гл-8, Казаки
Тимофей не мог взять в толк: - «Ну, что такого может случиться, чтобы женщина, вот так – за одну ночь переменилась до неузнаваемости? Она сама не своя - улыбается и улыбается, а меня вроде и не замечает. Нет, замечает, конечно, но это совсем другое внимание».
Он помнил, как Аграфена в нём души не чаяла, шагу шагнуть не давала. До смешного доходило – засыпал под её казачью колыбельную. Сядет Аграфенушка в изголовье кровати и запоёт тихонько, грустно так:
Не для меня придет весна,
Не для меня Дон разольется.
Там сердце девичье забьется
С восторгом чувств - не для меня
…
А вчера, ни с того, ни с сего, объявила: «Уезжаю я, Тимоша, в родные края потянуло. С родителями повидаться надо, не молодые они у меня. Не дай Бог случится что – не прощу себя. А ещё – в степь хочу, в нашу Забайкальскую. Горячим зноем надышаться, холод из груди прогнать раз и навсегда. Душа на простор просится, душно ей в городе. Да, и с тобой - пора настала расставаться. Хороший ты хлопец, добрый, но … моя песенка на последнем куплете, а твою ещё петь, да распевать».
Потом ещё это – за Валюшку давай сватать. С греха с ней пропадёшь, с Груней моей. Прознала, что мы знакомы с Валюшкой, что отец слово с неё взял. А ей и на руку.
У Тимофея голова кругом, грудь простреленная, вот-вот, треснет по швам от переживаний.
«Ну что за народ эти бабы? Нет, чтоб за ухват … , да своё отстаивать, так нет – она, наоборот, с радостью в чужие руки отдаёт. Ещё бы ленточкой зелёной перевязала, да открытку приписала: (на долгую, вечную память)».
… Витёк вернулся домой накануне, ночью. В этот раз тихо ..., без всяких торжественных глупостей. Изменился парень, возмужал. В глазах огонь плещется, чёрное пламя в глубине бушует. Не всякий в такие глаза глянуть осмелится. Многое понял Витёк, многое растолковали люди добрые. Не прошло даром времечко в лагерях забытое. Судьба по-своему распорядилась, особый интерес к Витьку имела, потому и не щадила. Такую науку преподала …, жизнь перед ним наизнанку вывернула. Смотри, мол, Витёк, запоминай, дальше неси нашу правду, сохрани, а наступит момент – расскажи о ней людям русским. Пусть помнят, … не отступают …, пусть не отрекаются от прадедов своих. Грех это великий – забвение!
Каких людей извели за колючкой. Ими гордиться бы, иконы с них писать, да храмы украшать. А мы их: собаками, в колодцы, штыками …, в землю живьём.
С правдой казацкой лицом к лицу встретился парень. Теперь уж не отступит. Решил, до конца с казаками. Крепко обдумал, не с плеча рубил …, было время разобраться, что к чему. Объяснили мудрые люди, что судьба рода казацкого на карту поставлена. Спасать надо смелых людей. Как бы не опоздать.
Отцу так и отчеканил: - «Моя это дорога, батя. Слава Богу, указали! Ты меня таким задумал - так, что не серчай понапрасну».
Потом ухмыльнулся и добавил: «Сова не рОдит соколА, … такого ж чёрта, как сама».
Всю ночь просидели Кулики за старинным дедовским самоваром. Пили чай, вспоминали …, смеялись, грустили, слёзы крутым чаем запивали.
… У Александра Ермолаевича, хромота его, не на пустом месте выросла. Погулял казак в своё время с шашечкой по просторам забайкальским. Тот ещё рубака был. Под бровями чёрными, нет-нет, да блеснёт сталь булатная. Сломается бровь, задрожит ноздря, рука воздух ловит: «Эх, нету шашки на бедре, нету подруги верной. Это неправильно …».
Крякнет Ермолаич, махнёт рукой и задумается. Раскурит трубку, затихнет. Часами так сидит, никого не замечает вокруг. Думу думает старый казак. Мечтает когда-нибудь повидать станичников, живыми бы застать. Не сам - так может Витёк доживёт до тех времён.
Понимал отец - не простой дорогой идёт сын; «камни, да колдобины, капканы да петли на его пути».
Ночью проснётся, бывало, прислушается, а из груди песня. Поёт сердце, душа подпевает. Как раньше, перед походом. Не сомневался Ермолаич в своём сыне. Повторял и повторял, как молитву: «Дойдёт мой казачок и … вернуться успеет. Так задумано - так тому и быть».
… Послышалось далёкое ржание. «У озера …» - отметил Ермолаич - «значит – пора».
Благословил сына: «С Богом, соколик мой. Не забывай родителей, вернись, когда (…), … чертыхнулся, потом рубанул рукой, будто шашкой кого посёк, крякнул и чуть было не матюгнулся. Спохватился и … замолчал.
Ховрония Селивёрстовна достала старинную икону, поднесла к Витькиным губам, пропела «оберечную молитву», да так красиво, что Ермолаич заслушался, и не заметил, как по щеке скатилась слеза. Потом спохватился, обнял сына, крепко прижал к груди, вдохнул запах чёрных волос, и … застонал. Тихонько …, только звёздочки на небе мелко задрожали и капля под ноги упала. То ли с неба, то ли своя. Та, что по щеке …