Азбучная истина: среди согласных немало глухих.
По мнению подавляющего большинства, Людвиг ван Бетховен - гений композиторской мысли. Это утверждение многолетними усилиями адептов пангерманизма возведено в статус незыблемой аксиомы не подлежащей сомнению.
Между тем, как при жизни, так и после смерти композитора, его музыка подвергалась разнообразной критике. Далеко не всем слушателям понравилось, как он трансформировал "лёгкую элегантность" классицизма в "мучительное самокопание" романтизма.
Все цитаты привожу без указания авторства. Для чистоты эксперимента.
Бетховен, который часто бывает странным и барочным, иногда совершает величественный полёт орла, а затем ползёт по каменистым тропинкам. Сначала он наполняет душу сладкой меланхолией, а затем разбивает её массой варварских аккордов. Кажется, он держит голубей и крокодилов вместе.
Композитор одним из первых отвернулся от "музыки сфер" и обратил свой слух в глубины человеческой души, а конкретно: в бездну своей психики.
И этот "революционный кульбит" определил дальнейший ход музыкальной мысли, в конечном счёте став причиной появления атональности и сериализма.
Вторая симфония Бетховена - это грубое чудовище, отвратительно корчащийся раненый дракон, который отказывается издыхать и, хотя в финале истекает кровью, яростно бьётся с поднятым хвостом.
В ранних сочинениях композитор ещё следовал принципам и заветам старших товарищей по Венской школе - Гайдну и Моцарту. И вполне мог превзойти их в благородности манер, кокетливой игривости и озарениях светлого юмора. Однако, тёмные семена самости дали мощные всходы.
Неудивительно, что Бетховен ... ошибочно принял шум за величие, экстравагантность за оригинальность и предположил, что интерес к его композициям будет пропорционален их продолжительности ... Его выдающиеся качества часто объясняются болезненным стремлением к новизне, вычурности и презрением к правилам.
Музыка Вивальди, Генделя, Боккерини, Пахельбеля и прочих ценна сама по себе. Она не требует дополнительных пояснений о жизненных обстоятельствах композитора.
К произведениям Бетховена возникают вопросы. Что случилось у автора? Кто опять его обидел? Какие очередные личные трудности легли в основу его музыки? Да сколько уже можно ныть?
Разве кто-нибудь, чем дороже для него Бетховен и его искусство, не был бы склонен тем более страстно желать, чтобы забвение вскоре набросило примирительную вуаль на смятение его музы, с помощью которой он оскверняет прославленное событие, само искусство и самого себя?
Обращаясь к давно известным и хорошо зарекомендовавшим у слушателя формам - например, фуге - Бетховен нарочно искажает их, пародируя и паясничая. Отсюда "растут ноги" частых и резкий изменений стиля от одной части произведения к другой, или даже в одной и той же части пьесы.
Его постоянное стремление быть оригинальным и открывать новые пути уже не могло, как прежде, предохраняться от ошибок руководства уха. Стоит ли тогда удивляться тому, что его произведения становились все более и более эксцентричными, бессвязными и непонятными?
Вполне возможно, что личная бетховенская трагедия, с которой он провёл почти всю жизнь повлияла на его композиторские способности.
И то, что сейчас преподносится музыковедами как некие прорывы в музыкальное будущее, было следствием физической глухоты, исказившей идеи композитора.
Например, в Тридцать второй фортепианной сонате есть несколько вариаций, похожих на рэгтайм, который появится на горизонте только спустя почти восемьдесят лет.
... говорят, что он [Бетховен] не может слышать звуки своего фортепиано. Соната, соч. 111, состоит из двух частей. Первая показывает неистовое стремление создать что-то новое. В ней видны некоторые из тех диссонансов, жесткость которых, возможно, ускользнула от внимания композитора.
Бетховен стал знаменем романтизма не только в музыке, но и в политике. Затеянное Наполеоном Бонапаратом глобальное переустройство Священного Европейского Мира выбило многих из колеи, заставило искать некую точку опору. И Бетховен со своими "героическими" и "судьбостучащими" мотивами был как нельзя кстати.
Пангерманской ностальгии по рухнувшему в одночасье средневековому христианскому миру был нужен супергерой. Среди всеобщего хаоса Бетховен излучал высшую власть.
Мне никогда не удавалось насладиться последними произведениями Бетховена. Да! Я должен причислить к ним даже вызывающую восхищение Девятую симфонию, три первые темы которой, несмотря на отдельные проблески гениальности, для меня хуже всех восьми предыдущих симфоний. Четвёртая тема, по моему мнению, настолько чудовищна и безвкусна, а в понимании шиллеровской оды настолько тривиальна, что я даже теперь не могу понять, как такой гений, как Бетховен, мог сочинить её. Я нахожу в ней ещё одно доказательство того, что я уже заметил в Вене - Бетховену не хватает эстетического чутья и ощущения прекрасного.
Некоторые музыковеды отмечают, что первоисточником "контрапунктического ликования" в финале Девятой симфонии является "головокружительная двойная фуга" в ура-патриотическом опусе "Битва при Виттории или Победа Веллингтона", посвящённому поражению Наполеона.
Несмотря на "внешний космополитизм", Бетховен умел заводить полезные знакомства и заключать выгодные политические союзы. Играть по правилам своего государства гораздо выгоднее, чем вступать в открытое противостояние с властью.
Влияние Бетховена на последующие поколения композиторов безусловно огромно. Первую симфонию Иоганнеса Брамса называли "Десятой симфонией Бетховена". Ему фактически подражал Фридерик Шопен, на его произведения ориентировались Гектор Берлиоз и Феликс Мендельсон. Вокально-симфоническое мастерство Рихарда Вагнера растёт из оперно-ораториальных приёмов Бетховена.
Боюсь, эффект, который работы Бетховена оказали на искусство, следует считать вредным. Увлечённые силой его гения и ослеплённые его творениями, толпы подражателей демонстрировали столько же суровости, столько же экстравагантности и столько же безвестности, практически не унаследовав его красоты и величия.
Таким образом, музыка больше не предназначена для того, чтобы успокаивать, восхищать, "окутывать чувства Элизиумом"; она подчинена единственному принципу – удивлять.
Западно-европейская музыка довольно хорошо изучена и классифицирована по стилям и направлениям. Ключевое место Бетховена в истории и революционное влияние на её развитие - непреложный факт. Однако,
Это была ужасная инверсия, которая медленно, но неизбежно привела к кошмару атональной музыки Шёнберга и Веберна. Другими словами, почти во всём, что пошло не так с музыкой в 19-м и 20-м веках, в конечном счёте виноват Бетховен. Старина Шёнберг просто довёл изначальную ошибку Бетховена до её чудовищного логического завершения.
Более того, вся пена эстрадной музыки (коммерциализированного фольклора) когда-то поднялась из глубин музыки академической, профессиональной. Изрядно упрощённая и "обезжиренная" она также несёт в себе "гены" бетховенского романтизма.
Специально для этой компиляции в постоянном КАТАЛОГЕ публикаций канала я создал новый раздел: Не сотвори себе кумира.
И сразу поместил туда статью Тёмное прошлое в Сером настоящем академической музыки с актуальным примером формирования "культа личности".
Продолжение следует ...
Читайте о музыке Бетховена в старых рефератах:
- Пятая симфония - плагиат или цитирование "с фигой в кармане"
- Лунная соната Вольфганга Амадея Моцарта
Традиционная несмешная байка.
Вот что написал один композитор о Четвёртой симфонии Бетховена:
... это музыкальное чудовище, вызывающее отвращение как к природе инструментов, так и к выражению мыслей и не имеющее никаких намерений, кроме простой показухи ...
... яростный финал, в котором единственное требование - чтобы слушатель не мог разобрать никаких идей, но было много переходов от одной тональности к другой - сразу переходим к новой ноте! Не думайте о модуляции!
Прежде всего, выбросьте правила на ветер, ибо они только мешают гению.
И если предыдущую критику, в том числе вынесенную в заголовок, я намерено сделал "анонимной", то автора этого высказывания скрывать не буду - это Карл Мария фон Вебер.