груда железа сомнительного происхождения.
— Под ноги смотри.
Очень своевременно предупредил Григорий. По полу тянулись провода, о которые я едва не споткнулся.
— Ну. Расскажешь про него немного? Я ведь отдаю в его власть очень ценную вещь.
Тот кивнул и выдал:
— Главная деталь Сноходца, несомненно, энцефалограф. Он регистрирует мозговую биоэлектрическую активность, позволяя осуществить качественный и количественный анализ реакций головного мозга на основе его электрических импульсов. А благодаря моим усовершенствованиям, способен еще и менять рисунок мозговых волн, что позволяет регулировать состояние добровольца во сне и, если что, разбудить.
Я уже хотел было попенять, чтобы выражался человеческим языком, но окончание фразы моментально переключило внимание на принципиально иные вещи. Я напрягся, уточняя:
— Если что? — вроде как, мне гарантировали безопасность…
— Ну, мало ли, сны, знаешь ли, разные бывают.
— Угу.
Мне ли об этом не знать.
— А монитор для чего, будет показывать, что я вижу?
— Нет, биотоки: твои и носителя, то бишь, со случайно зафиксированными биотоками другого спящего. Я синхронизирую их, и ты сможешь не только увидеть его сон, но и принять в нем участие. Но мысль интересная. Может, однажды, он станет способен и на такое.
— Понятно. Гриш, а…
Векшин вскинул руку, обрывая фразу:
— Влад, давай, ты будешь звать меня Крыс, ладно. Терпеть не могу свое имя. Григорий… — передразнил он бабушку, что в нашем общем прошлом каждый божий день встречала его из школы.
— Крыс? — я подавил улыбку. — Забавная кликуха. За что прозвали?
— Не кликуха, а ник, — поправил Гришка, надувшись. — Потому что везде пролезу и отовсюду выкручусь.
— Понятно. Нет проблем, Крыс.
— Приступим?
Я кивнул, видел ведь, что изобретателю уже неймется проверить чудо-машину в действии. Чтобы узнать: гений он непризнанный или идиот, угробивший несколько лет жизни на бесполезную рухлядь. Да и смысл тянуть, в самом деле? Раньше сядешь — раньше выйдешь. А время было позднее, с «клиентом» проблем не возникнет.
— Раздевайся и ложись на кровать, — велел Крыс, не оставляя подопытному времени передумать.
— Догола?
— Чего? — не понял Гришка.
— Раздеваться догола?
— Аа… Зачем же, до трусов, — зарделся он, отводя взгляд от моего обнажающегося торса и бросаясь разбирать завал.
— Это так обязательно?!
— Ну, как бы тебе объяснить... Мы ведь не знаем, насколько мощна модель, а спектр раздражителей, воздействующих на человека — велик. Боюсь, не потянет. Поэтому мы постараемся по возможности сократить их количество до минимума. Я отключил телефон, остановил часы, закрыл форточку… А вдруг одежда щекотать будет или, скажем, пряжка на живот давить? Да, — спохватился он, — не забудь в сортир зайти, как-никак полтора часа раздетым лежать.
— Как скажете, доктор, — молвил я, впрочем, без особого энтузиазма.
Разделся, повесил одежду на спинку высокого стула и вытянулся на прохладной льняной простынке, разглядывая белый потолок, совсем как в госпитале или… в морге. Глазом моргнуть не успел, а Гришка тут как тут, нахлобучил мне на голову сетку, под которую крепились электроды энцефалографа, присоски к вискам прилепил…
— Не дергайся, — ворчал он, на каждое телодвижение подопытного, реагирующего то на щекотку, то на холод нетерпеливых пальцев, действовавших так уверенно, что почему-то на периферии сознания начинали копошиться страх и паранойя.
Наконец, Векшин велел закрыть глаза, опустив на веки металлические кругляши, как покойнику, ей-богу, и проинструктировал:
— Доберешься до места, наблюдай, анализируй, делай выводы, но, что бы ни случилось, не задерживай взгляд долго на одном предмете. В противном случае, — опередил он мой вопрос, — сон оборвется, и эксперимент придется начинать сначала. Ладно, считай до десяти, — и крутанул ручку регулятора интенсивности.
— ... четыре, пять, шесть, — бормочу я, силясь разглядеть в темноте название незнакомого переулка. Единственный фонарь уныло созерцает улицу пустым патронником, и я решаю — Бог с ним, с названием.
Мир чужого сна выглядит вымершим — ни цвета, ни звука, ни движения. Я не замечаю в туманно-серой ночи ни единого признака обитаемости. Время идет, но ничего не происходит, ровным счетом ничего — лишь дома разглядывают меня темными провалами окон. Света настолько мало, что я не могу даже по бликам понять, есть ли в них стекла. Да ветер гоняет по асфальту скелеты прошлогодних листьев...
В голову лезут разные мысли. Опасные мысли, нехорошие. Вот возьму и застряну, не пойми где, между реальностью и сном... Что тогда прикажете делать?
По спине ползут мурашки, однако задерживать на чем-то взгляд, как учил Крыс (тьфу, привязалось-таки дурное прозвище), я пока временю. Во-первых, не дай Бог, машина сломалась — выйти, не выйду, а паника начнется, будьте уверены. Во-вторых, эксперимент есть эксперимент. Я сюда не в тур поездку прикатил, так что поставленную задачу надо выполнять. Изобретатель машины, попади он сюда, вероятно, обратился бы к богатому запасу научной фантастики, наверняка скопившемуся в его светлой голове еще со школьных времен. Мои же познания в этой области ограничивались "Головой профессора Доуэля", которую навязала школьная программа и которая явно не могла служить руководством в данной ситуации. Шанс отыскать в закоулках памяти что-то похожее практически равнялся нулю. Значит, придется импровизировать.
Я прекратил ломать голову и просто побрел по безымянному переулку. Самым разумным казалось погулять тут отведенные полтора часа и, уповая на гениальность изобретателя, верить, что по истечении установленного срока машина вернет сознание в родную оболочку, оставленную на попечение господина Векшина.
Улица выглядит статичной, плоской, неестественно ровной, нет никаких отличительных особенностей, словно дома, мостовая и деревья — забытая киношниками декорация к низкобюджетному фильму ужасов. Толкни пальцем одну из трехэтажных лачуг, и та рухнет к чертовой матери, подняв облачко картонной пыли...
Дорога идет под уклон. К добру это или к худу?
Решить не успеваю — совсем рядом раздается хлопок выстрела. Полузабытый рефлекс бросает тело наземь, распластав на асфальте. В нос бьет запах гари, шелестит газета, гонимая ветром по пустынной мостовой. Мир, рожденный подсознанием неизвестного, который мог быть моим знакомым, президентом США или, чем черт не шутит, мной самим, более не кажется застывшим. Все оживает, наполняется звуками ночи, запахами, еле уловимым движением. Серая картина становится цветной и объемной, словно кто-то заливает краской пустые контуры предметов, а время снова начинает течь...
И я вывожу первый закон бытия сновидений:
Сон — не есть отрезок, имеющий конец и начало. Он подобен маленькому мирку, замкнутому на себя, а спящий видит только его часть, которая прорисовывается детально и наполняется цветом по воле его подсознания. Весь же остальной мир существует как бы в ожидании момента, когда спящий решит им воспользоваться.
Тогда, если ему следовать, я попал во временной отрезок, предшествующий видению, или очутился в стороне от места разворачивающихся событий. Вполне правдоподобная версия, не хуже прочих.
Я протягиваю руку и, ухватив трепыхающийся газетный листок, подношу к лицу, взгляд скользит по строкам «Известий». Но необходимый мне угол пожрало пламя. Кроме того, несчастную газету несколько раз мочил дождь, а затем сушило солнце, отчего бумага пожелтела и сморщилась. Увы, но она не может сообщить мне даже сегодняшнее число.
Рядом, за углом, воет собака. Протяжно и глухо — к покойнику.
— Ну, спасибо, Гришка. Удружил, изобретатель.
Человек, одиноко стоящий посреди улицы, отличная мишень, как для опытного стрелка, так и для зеленого салаги. Так что я, не будь дураком, прижимаюсь к обочине. И вижу красноватый огонек, одиноко мерцающий в конце улицы, которая кажется непреодолимо знакомой. Прибавляю шаг…
Случилось ли это по воле случая, или же сновидение оказало свое влияние, только я, неожиданно для себя самого, из созерцателя превращаюсь в участника. Да столь стремительно, что не успеваю ни с мыслями собраться, ни приготовиться к кошмару, поджидающему за углом.
Боже, куда я попал?! Мелькает в голове мысль, а рука уже подхватывает заостренный кол, что лежит возле мертвеца, раскинувшегося на асфальте, и посылает орудие в грудь нападающего упыря.
— Обернись! — молит встревоженный женский голос, и я беспрекословно повинуюсь. Как раз вовремя, чтобы покончить с еще одной тварью.
Обливаясь черной кровью, вампир рассыпается в прах, и я вижу спасительницу.
— Откуда ты взялся? — спрашивает она, вскинув голову, и невесть откуда налетевший ветерок колышет короткие завитки светлых волос, оттеняющих ровный загар ее кожи.
— Я…
— Господи! Их количество растет день ото дня, — незнакомка, вздохнув, склоняется над мертвецом. Узкая ладонь ложится на белый лоб и закрывает остекленевшие глаза. — Прости, Макс. Покойся с миром.
Осиновый кол уверенно вонзается в сердце и остается торчать из груди человека со следами клыков на оголенном горле.
В свете круглого фонаря, второпях пристроенного в развилке цветущей черемухи, возникают неясные фигуры. От одного их вида живот сводит судорогой. Они идут медленно, пошатываясь, однако, как я успел убедиться, что, несмотря на видимую неуклюжесть существ, атаки их могут быть весьма стремительны. Упыри.
— Смотри.
Незнакомка круто разворачивается на каблуках и ругается так, что даже прапорщик из моей роты покраснел бы от смущения, будь он жив. Хватается за кол, но так и не кидается в атаку, понимая, что шансы у нас невелики. Шесть к одному — соотношение не в нашу пользу, даже будь они обычными людьми. С двумя человек еще сдюжит, выкрутится как-нибудь, но куда девать третьего? Самое время сматываться, достаточно задержать взгляд, но я, как истинный, мать его, джентльмен, посылаю невмешательство к чертям. Пусть это лишь сон, для меня и для нее он реальнее далекой реальности, и я решительно сжимаю ее похолодевшую ладонь, пытаясь приободрить. Ведь я-то знаю, что происходящее не более чем сон, и мы находимся далеко друг от друга, в безопасности. Она мирно посапывает в теплой постели, а я, опутанный проводами, лежу пластом на белой простыне.
Уголки губ блондинки приподнимаются в неуверенной улыбке. Я улыбаюсь в ответ...
И тут на плечи мне рухнули небеса...
Я резко сел, уронив в ладони кругляши, согретые собственным теплом, и огляделся. Панорама наступающих упырей и атакующей блондинки растаяла, уступив место серой и такой родной обыденности. Которой я бы обрадовался, если бы не тот факт, что я бросил незнакомку одну в решающий и тяжелый момент. Я снова не успел, не смог спасти того, кто верил мне. Словно был проклят и обречен на вечные муки совести.
Григорий мирно дремал в кресле, и не подозревая, что подопытный проснулся и торопливо срывает присоски, оставившие на теле бледные красные круги. Не видел, как тот бросается к монитору, перед которым он просидел больше часа, борясь с навалившимся сном, и не удержался от соблазна на мгновение сомкнуть веки.
— Верни обратно.
Крыс подпрыгнул и едва не свалился с кресла, когда моя ледяная пятерня стиснула ему плечо, разворачивая к себе вместе со стулом-вертушкой.
— Не понял? — пролетал бедняга, снимая очки, чтобы потереть глаза и пытаясь въехать спросонок: что хочет от него взъерошенный подопытный.
— Чего ты не понял?! — горячился я, нависая над несчастным изобретателем, кажется, решившим, что приятель помешался. — Ну чего ты не понял?! Верни, откуда вытащил.
Векшин захлопал светлыми ресницами и уперся мне в грудь, тщетно пытаясь отодвинуть накачанную тушу.
— Сдурел?! Где я тебе отыщу биотоки мозга случайного человека? Кроме того, — сунул он мне под нос распечатки, понятные не больше, чем китайские иероглифы, — рисунок энцефалографа говорит о том, что человек проснулся и бодрствует.
Я без сил опустился на краешек дивана и схватился руками за голову. Было странное чувство, будто мир перевернулся, я выпал, и кто-то чужой занял мое место, оставляя болтаться между небом и землей. Интересно, это скоро пройдет?
— Я понял! — вдруг крикнул над ухом Крыс, вскакивая, и тут же рухнул обратно в кресло, чтобы избежать контакта с кулаком. Впрочем, даже не отметив этого факта. — Ты был там. Сработало!
Не говоря ни слова, я накинул рубаху и, так и не нащупав один тапок, прошлепал босиком на кухню, дрожащей от нетерпения рукой доставая сигарету. Над головой завился ядовитый дымок, немного прочистивший мозги, все еще цепляющиеся за растаявшее видение. И отчего-то очень важным было знать, кем являлась Златовласка: спящим, в чей сон я так бесцеремонно влез, или плодом его воображения? Когда через пять минут на кухне объявился изнывающий от любопытства Крыс, решивший, что дал подопытному достаточно времени оклематься, я уже мог адекватно реагировать.
— Сделай кофе, — попросил я, раскуривая вторую сигарету. Бессовестно пользуясь тем, что сейчас изобретатель бы сделал все, лишь бы поскорее получить заветные сведенья.
Я медленно пил крепкий бразильский кофе, заново прокручивая в голове то, что пережил, что узнал, сортируя и переосмысляя информацию.
— Ну?! Рассказывай, — зудел над ухом изобретатель, и я, наконец, раскололся, выдав все, что знаю. О выстраданной теории, о его гениальности и об истребительнице, как окрестил я ночную незнакомку, об ощущениях во время и после погружения.
— Так-так. Реальней реальности, говоришь, — чиркал тот в блокноте, изредка искоса поглядывая на подопытного.
— Да, — коротко подтвердил я, глядя в окно, за которым коп пытался арестовать ободранного пса, треплющего фуражку, сбитую с головы порывом ветра. — Крыс, мне кажется, я уже видел его.
— Кого? — вскинул тот на меня любопытный взгляд.
— Место, где мы находились во сне.
— Аа…
Интерес изобретателя угас:
— Наверное, объект живет в нашем городе и бывал там, — предположил он напрашивающийся вывод.
— Вот я так подумал, — затушив сигарету, я встал и по-армейски быстро оделся. Накинув куртку, выскочил в прихожую, обернувшись в дверях, вытянул в направлении изобретателя палец. — А ты, положи мне ее биотоки на стол, ясно?!
Векшин рискнул что-то возразить вдогонку, но на его счастье, я не слушал, мыслями находясь уже очень далеко.
На что я рассчитывал? Да хрен его знает. Просто падал и инстинктивно хватался за тонкую соломинку.
Присев на корточки, облокотившись спиной о ствол раскидистой отцветшей черемухи, я молча курил. Ноги гудели — еще бы, обегать полгорода в поисках смутно знакомого двора. И думал: о многом и ни о чем. Пытался вписаться в реальность, но не получалось, ощущение, что я всего лишь голограмма, не оставляло меня.
За кустами мелькнуло белое золото волос, и тело точно подбросила неведомая сила, заставившая сердце колотиться в груди. Ломанувшись напролом, я вывалился из кустов, заступая дорогу девушке, прогуливающей московского той-терьера. Та вскрикнула, отшатнувшись, оно и понятно — картина маслом… и прикрыв белой ладонью горло.
— Простите, — сказал я, уже чисто уверенности ради бросив взгляд на ее милое, но чужое личико. — Рр-р…
Передразнил я ее рычащую псину. И та, вдруг, оскалилась в ответ волчьими челюстями.
Оставив их позади, я тряхнул головой, прогоняя наваждение. Вот только глюков для полного счастья не хватало…
— Запиши, что имеется побочный эффект в виде галлюцинаций, — бросил я прямо с порога. — Не слабых причем.
Оставив обувь и куртку там, где сбросил, я прошел в комнату, сопровождаемый изобретателем. Только теперь замечая, что тот буквально светится, как натертый медный таз.
— Достал?
Кивает:
— Она уже спит.
— Тогда не будем терять время. Готовь аппарат.
Пока Крыс организовывал последние приготовления, я разделся и лег, разглядывая трещинки на потолке, которые под моим взглядом расползались все сильнее.
— А что ты говорил про галлюцинации? — вдруг спохватился тот.
Очень вовремя.
— Потом расскажу.
Меня оглушает визг перепуганных леди в однотонных деловых костюмах, так что я с трудом подавляю желание зажать уши ладонями. Причудливый узор на полу подтекает кровавыми разводами, и меня прошибает холодный пот. Да что же тебе такое снится, девочка…
— Она идет сюда! — раздается позади истошный вопль, и какой-то мужчина проносится ураганом, на всем ходу задев меня плечом и разворачивая на сто восемьдесят градусов.
Я поднимаю взгляд и вижу ее... Волосы шевелятся на затылке от ужаса. И в самом жутком кошмаре не видел я никого ужаснее и фантастичнее — переплетение гибких щупалец, змеиное тело, руки, похожие на многопалый веер с когтями, длинные волосы, двигающиеся не хуже конечностей и хватающие неосторожных людей, разрывая на части... И среди этого — прекрасное женское лицо, глядящее на мир со спокойным и умиротворенным безразличием. Она двигается плавно и быстро — поразительно быстро для таких размеров. Я буквально застываю, глядя, как приближается гибкая смерть с отстраненной, едва заметной улыбкой...
Кто-то дергает меня за рукав, приводя в чувство, и тащит в укрытие.
Златовласка.
На сей раз отчаянная истребительница упырей предстает передо мной в униформе официантки. Ее белый фартук цветет кровавыми ромашками, а волосы растрепаны, в беспорядке рассыпавшись по плечам. Последнее, между прочим, добавляет ей очарования.
Девушку лихорадит. Я тоже дрожу, вживаясь в роль кролика, забившегося в нору.
Не уйду, — решил я. Пока все о ней не узнаю, не уйду.
— В здании есть оружие? — Златовласка молчит. — Оружие, — повторяю я, помахав рукой у нее перед лицом.
И она морщится, неуверенно пожимая плечами. Предполагает:
— У охраны?!
Пожалуй что…
Мы тенями выскальзываем из укрытия, мечемся от стены к стене короткими перебежками, преследуемые мягким шорохом змеиных колец по кафелю. Влетаем в коридор с рядом однотипных офисов, фотоэлементные двери захлопываются и тут же разлетаются вдребезги, осыпав нас градом осколков — я едва успеваю прикрыть собой спутницу. А тварь, по какой-то причине заинтересовавшись именно нами, уже заползает следом с неспешной грацией хищника, уверенного, что добыча никуда не уйдет.
Вот и все, отбегались, кролики. В отчаянии я ищу выход, дергая запертые двери. Такое возможно лишь во сне — запертые кабинеты посреди рабочего дня. Давай же! Ну, хоть бы одна поддалась, так ведь нет.
Стоп. Что это у нас? В матово-серой стене, сплошной секунду назад, обнаруживается панель, скрывающая шахту лифта…
— Сюда! Скорее! — тяну девушку за собой.
Не время и не место ломать голову над загадками сновидений. Потом я подумаю, как такое вышло, а сейчас главное улизнуть. Дамы вперед. Я буквально вталкиваю Златовласку в тесную кабинку лифта.
Дикая боль опаляет щеку, когда щупальце задевает ее вскользь, брызги крови попадают на побледневшее от ужаса лицо девушки, но она решительно втягивает меня внутрь. Бью кулаком по кнопкам. Давай же!..
Панель медленно встает на место, в последний крошечный зазор я вижу, как лицо змееобразной дамы теряет свою умиротворенность — исчезает задумчивая улыбка, хмурятся тонкие брови... Что, не нравится, когда все идет не по-твоему?
Кабина начинает движение вверх, осыпаемая градом ударов, но вскоре они остаются на уровне первого этажа. Некоторое время, мы просто тяжело дышим, опираясь о стенки. Чувствуя, как мне за воротник стекает кровь, вывожу второй закон сновидений.
Сновидения — не фантазии, рожденные нашим изобретательным подсознанием, а иное измерение, где спящий проживает вторую жизнь, сотни жизней. Но сам мир начинает существовать не с момента засыпания, и исчезает не со звонкого будильника. Просто они находятся в разных вселенных, каждая из которых в равной степени реальна — в том числе и в плане боли.
Особенно в этом плане. Черт, такое чувство, будто тварь мне пол-лица снесла!
— У тебя кровь, — первой заговаривает Златовласка, приближаясь и доставая из кармана фартука бумажную салфетку. Я сперва отстраняюсь, предчувствуя неприятные ощущения, но все-таки позволяю коснуться раны. Опускаю взгляд и тону в ее огромных зеленых глазищах. Вижу — боится, но держится — губы сжаты, рука двигается уверенно. Другая на ее месте уже билась бы в истерике, и я невольно проникаюсь уважением.
— Эта дура тебя не зацепила? — Мотает головой. — Эх, и пистолет мы с тобой не взяли...
— Я взяла, — отвечает красавица, похлопав по карману фартука.
— Умница, — расползаюсь в улыбке. — Пользоваться умеешь?
Вместо ответа она со сконфуженным видом протягивает оружие мне. Ну, и слава Богу. Милые леди не должны знать подобные вещи.
Лифт застывает, и панель не спеша отодвигается, открывая шикарный вид на крышу. Помогаю спутнице выбраться.
— И что теперь делать будем? — интересуется та, стоя на краешке и глядя вниз — высоты она явно не боится.
Впрочем, крыша невелика и не так высоко над землей, как я предполагал, однако взгляд вниз вызывает легкое головокружение. Там, не считая десятка разорванных тел и кучи каменных обломков, все спокойно. Что само по себе подозрительно...
— Ждать. Пока эта хреновина выберется из здания и уползет подальше, — предлагаю я. — А пока можно познакомиться. Я Влад. А ты?
— Меня зовут... — начинает она, и тут сквозь камень на дальнем конце крыши прорывается первое щупальце.
Да мать же твою, запоролось пресмыкающееся.
Из провала показалось задумчивое лицо, волосы потянулись к нам. Я выпускаю в существо несколько пуль, но это лишь вызывает укоризненную гримасу...
Черт бы тебя побрал!
Внезапно вижу, как еще одна плеть гибкой плоти прорывает бетон совсем рядом со Златовлаской, и та инстинктивно отшатывается, теряет равновесие... Нет уж, второй раз я так не облажаюсь! И снова время замедляется, и я несусь к человеку, едва балансирующему на самом краю... Но сейчас я знаю, что это сон и я могу им управлять.
Шурша по бетону, тварь устремляется за мной, на бегу, мое плечо и грудь прошибают насквозь щупальца, но я уже не обращаю внимания на боль — для меня мир сужается до тоненькой фигурки, отчаянно размахивающей руками, пытаясь удержаться, но уже клонящейся вниз...
Успеваю. Не знаю, что за чудо свершается, но я успеваю — хватаю ее в охапку, заменяя собой, отталкивая от опасного края... Ветер швыряет мне в лицо золотые волосы, пахнущие весной, и мне так не хочется ее отпускать... Но я буквально кидаю девушку на раскаленный солнцем бетон — ударится, наверное, но это мелочи...
Змея захватывает мое тело, обвивая волосами и щупальцами, лицо выражает мрачное удовлетворение, когда те впиваются в мою кожу... Нравлюсь тебе? Тогда пойдем со мной! Я откидываюсь назад, отдаваясь на милость гравитации — благо в этом сне она работает, как положено. Ноги отталкиваются от края, руки обнимают склизкое тело, и мы летим вниз, я и монстр, улыбающийся, словно заполучил любимую игрушку...
— Влад! — кричит мне вслед незнакомка.
И я ударяюсь о залитый светом асфальт...
С криком я вырвался из сна, чтобы согнуться от боли, как если бы объятия змеи по-прежнему сжимали переломанные ребра. Впрочем, ощущение скоро потускнело, а когда Гришка склонился надо мной в тревоге, и вовсе пропало.
Черт! И что это было?!
— Слава богу, — выдохнул Векшин. — Живой.
Пальцы изобретателя, срывающие провода — дрожали. Покончив с сеткой, бесцеремонно брошенной в головах, он принялся за аппарат, отсоединяя друг от друга его составляющие, чем привел меня в ужас. Ведь эта груда металлолома пока оставалась единственным мостиком, что связывал нас со Златовлаской. А также шансом разобраться в тайнах подсознания, рождавшего монстров. Помочь ей, как Крыс хотел помочь мне.
— Верни на места.
Крыс помотал головой:
— Нет. Не возьму я греха на душу. Черт меня дернул играть с чужими жизнями.
Лучше бы ему послушаться, потому как меня вдруг обуял бес. Вцепившись Векшину в локоть, я грубо отшвырнул его от Сноходца, грудью встав на защиту дьявольской машины.
— Не смей.
Гришка вытер разбитую губу, недоверчиво глядя на алую жидкость, оставшуюся на ладони.
— Ты спятил?!
Не обращая на изобретателя внимания, я по памяти подсоединял составляющие к сердцу аппарата. Другой вопрос: правильно ли…
— Он опасен. Сегодня, у тебя на десять секунд остановилось сердце. А что будет завтра?
Я повернулся, глядя сверху вниз.
— Что, чуть паленым запахло и сразу в кусты?! Мы зашли уже слишком далеко, чтобы отступать. А риск… когда это великие открытия без него обходились?
— Влад… — Крыс попытался оттащить одержимого товарища от экспериментальной модели, но снова полет на пол. — Вижу, — молвил он, потирая ушибленное бедро, — дела обстоят хуже, чем я предполагал. Идиот. Я обязан был предвидеть, что воздействие может вызвать зависимость…
Мне бы утешить беднягу, втолковать, что к чему, да вот беда — я был слишком зол, чтобы обсуждать что-либо.
— За все в этой жизни надо платить.
Крыс выглядел таким несчастным, точно побитый щенок, и бес замолчал. Я подал однокласснику руку, помогая подняться, и сунул в ладонь носовой платок, подавив желание высморкать того, как ребенка.
— Утрись, — велел я. — Мы продолжим эксперимент — с полпути не поворачивают. В противном случае, о «Сноходце» узнают соответствующие органы, — сказал я свое веское слово. — Ты понял?
Векшин кивнул, хлюпая носом.
— Вот и молодец, — я закурил, подумав, приоткрыл форточку, и дымок потянулся к ней сизым щупальцем тумана. — Теперь соображай, быстро: большое здание из темного стекла в черте города.
— Бизнес-центр, — не задумываясь, предположил приятель. — А зачем тебе?
— Потом расскажу, — бросил я, одеваясь.
Вслед донеслось тихое: «Ну да, конечно…» Крыс пытался нацепить непослушными пальцами очки, чудом не разбившиеся при падении на пол.
— И смотри, чтобы к моему возвращению машина была в полной готовности.
— Когда ты…
Захлопнутая входная дверь оборвала фразу на середине. Ничего, зато тянуть не станет.