В прошлой части мы остановились на первом луче света в конце тоннеля для Франции – битве при Ондскоте. Да, это определённо была важная победа – но и далеко не такая, которая была бы способна перевернуть ход войны вообще. Требовалось нечто принципиально иное, нечто, что было бы достаточно серьёзным и могущественным, чтобы сделать одну лишь Францию ровней для объединённой коалиции почти всех ведущих держав Европы. Положение и в момент Ондскота и сразу после него оставалось чудовищным. И начнём мы с примера, который подтвердит это лучше любого прочего. В предшествующей заметке уже говорилось о Вандее – эта внутренняя болезнь, этот призрак гражданской войны на французский манер не желал проходить (и не пожелает ещё долго, возобновляясь рецедивами).
Республика понимала важность этого внутреннего фронта, его опасность, его идеологическое значение – до тех пор, пока существует Вандея, не угаснут надежды роялистов и эмигрантов на победное возвращение, у европейских дворов будет железный повод для вторжений – не вся Франция готова отказаться от монархии! В конце мая 1793 (на котором мы и окончили повествовать о Вандее) была сформирована так называемая Ла-Рошельская армия, что уже не только фактически, но и формально приравняло Вандею к фронту. Командующим был назначен Бирон, армии, получившей значительные подкрепления, было приказано оцепить границы Вандеи от Сомюра до Сабль д’Олон. Другая армия, Брестская, под командованием генерала Канкло должна была двигаться к Луаре. На бумаге всё выглядело и продуманно и грозно – вот только Бирон при формировании своей армии из национальной гвардии и конскриптов испытывал большие затруднения (и не удивительно – ведь здесь остались именно те нацгвардейцы, кто меньше других желал воевать и не стал записываться в число добровольцев, идущих к главным фронтам для отражения интервенции союзников во Францию), в то время как роялисты сосредоточили у Шатильона и Вигье до 40 тысяч человек. 7 июня они взяли Дуэ, а Кателино (20 тыс. чел.) форсированным маршем двинулся к Сомюру, где 11 июня нанес поражение республиканским войскам Мену и Сантера (8—10 тысяч) и взял Сомюр (большая часть защитников захвачена взята в плен), а 13 июня и Анжер. Республиканцы, потеряв до 3000 человек, отступили к Туру. Сомюр может сейчас быть больше известен любителю военной истории по крупнейшему во Франции и одному из крупнейших в мире музеев бронетехники. Сам городок невелик – даже сейчас в нём проживает чуть менее 30 000 человек, а тогда и того менее, но значение этого города было принципиальным и важным по той причине, что на нём заканчивалась историческая область Вандеи-Пуату. Взятие Сомюра означало, что восстание вот-вот получит возможность распространиться в центральные регионы Франции, возможно даже вырваться на южные подступы к Парижу – и что будет потом не смог бы сказать никто. Католическая и королевская армия вандейцев продолжала укрепляться, разживаться амуницией, орудиями и порохом (их удалось захватить и в Сомюрском замке – прекрасном, но уже совершенно негодном для современных тому моменту войн оборонительном сооружении, которое начало строиться ещё в X веке и фотографию которого я непременно добавлю).
К этому моменту восставшие считали своим лидером уже упоминавшегося маркиза де Лескюра, как наиболее (т. е. хоть как-то) связанного с кругами эмиграции. После Сомюра он то ли от благородной скромности и трезвой оценки своих способностей, то ли из-за ранения, то ли под давлением отказался от руководства и предложил формализовать этот вопрос, избрав обличённого властью главнокомандующего Вандеи. Им стал Жак Кателино, уже бывший к этому времени наиболее авторитетным вождём восставших – он получил грамоту генералиссимуса Католической королевской армии, подписанную 14-ю вандейскими военачальниками. Затем приступили к выработке плана действий. Позднее, уже после Наполеона в годы Реставрации и наиболее сильной реакции, королевский официоз избрал образ Кателино как один из своих жупелов – особую роль, вероятно, сыграло то, что он был человеком не дворянского происхождения, что, очевидно, должно было подчеркнуть якобы наличествовавшее промонархическое единство всех слоёв общества. Его обливали елеем, едва не ангелоподобным изображали на полотнах и объявляли образчиком всех добродетелей. Из-под всего этого лака, да ещё и выливаемого с характерной французской пышностью на грани избытка, выскоблить образ реального Жака Кателино крайне сложно, но можно уверенно сказать, что человек это был смелый, не лишённый неких внутренних убеждений консервативного толка, а главное – талантливый организатор.
Перед далёким рывком вперёд оставалась ещё одна задача – Нант – одновременно крепость, сдерживающая район восстания от разрастания к северу – в Бретань (которая, надо заметить, всегда до той поры в истории Франции находилась несколько на особом положении и была ещё доступнее для воздействия стремительно становящихся непримиримыми врагами Революции англичан) и просто довольно крупный город, где можно было как разжиться военными запасами, так и банально пограбить. Трудно сказать какая цель была ближе крестьянам Вандеи. Так или иначе, на военном совете вандейцев было решено идти к Нанту. Только один Боншан был противоположного мнения, предлагая сразу двигаться на Париж. Но это предложение было отвергнуто. Согласно составленному плану 26 июня началось наступление Кателино на Нант. Переправляясь на правую сторону Луары, с 20 тысячами он должен был атаковать Нант с севера, в то время как Шаретт с 25 тысячами должен был наступать с юга. В Сомюре был оставлен гарнизон под началом Ларошжаклена . В Нанте находилось 10—12 тысяч солдат под командованием Канкло и Бейсера, город экстренно был обнесён полевыми укреплениями. 29 июня состоялся штурм Нанта, и, несмотря на огромное превосходство в силах, он был отбит и, что куда хуже для восставших, сам Кателино при этом получил смертельную рану.
В чём была причина подобного исхода? Вероятно, главных факторов было три: во-первых, успешно захватывая небольшие крепости, вандейцы впервые имели дело с действительно крупным городом, во-вторых, после предшествовавших успехов восставшие были чересчур легкомысленны, некоторые наиболее истовые католики и вовсе считали, что их рукой в борьбе с безбожниками и отступниками водит сам Всевышний – а раз так, то кто против них? Наконец, самим жителям Наната армия вандейцев казалась явно недружественной силой, слишком уж ясны были грабительские намерения, слишком очевидна ненависть села к горожанам, среди которых и в самом деле было уже и не так мало республиканцев. Национальная гвардия и другие силы, видя настрой жителей, были готовы обороняться всерьёз.
Главным же следствием неудачной попытки штурма, как уже сказано, стала смерть Кателино. Харизматический человек, только-только избранный главнокомандующим, погиб – и боевой дух атаковавших рухнул до нуля. В беспорядке армия (не преследуемая республиканцами, просто не имевшими здесь для этого сил) переправилась обратно через Луару на левый берег, Шаррет отступил к Леже, а Ларошжаклен под напором республиканской дивизии Лабарольера скоро очистил и Сомюр, немедленно занятый противником. 7 июля Канкло занял город Ансенис и вошёл в связь с прибывшей в Сомюр из Тура дивизией Лабарольера – стихия Вандеи стремительно откатывалась в исконные берега.
Ожесточение, как это всегда бывает в гражданской войне (а в Вандее, очевидно, пусть и в миниатюре, шла именно она) росло с каждым днём. Некоторые республиканские генералы решили, что дух и без того деморализованных и, как казалось, нестойких крестьян можно окончательно сломить страхом перед жестокими репрессивными мерами. Бригадный генерал Франсуа-Жозеф Вестерманн, командовавший авангардом Бирона, расположившегося с 17 тысячами войска в Ниоре, в нескольких боях разбил вандейцев, после чего продемонстрировал самое жестокое обращение с побеждёнными. Республиканцы начали смекать, что в Вандее восставшие пользуются самым широким пособничеством местных жителей – они, собственно, и есть жители плоть от плоти, а потому стали реализовывать на манер конца XVIII столетия противопартизанскую тактику. По этому поводу уместно будет привести цитату того самого генерала Вестермана, только произнесённую несколько позже – в конце года, когда общефранцузская и особенно парижская ненависть к восстанию крайне возросла: “Граждане республиканцы, Вандея более не существует! Благодаря нашей свободной сабле она умерла вместе со своими бабами и их отродьем. Используя данные мне права, я растоптал детей конями, вырезал женщин. Я не пожалел ни одного заключённого. Я уничтожил всех”.
Но жестокость противника напротив сплотила деморализованных восставших перед лицом перспективы общей гибели. Вскоре после своих первых успехов республиканцы Вестермана были атакованы 5 июля у Шатильона всеми силами Боншана и Ларошжаклена и потерпели полное поражение. Роялисты, озлобленные его опустошениями, казнили всех взятых в плен. Боевое счастье в Вандее качалось на быстрых качелях.
И вот тут следует вспомнить о событиях в Париже 30 мая – 2 июня 1793 года, когда всю власть взяли якобинцы. До этого момента с Вандейцами сражалась Республика без различия собственных оттенков – и наоборот. Но времена менялись. Вообще момент сразу после взятия власти в Париже был, вероятно, самым критическим для Франции – Вандея свирепствует, на фронтах катастрофа, до Ондскотта, как мы помним, ещё далеко. И в эту самую критическую минуту по всей провинции – доброй половине страны разливается то, что получило название Федералистский мятеж. Жирондисты в какой-то мере не зря грозили восставшему Парижу провинцией – озлобление против столицы там было действительно велико. В целом ряде случаев люди были настроены не столько за жирондистов и против якобинцев, сколько за местных деятелей и против всевластного, хаотичного и в то же время требовательного центра. Революция сделала страну унитарной, но была бессильна в одночасье сделать её единообразной – региональные различия всё ещё были и важны и памятны. Сельхозпроизводители провинции не желали подлаживаться под парижских санкюлотов и армию, все недовольные поняли, что есть возможность выступить. Тем более, что была организующая сила – когда обстановка в Париже стала ясна, существенная часть жирондистов бежала из него в области, их выдвинувшие. В первый момент после событий 30 мая – 2 июня ситуация была совершенно невообразимой – Революция разделила Францию на 83 департамента – к середине июня около шестидесяти департаментов были охвачены более или менее открытым восстанием! Страна рассыпалась просто на глазах, призрак гражданской войны, возникший в Вандее, превращался в реального жуткого колосса!
Но от развития ситуации по нашему сценарию 1918 года, когда выехавшие из столичных Петербурга и Москвы контрреволюционные деятели запалили пожар Гражданки, Францию спасло несколько обстоятельств. Первое из них – её много меньшие размеры. Да-да, даже в конце XVIII века французскому центральному правительству куда проще было осуществлять реальный контроль, чем нашему в первой четверти XX. По мере приближения к Парижу власть якобинского Конвента крепла буквально с каждым лье. Ещё до того, как восстание стало реальностью в большей части департаментов туда успевали прибыть из столицы комиссары – теперь уже очень близки к нашему, привычному значению этого слова (как бы не значению из Вархаммера40 000). Это были наиболее смелы и деятельные якобинцы, пропагандисты, уже имеющие опыт подобных выездов и связи с армией. Военная сила с ними была невелика – враг у ворот! Но решительна. Они прибывали на главную площадь крупнейшего города, собирали народ, высказывались, пускали в ход специально привезённую гильотину – и подавляли возможность неподчинения в зародыше, до того, как она могла приобрести организованный вид. Второе – как ни странно, но это тот факт, что Франция уже находилась в кольце врагов. Наша интервенция Антанты проходила уже в условиях начавшейся Гражданки и была куда менее масштабна (особенно относительно возможностей держав того и другого периодов), а во Франции мятежник в массовом сознании очень быстро становился изменником потому, что лил воду на мельницу внешнего врага. Ни один из департаментов, которые прилегали к границе, в которых проходил фронт, не изменили Конвенту! Третье – армия была за якобинцев и их решительные и действенные новые подходы, практически отсутствовал феномен “белого офицера” – почти все, кто мог бы выступить в качестве таковых, уже был за границей в войске Конде или вне его. А жирондистские болтуны-адвокаты были бессильны сымпровизировать в сфере военной организации…
И всё же можно вообразить себе в какой чудовищной обстановке пришлось тогда действовать якобинцам-монтаньярам и тем, кто пошёл за ними! Они победили, но всё было на волоске. Именно в это время восстала главная база французского флота – Тулон, которая скоро была поддержана англичанами. Я специально не стану останавливаться на подробностях Тулонской осады, так как она и так хорошо известна в связи со впервые появляющемся здесь в блеске славы именем Наполеона, но это было изматывающее и тяжелое сражение даже в ряду прочих. Разве что упомяну, что с британской стороны делом руководил адмирал Худ – именно в его честь получили своё имя последовательно три корабля Royal Navy, включая и тот, который будет сражаться с Бисмарком во Вторую Мировую. Параллельно с Тулоном он занял родную для будущего императора Корсику…
Да о чём вообще говорить, если в районе Вандеи генералы Бирон и Канкло вместо утверждённого на совещании одновременного концентрированного наступления всех республиканских отрядов были вынуждены отменить его и задержать целый корпус в Нанте – том самом, который только что выдержал атаку Католической и королевской армии, из-за восстания жирондистов!?
Наступательные действия стали снова совершаться разрозненно и позволили роялистам использовать преимущества внутренних линий. Вообще в случае Вандеи такой простой и надёжный параметр определения силы армии, как численность, часто оказывался в это время не столь важным по сравнению с духом и организованностью. Примеры? 12 июля дивизия Лабарольера (13 тысяч с 30 орудиями) составленная из бывших нацгвардейцев выступила из Сомюра к Вийе, выдвинув авангард Мену к селению Корон. 17 июля авангард этот был отброшен вандейцами на главные силы, которые 18 июля при Вийе были атакованы Пироном (12 тысяч вандейцев) и разбиты, потеряв до 5 тысяч человек выбывшими из строя и 25 орудий.
С другой стороны успех дела при Вийе был омрачен крупной неудачей под Люсоном 14 августа, где республиканский генерал Тенк с 6—10 тысячами разбил 30-тысячную армию д’Эльбе, потерявшую 5 тысяч человек и 17 орудий, тогда как потери республиканцев не превосходили 500 человек.
Именно д’Эльбе не смотря на это, был избран главнокомандующим после смерти Кателино. Однако этот выбор не был единогласным. Начались раздоры, главной причиной которых было влияние, приобретённое тогда на общественные дела епископом Агрским и священником Сен-Лодским Бернье, нетерпимость и жестокость которых по отношению к республиканцам и протестантам не имела предела. Восстание стало обращаться в нечто среднее между жакерией и инквизицией – для многих пленных запылали костры. Не солидаризуясь с кровожадными высказываниями и делами в духе Вестерманна, автор всё же позволит себе явно высказаться в пользу Республики. Жестокость, доходящая до края, была и там, и там, но жестокость Вандеи была дикой, не похожей даже внешне на работу упорядоченной государственной машины, ретроградной жестокостью фанатиков. Сражаясь с Вандеей, Франция выдавливала из себя и Европы последние капли Средневековья, таких форм христианского фанатизма, которые перекликаются с сегодняшним фанатизмом исламским.
Но что же большие фронты и большие решения? Для начала пусть кратко, но нельзя не упомянуть о таком важнейшем для Франции событии, как о принятии 24 июня 1793 года новой конституции. Прошлая конституция была ещё конституцией монархии – главой государства по ней был Король. Новая – конституция демократии, большей, чем во многих современных нам с вами. Выборы сделаны прямыми, ценз отменён, возраст избирателей с 25 лет понижен до 21 года. Законодательное собрание предполагалось избирать на год, с правом издавать декреты и предлагать законы: если в течение 40 дней по обнародовании их одна десятая часть первичных собраний в половине общего числа департаментов плюс один не опротестует принятого законодательным собранием проекта закона, то последний делается законом. В противном случае собираются первичные собрания, на которых народ может только вотировать «да» или «нет». Декларация прав, которая предшествовала тексту Конституции, торжественно подтвердила неделимость государства и свободу слова, равенство и право сопротивления угнетению. Это выходило далеко за рамки Декларации 1789 года, добавив право на социальную помощь, работу, образование и восстание. Всякая политическая и социальная тирания отменялась. Национальный суверенитет был расширен через институт референдума — Конституция должна была быть ратифицирована народом, как и законы в некоторых, точно определённых обстоятельствах. Конституция была представлена для всеобщей ратификации и принята огромным большинством голосов в 1 801 918 ЗА и 17 610 ПРОТИВ. Результаты плебисцита были обнародованы 10 августа 1793 года. Но есть одно маленькое но… Применение Конституции, текст которой был помещён в «священный ковчег» в зале заседаний Конвента, было отложено до заключения мира! Фактически именно с этого момента Конвент вообще и Комитет общественного спасения в частности становится всевластным – если раньше была странная ситуация с конституцией, действующей наполовину (кроме всего, что касается короля и его полномочий), то теперь реально не было никакой. Во Франции установилась диктатура. Впрочем, опиралась она на массы. А в целом, полагаю, что читатель поддержит меня в том, что именно диктатура, строгое единоначалие есть одно из необходимых условий победы в крупной войне…
И именно принятие конституции запустило важнейший процесс. 10 августа 1793 года состоялся так называемый День Федерации – нечто вроде Дня Республики, для празднования которого в Париж съехались делегации от собраний департаментов. Часть из них 12 августа 1793 года представила Конвенту следующую петицию: “Нужно, наконец, дать пример миру, страшный урок объединённым тиранам. Обратитесь с призывом к народу: он один в состоянии раздавить врагов. Мы просим вас торжественно объявить, что все подозрительные подлежат немедленному аресту и отправке на фронт, вслед за всесокрушающей массой всех санкюлотов республики. Там, в первых рядах они будут драться за свободу, которую они в течение 4-х лет оскорбляют, или они будут раздавлены орудиями тиранов. Будьте страшны, но спасите свободу!”. Из текста видно, что основной идеей является нечто вроде глобальных штрафбатов из числа неблагонадёжных, принудительно высылаемых на тяжёлые участки фронта. Но вожди Конвента решили использовать эту бумагу в своих целях – они подали её как призыв снизу к объявлению того, что сперва называли всеобщей мобилизацией. Нет, конечно, были и аресты и борьба с подозрительными, но стрежнем момента было иное. С 12 августа начинает обсуждаться форма и облик нового Большого Решения. 16 августа депутаты первичных собраний, поддержанные (а по сути принужденные) делегацией от 48 секций Парижа повторили (реально переформулировали) своё предложение: ”Будьте на высоте интересов Франции. Сам народ в настоящий момент стоит выше окружающих его опасностей. Мы указали вам, представители, прекрасный путь обращения с призывом ко всему народу, а вы вместо этого, ограничились декретом о мобилизации одной лишь категории граждан. Если вы просите 100 000 солдат, вы их не найдёте, но миллионы людей ответят на призыв, обращённый ко всей стране. ...Не должно быть сделано никаких исключений для людей, способных носить оружие, чем бы они ни занимались. Только земледелию должно быть оставлено необходимое количество рабочих рук для обработки земли. Торговля должна быть временно остановлена, все дела должны прекратиться – единственной великой и насущной заботой всех французов должно быть только спасение Республики!”
План вроде бы был создан тут же спонтанно, но то, как он выполнялся, наводит на мысль о подготовке. Депутат Барер набросал проект декрета, согласно которому 18 представителей должны были быть посланы в департаменты “для руководства деятельностью депутатов местных собраний по проведению мер общественного спасения по реквизиции людей, продовольствия, фуража и лошадей”. Вот с такой дикой для сегодняшнего слуха, но обычной для того времени формулировки о “реквизиции людей” всё и началось.
23 августа 1793 года Конвент окончательно оформил декрет о всеобщей мобилизации (махом с ней вводившим и всеобщую воинскую повинность) – пока неприятель не будет изгнан из пределов Франции, все французы будут считаться мобилизованными. В тексте было сказано много красивых слов в духе “…женщины будут шить палатки, одежду для солдат и работать в госпиталях, дети будут щипать корпию из старого белья, старики заставят понести себя на площади и будут там возбуждать храбрость бойцов, взывать к ненависти к королям и к единству Республики!”. Реальным его содержанием было, прежде всего, то, что все молодые люди в возрасте от 18 до 25 лет, не женатые или бездетные вдовцы, составили первую категорию мобилизации и должны были немедленно собраться в главном городе каждого округа. По расчётам организаторов первая волна призыва должна была дать 400 000 – 500 000 человек. В реальности (об этом я ещё скажу ниже) оказалось даже много больше. Ничего подобного ещё не знала история! Разве только седая Античность и моменты, когда все граждане Рима в моменты наибольшей опасности шли в легионы. Может быть, именно в этом одна из причин того, что римские аллюзии сделались столь популярны в Республике, элита которой мыслила её почти как возрождённую республику Рима. Появится, чтобы окончательно прижиться уже при Наполеоне, орёл, призыв и сбор постоянно будут пытаться превратить из суровой военной процедуры в подобие и повтор клятвы Горациев, даже календарь отрежет Францию от современного ей мира и сблизит с Римом – вводится новое исчисление, теперь французы меряют свой век не от рождения Христа (они не обязаны верить в него), а от 1-го года Республики, который обозначался принятием новой конституции. Повсеместно и безусловно в обращении восторжествует слово гражданин. А в целом Франция ступила на совершенно новую страшную и величественную дорогу.
Рискну вынести тезис, который потом попробую доказать: с этого момента и по Термидоранский переворот (до которого я и доведу примерно линию своего повествования) Революционная Франция стала первой в истории страной, которая повела тотальную войну! Задолго до появления немецких теоретических воззрений, тем паче – до того как о Тотальной войне прямо заговорили и стали реализовывать в период Первой мировой, французы в 1793 году стали переводить жизнь всего своего государства и общества на военную дорогу, нацеливать их на достижение победы. На это было направлено всё: диктатура Конвента, уже Комитета общественного спасения, не вводивших в действие конституцию, пропаганда, экономическая политика, охранно-полицейские меры – всё. Что такое мобилизация? На итог она даст Франции свыше 700 000 человек только в главную волну – с учётом потерь армия Республики к концу 1793 года будет составлять около миллиона солдат (стоит напомнить, что в 1790-м году численность населения всей страны, включая стариков, детей, женщин, мятежную Вандею с Тулоном и пр. составляла 27 282 000 человек). Соотношение количества людей в армии к общему числу жителей сопоставимо с таковым у стран участниц ПМВ. С октября – ноября 1793 военная сила Франции количественно превосходила все силы союзников, брошенные против её границ, причём существенно, полностью и без очевидных дыр и уязвимостей могла эти границы прикрыть. Но чего это стоило, что это значило в организационном плане? В эпоху Рима каждый гражданин должен был за свои деньги покупать вооружение, позднее мог рассчитывать от Сената и консулов на меч, щит и шлем, но в 1793 году нужны были ружья. Почти миллион и срочно…. Колоссальное число людей было вырвано с корнем из хозяйственной жизни – они не только больше не пахали сами – оставшуюся часть хозяйства надо было организовать так, чтобы их было чем бесперебойно кормить! По необходимости продовольственная политика Франции окажется очень близка к тому, что у нас именовалось продразверсткой, которая не есть ни преступление коммунизма, ни преступление царизма, а вынужденная мера всякой страны, идущей на тотальную войну. В совершенно новых, непредставимых ранее количествах нужны были пули и порох, сукно и кожа для обуви. Наконец, мобилизуемых нужно учить – если раньше среди добровольцев, среди, тем более, сил Старой армии непременно были того или иного качества специалисты, то теперь запросто мог возникнуть целый батальон, на знамени которого гордо красовалось “Французский народ против тиранов”, ни один солдат которого прежде не держал в руках ружья! И руководители якобинского Конвента, деятели Комитета были не дураками, не пустыми болтунами – они понимали это. Дантон и Робеспьер ещё в августе указывали, что о мобилизации солдат немыслимо говорить без мобилизации экономики, депутат Кутон отталкиваясь от этого, доказывал необходимость тотальной реквизиции всех хлебных запасов республики.
Именно по этой причине они реально переведут на фронт мобилизуемых только к ноябрю 1793 – декретом 27 сентября 1793 года набранные по мобилизации только лишь были размещены по местным гарнизонам (по этой же причине я позволил себе в прошлой главе написать про битву под Ондскоттом, которая состоялась хронологически позже декрета 23 августа, но на которую реального влияние мобилизация ещё не могла оказать ни в какой мере). Иной вариант был бы преступлением. Наконец, такими огромными армиями нужно ещё и уметь грамотно управлять, чтобы они действовали согласованно, достигали общих стратегических целей. Можно себе представить сколь амбициозной была эта задача при тогдашних условиях связи и полном отсутствии опыта! Здесь совершенно особая роль принадлежит члену Комитета общественного спасения, фактическому главнокомандующему армий Республики Лазару Карно, незаслуженно совершенно у нас неизвестному, но оставшемуся в памяти Франции как “Организатор Победы”. Я упомяну его ещё в этой части и непременно дам развёрнутую биографию в следующей…
При всём этом мобилизация оказывала совершенно особое влияние на структуры и формы жизни не только армии, но и всего общества, что, как мне видится, и сделало её успешной. Разом и резко ушли в прошлое вольница добровольцев, их приходы и уходы с фронта – теперь нет добровольцев – воевать за Францию обязаны все. Дисциплина начинает укрепляться, а главное – начинается процесс сближения новых вооружённых формирований страны со Старой армией и её солдатами и офицерами, что подготовит процесс их последующего объединения. Казалось бы, массы солдат могли бы жалеть об утраченных вольностях, но вместе с ними исчезли все условности – жеребьёвки, выборы, заместительство, льготы, возможности вывернуться, а с ними и большая часть уклонистов. В мобилизации во всей красе проявился подлинный дух равенства, который начертала на своих стягах Республика. Шли все! Богатые, бедные, горожане, селяне, представители разных местностей. Призыв сделал для утверждения унитаризма и департаментов во Франции больше, чем любая другая мера за все годы с начала Революции. Армия стирала старые границы, смешивала язык и традиции, вырабатывала общефранцузский патриотизм.
Были, конечно, и обратные примеры. Самым простым способом уклониться была… свадьба, ведь призывали неженатых или вдовцов. Количество бракосочетаний в стране после 23 августа 1793 года в некоторых департаментах выросло многократно. Можно сказать и здесь будет лишь доля шутки, что призыв поработал и на ниве решения демографической проблемы. Не подлежали призыву люди, исправляющие общественные должности и избранные депутаты. В связи с этим резко стал вопрос о священниках, которым до того удавалось либо вообще увильнуть от любых военных мероприятий, либо выпихнуть в добровольцы наиболее революционно и республикански настроенных из своей среды в надежде на их гибель на фронте. Теперь почти все департаменты дружно отказались считать священников общественными служащими (тут с ними злую шутку сыграл их давний отказ в большинстве своём от государственной присяги) и мобилизовало их – церковь и государство окончательно становились врагами.
Вообще же о мерах мобилизации, конечно, нужно будет сказать и в следующих заметках, а пока перейдём к положению на фронте. Ондскот создал опасность на фланге сил, глобально направленных против Парижа, ещё более замедлил австрийскую наступательную активность, но далеко не отвёл угрозу. Надвигались тучи и с другой стороны. После капитуляции Майнца французы оставляли насколько могли медленно свои завоевания в Германии - пруссаки 16 августа двинулись через Эрбах к Пирмазенсу – небольшому городу на самой франко-немецкой границе – и тогдашней и сегодняшней, где 14 сентября отразили сильное нападение французов (та же тактика, что и в мае на границе с Австрийскими Нидерландами у Дампьера – ударить, пусть меньшими силами и без надежды на успех, но заставляя обороняться и выигрывая время) и, преследуя, привели их в большое расстройство. Вурмзер занял Вейсенбургские линии, а принц Вальдек угрожал правому крылу французов. Некоторую помощь и надежду французам давало только плохое взаимодействие в этом районе прусских и австрийских войск. Не выходило, кажется, воспользоваться и плодами Ондскота – англо-голландцы проиграли и отступили, но довольно скоро пришли австрийцы – и силы Франции стали сдавать города. Кенуа вновь попала в руки австрийцев, а вскоре Гушар – главнокомандующий Северной армией французов был вытеснен из Менена, который рассматривался как плацдарм для возвращения в Австрийские Нидерланды (Бельгию) и для удара в тыл основным силам австрийцев. За это он погиб на эшафоте. Высшее командование здесь окончательно перешло к Журдану, кратко упоминавшемуся уже в предыдущей заметке, причём он оказался в положении пан или пропал: или он побеждает – тогда он новый главный генерал Республики, её надежда, или он проигрывает – и тогда не столь уж важно кто первый успеет отрубить ему голову – Республика, или эмигранты, которые придут ей на смену.
29 сентября принц Кобургский – лучший австрийский и вообще союзный военачальник, сражавшийся вместе с Суворовым против турок во главе наиболее подготовленных австрийских сил (порядка 40 000 человек), посчитав, что разобрался с угрозой на фланге, перешел Самбру и осадил Мобеж – последнюю невзятую крупную крепость на севере Франции. После её падения тыл и фланг будут достаточно защищены от угроз даже по меркам опасливых союзных монархов, и можно будет двинуться на корень всех мятежей - Париж. Осада шла успешно, в Мобеже стала сказываться недостача как средств обороны, так и продовольствия. Конвент осознал, что место и время решающие – он приказал Журдану с его основными силами, оставив как попытки продвинуться на север в Бельгию, так и опасения английских действий и высадок с моря, идти на выручку осаждённым. Для организации и помощи в войска прибыл Карно, который был назначен 14 августа 1793 членом Комитета общественного спасения, ответственным и заведующим персоналом и движением войск – т. е. фактически уже аналог военного министра. Они повели 6 колоннами 50 000 солдат, из которых реально в сражении участвовало 43 000 – 45 000. В сочетании с почти 30 000 гарнизоном Мобежа может сложиться впечатление, что французы обладали значительным превосходством, но следует помнить, что почти весь гарнизон был представлен нацгвардейцами, оказавшимися там, можно сказать, вынужденно и с крайне скудным количеством оружия, а к австрийцам тоже могли подойти подкрепления. Войска обеих сторон вводили в дело постепенно: французы по той банальной причине, что просто не могли все прибыть единовременно и, сознавая критическое положение осаждённых, атаковали с марша, а австрийцы – по мере снятия в пользу обсервационного корпуса Клерфе сил с кольца осады.
Сражение началось в 9 часов утра 15 октября 1793 года. Первые атаки – без разведки, усталых с марша солдат генералов Формантена и Кордилье по открытому полю, где по ним нанесла удар австрийская кавалерия, оказались безуспешными на грани провала, но, возможно, были тем необходимым фактором, который дал время и надежду крепости. Решение о них было принято Карно против воли Журдана.
На следующий день французы решили сконцентрировать свои усилия против главного пункта на стыке центра и левого фланга противника – селение Ваттиньи, которое давало пусть и незначительно, но господствующую над местностью высоту. Генералы Баалан, Формантен и Кордилье получили приказ тревожить правый фланг и центр, в то время как генералы Борегар и Гели с левого фланга били на Ваттиньи. Здесь проявилась сила французской тактики колонн и точное стратегическое видение позиции (трудно сказать чьё в большей степени – Карно или Журдана). Разгром одной колонны (например, вырвавшейся вперёд и снова подставившейся под мощный удар австрийской конницы уже после взятия Ваттиньи колонны Борегара) не означал краха всей позиции. Активно в этот раз действовала французская артиллерия, которая не дала кавалеристам австрийцев на плечах отступающих вернуть Ваттиньи, а затем достаточно быстро начала там разворачиваться. Известно, что действиями артиллерии в основном руководил Карно, так как одной из батарей командовал его брат.
После появления французских пушек в Ваттинье стало ясно, что Клерфе больше не может гарантировать надёжного прикрытия силам принца и Фридрих Иосия Саксен-Кобург Заальфельдский оказался в положении, похожем на положение герцога Йоркского при Ондскотте. Он решил уйти. Одни считают это проявлением старческой нерешительности, другие полагают разумной осторожностью – в противовес англо-голландцам австрийские силы уходили за Самбру в полном порядке. Но осада Мобежа была снята. На северной границе Франции встал прочный заслон, об атаке на Париж, даже в некоторой перспективе, уже не было и речи. Пусть французские потери вновь несколько превзошли австрийские – по разным данным от 3000 до 5000 убитых и раненных против 2500 у австрийцев, но их смерти и увечья почти вернули французам инициативу! Или, по крайней мере, отняли её у австрийцев. 10 ноября обе стороны заняли зимние квартиры. Примерно в это же время мобилизованные стали прибывать на фронт. И пусть кое-где австро-прусские силы ещё были в границах Франции, пусть далеко на юге не без успеха оканчивали год испанцы, пусть Франция была лишена Тулона и флота, пусть Вандея, но этим 700 000 солдат тотальной войны вот-вот было суждено перевернуть судьбу Франции и Европы. Кто и как организовывал их прибытие и использования, а главное что изменилось после него, будет рассказано в следующей главе.