Уезжаю чуть свет с одного из московских вокзалов. Таксист предлагает взять в дорогу карамелек: "Карамельки такая штука…, в дороге всегда пригождаются, возьмите с собой", - говорит.
Уезжаю чуть свет с одного из московских вокзалов. Таксист предлагает взять в дорогу карамелек: "Карамельки такая штука…, в дороге всегда пригождаются, возьмите с собой", - говорит.
Воображение рисует как я раскидываю горстями разноцветные конфеты, чтобы не заблудиться в дороге, не потеряться в пересадках. Пишу ближним: "Ищите меня по конфетному следу". Но конфеты заметают уборщики вокзалов, маленькие дети равнодушно наступают на осколки сахарных леденцов, мой след теряется и исчезает. Благодарю и отказываюсь, таксист понимающе кивает в зеркало и желает счастливого пути.
Солнце равномерно размазано по безоблачному небу, кажется, это первый день без ветра. В ореоле блеска нового вокзала прямо на полу, у входа в стеклянную галерею, спит бомж – вечный странник. Я тоже путешествую налегке, это непередаваемое счастье.
Успеваю дописать статью по работе и отправить ее куда-то в космос. Мобильный интернет гаснет, сообщения больше не грузятся, я машинально нащупываю леденцы в кармане и остаюсь один на один с дорогой.
Двухэтажный поезд мчит через города и станции с названиями из курса русской литературы, на станции Мценск сходит коренастая женщина с волевым лицом...
Перед каждой остановкой проводница наклоняется к пассажирам и приглашает к выходу.
Мне очень нужен чай, и когда его приносят, с удовольствием затягиваюсь горячим и сладким, откидываю спинку и смотрю в бесконечные дали. В панорамных окнах замершие города и деревни, дома-терема и белоснежные храмы, вписанные в изумрудные просторы и излучины рек. Я еду в Рыльский монастырь. Туда, где не была много лет и мысленно говорю со Старцем. На самом деле машинально повторяю все что вижу и задаю ему один и тот же вопрос, не имеющий на небесах никакого смысла, но почему-то свербящий мое беспокойное сердце.
Весна на пике своей яркости. Кипят белой пеной яблочные сады и изумрудная зелень бликует на ярком солнце. Ближе к Курску небо темнеет и уже не проясняется. Изгибы земли, овражки и взгорья исчезают, выпрямляясь, вытягиваясь в сплошную бесконечность. Проводница не склоняется надо мной, приглашая к выходу, и я выхожу наугад в курский ливень.
Метаюсь между автобусом и такси.
- Вам в райцентр или? – меня выхватывает местный бомбила.
- В монастырь.
- Аааа… Три тыщщи!
- За три тысячи я вызову Яндекс.
- Вот шо вы такое говорите, девушка! Вот он я перед вами со всеми гарантиями, а там неведомо кто приедет – сплошная неизвестность!
- 2500.
- Хорошо.
Идет решительным шагом к машине. И уже сев и вставив ключ в зажигание, торгуется снова через плечо: "Не, ну хоть сто рублей из уважения накиньте".
Но во мне нет ни грамма уважения, и я равнодушно отворачиваюсь. За окном автомобиля размазанные по бесконечному небу грозы, сердце рвется предчувствуя. Полтора часа и я на месте.
В надвратной арке, обрамляющей распахнутые монастырские ворота, встречают ливень и резкий ветер. Собралась было мокнуть, но добрая кастелянша Света заботливо предложила чужой зонтик.
- Вы одна? – спрашивает в полумраке коридора монастырской гостиницы, поблескивая белоснежными зубами.
Я одна. В одиночестве приходим, в одиночестве уйдем.
"Приидите ко мне все труждающиеся и обремененные… И сирые, и убогие", – шепчет батюшка Ипполит вместе с дождем. И забросив сумку в уютную и немного чужую гостиничную комнату, я иду и послушно обнимаю мокрый крест на его могиле, утыкаюсь лицом в холодный мрамор и плачу, потому что он тоже встречает меня слезами и святой водой, которая хлещет прямо с неба.
Белоснежные стены храмов от этой воды делаются серебристо-серыми, с поступающей по краям синевой - невидимый град Китеж восставший из волн. Свет небес меняется и словно на моих глазах кто-то рисует картинку акварельными красками по мокрой бумаге: церкви, братские корпуса и колокольня. Запах мокрой травы и лиловых цветов на тонких ножках. Никого нет, весь монастырь объятый небом - мой, как шкатулка с заветным городком и дивной музыкой. Дождь все льет и ветер вырывает из рук чужой зонт. Наконец, намокнув и замерзнув, прячусь под крохотным козырьком и вместе с водосточными трубами рассказываю Старцу о своем.
Приходит кот и ест что-то в траве у моих ног. А следом приходит старая монахиня и ругается, что я кормлю кота в неположенном месте. И мы с котом расходимся - он по делам, а я в пирожковую. Выпить горячего чаю. Мне очень нужен чай.
В пирожковой никого, только крохотная сухая старушка с синими глазами, присевшая на лавочку.
- Бабушка, нате вам хлебушка. Покушайте дома, - говорит женщина в переднике, выходя из-за прилавка. И протягивает ей буханку свежего монастырского хлеба.
- Ой, зачем, неудобно!, - смущенно шамкает старушка.
- Во славу Бога! – громко и добродушного говорит женщина.
- Во славу Бога! - писклявым голосом вторит ей подбежавшая с кухни девочка, - он на закваске у нас!
Допиваю горячий чай и думаю, что надо не забыть заказать заупокойную по своим старикам, хлеб он везде хлеб, и здесь и там.
- Ой, бабушка, Ярик звонил, знаете! Помните был такой, худой парень?
- Да, да, - блаженно улыбается старушка.
- В городе теперь живёт, - вздыхает писклявая девочка.
Старушка глядит синими глазами перед собой и обнимает монастырский хлеб в пакете.
Прикрыв глаза, вспоминаю как здесь было прежде, когда пирожковой не было и в помине, а была трапезная, где капустным супом кормили всех, кто просил: добропорядочных паломников, раскаявшихся разбойников и вечных странников – бомжей.
Я не просила и трапезная была моим личным кошмаром. Старец советовал есть монастырскую еду через силу, преодолевая нежелание как недуг. Послушáясь. Объяснял, что еда в монастыре обладает особой, целебной силой. Меня буквально выворачивало на входе сюда, тошнило от жидкого борща с горелой зажаркой, от каши на воде, от соседей по столу. Но мысль и слово материальны, и Старец являл это своим чадам, показывал молниеносность расплаты или награды. А я искала компромиссы и приходила пить компот и хрустеть сухариками, украдкой зажимая нос. Пока однажды ни увидела свое отвращение со стороны. Изнемогая от чужого соседства и брезгливо ковыряя ложкой суп, я нашла в нем таракана. Отставив тарелку взяла компот – он был прогорклым, решила взять сухарей, но запустив руку в миску увидела, что она полна червей. Хватило ума понять: что-то здесь не так и скорее почувствовала, чем увидела, как Старец пристально смотрит на меня из-за соседнего стола не поднимая глаз…
В недрах кухни что-то падает, вздрогнув возвращаюсь в настоящее. Дождь все еще льет над полями, лесом и крохотным городком по ту сторону реки. А здесь, в шкатулке с заветным секретом невыносимо уютно. Поблагодарив - ухожу бродить в сумерках, а после, ныряю в полумрак под своды нижнего храма - начинается всенощная. И я снова донимаю Старца бессмысленным немым вопросом и рассказами о том, как скучаю.
Ночью в чистой, уютной и немного чужой комнате мне снятся странные сны, словно живые друзья мои мертвы, а мертвые живы. И я плачу и радуюсь вместе с ними. И ты тоже снишься мне, веселый и беззаботный, словно юный пират, смеющийся в лицо опасностям с бутылкой Cutty Sark в руках и белоснежной улыбкой на загорелом лице. Глядишь будто из далеких лет юности, которые утекли так глубоко, что успели подняться бирюзовым источником по краю леса и высохнуть без следа.
Утром всплываю на поверхность из глубокого омута снов о прошлом. Сияет солнце, свет-тень, свет тень – облака несутся, будто их позвали из-за горизонта особым свистом.
В нижнем храме почти пусто, как и бывает на утренней в будний день. Исповедует отец Варлам, я помню его. Он по-отечески добр.
Мой милостивый Бог ждет покаяния и умных просьб, идущих из сердца. Но ночью я замерзла и на сердце у меня снова один лишь горячий чай. И я горячо молюсь, чтобы в трапезной не было ледяного кислого компота и борща, как накануне вечером. Где-то в небесах Старец прикрывает рукой лицо и качает головой.
Но на завтрак в трапезной подают горячий травяной чай и дымящуюся гречку. Поднимаю голову к потолку: "Спасибо! И еще можно, чтобы не заставили мыть посуду?".
Через минуту монах-огородник, ткнув в меня пальцем, говорит улыбаясь: "А вы из Осетии матушка? Поможете на огороде? Надо огурцы пленкой накрыть".
Помогу. Разглядывая свои белоснежные кроссовки, осторожно уточняю: а может калоши?
- У нас чисто.
- Ладно, хоть плащ снять можно?
- У нас ветрено.
Но ветра нет, и я снимаю плащ, а грязь после вселенского потопа и в правду чудесным образом высохла. Мы долго молимся перед началом дела и огородник просит Старца тоже присмотреть за огурцами и нами. И вот мы наконец накрываем маленькие зеленые всходы пленкой. А чтобы придавить ее, разбираем кусок дорожки, выложенной брусчаткой и идущей вдоль братского корпуса. Я пытаюсь возражать, но бойкий мужичок - трудник говорит, что так надо. Я молча подгоняю неповоротливую тачку и смиренно ворую монастырскую брусчатку в интересах монастырских огурцов. Это Рыльский монастырь, здесь свои правила жизни.
А когда все сделано, с чистой совестью сбегаю гулять на источники.
Столетние дубы на дороге шумят, кажется в спину несется фантастическая махина на скрипящих колесах, со тьмой лопастей из ржавой жести - вот-вот сметет. Отступив, оглядываюсь - но позади лишь ветер, бушующий в кроне и ничего больше. Стрекоза, испугавшись моей поступи, запуталась в траве и трепыхается, треща крыльями. На дороге, идущее по краю леса монастырское стадо, и я почему-то останавливаюсь в нерешительности.
- Пошлаа глупая! – пастух отгоняет корову, - и уже мне - не бойтесь, проходите!
Студеные источники, как и прежде, похожи на бездонные омуты. Но моего любимого, Богородичного больше нет. У колодца оборванная цепь без ведра, вместо сказочного сруба с купелью – емкость с водой, сухими соцветиями и мертвыми осами. Когда-то родной человек, искупавшись здесь по благословению Старца, вернулся домой здоровым, с внезапной ремиссией. Я бреду мимо леса, мимо лужка, то пряча глаза от солнца за очками, то снимая их, чтобы впустить в себя краски и свет этого места.
Но время на исходе. Возвращаюсь.
На могиле у Старца кто-то спит. Прям на ней, беззаботно подложив под голову руку.
Стараюсь найти Батюшку в неуловимых знаках и воспоминаниях. Он здесь повсюду. Я все рассказала ему вчера, когда мы вместе плакали с дождем. Сегодня я просто молчу, присев на лавочку под его каштаном.
И приходит кот, без спроса мягко запрыгнув ко мне на колени, устраивается на них и смотрит в сторону. Осторожно, чтобы не потревожить, включаю камеру в режиме селфи: с экрана смартфона глядит кошачья морда с белой лохматой бородой и светлыми глазами.
- Кого-то ты мне напоминаешь, - говорю задумчиво.
Он не отвечает. Только урчит.
В каштане трепыхается ветер, будто сонм ангелов запутался в ветвях. Отведенное время заканчивается, звонит таксист, что приехал за мной из Курска. Кот бесшумно уходит прочь, а я обнимаю каштан Старца Ипполита на прощание и уезжаю в неопределенность. Зная, что ничто не останется без ответа, даже мой бессмысленный вопрос однажды, поутру, покажется легкой детской загадкой…