Человек — это часть целого, которое мы называем Вселенной, часть, ограниченная во времени и в пространстве. Он ощущает себя, свои мысли и чувства как нечто отдельное от всего остального мира, что является своего рода оптическим обманом...
Альберт Эйнштейн
Григорьев был туристом. Точнее, не только был, а и сейчас есть. Куда он денется, Григорьев-то — здоровый мужик, не старый еще. Особо вредных привычек себе не позволяет — так, по мелочи... Даст бог, еще лет двадцать будет топтать звериные тропы. Может, и больше.
А поговорить с Григорьевым есть о чем. Интересный человек, хоть и замкнутый. Друзей у него не так чтобы много, а со случайными людьми Григорьев по душам беседовать ни за что не станет, не из тех он. Больше особняком держится, и в походы свои один ходит. Но зато если встретит знакомца да возьмется рассказывать... Тут только держись, такого понарасскажет, что и не разберешь, правда это или не совсем. Сам-то Григорьев, понятное дело, утверждает, что все его рассказы — чистейшая правда, хотя...
Взять, к примеру, этот его случай с телефоном, вот уж история так история!
В общем, пошел однажды Григорьев в очередной свой поход. Куда-то в горы — то ли на Памир, то ли еще куда. Кажется, целью того григорьевского путешествия был некий отдаленный и труднодоступный перевал, куда только пешком и можно доползти. А Григорьеву того и надо — чем труднее и дальше, тем для него лучше. Взял отпуск без содержания, собрал рюкзак и отправился в путь. Сначала поездом ехал, потом на вездеходе с геологами... В общем, через несколько суток оказался-таки Григорьев в ущелье, которое вело на перевал: река скачет по камням, небо синее над головой разлилось, тропка чуть заметная вверх уходит. А самое главное — никакого человека, кроме Григорьева, в округе не наблюдается.
— Эх, и красота-то какая! — с чувством сказал сам себе Григорьев, подтянул лямки рюкзака и двинулся к заветному перевалу.
Шел он несколько дней. Ночевал в палатке, готовил на костре кашу с тушенкой, следы медвежьи находил, любовался природой — а она по мере приближения к перевалу становилась все более дикой и своеобразной, открывалась Григорьеву постепенно, понемногу, как застенчивая барышня. Григорьев же, будучи опытным туристом, природу не торопил, лишь сдержанно улыбался в густую бороду, когда живописные красоты вдруг заслоняла каменная стена, на первый взгляд казавшаяся непроходимой.
И терпение Григорьева было вознаграждено — еще с десяток километров по каменным осыпям, и вот он, перевал!
Григорьев добрался до снежного «языка», набрал в ладонь чистого снега и с удовольствием сунул холодную влажную массу в рот. С перевала открывался чудесный вид по обе стороны хребта, и Григорьев вертел головой, не зная, какая сторона ему нравится больше.
— Надо же фото сделать! — хлопнув себя по лбу, вдруг вспомнил Григорьев. И засмеялся — как можно об этом забыть?
Он достал из рюкзака завернутый в полиэтиленовый пакет смартфон и принялся фотографировать освещенные солнцем дали. Снимки, что и говорить, выходили знатные. И тут Григорьев обратил внимание на индикатор связи — да, на перевале была связь! Все четыре «палочки». Ну и дела!
От удивления Григорьев присвистнул.
— Интересно, что за оператор, — пробормотал он. — Ну-ка...
Сеть была доступна только одна — какая-то «Первая линия». Григорьев, усмехнувшись, ввел цифру «1» и прижал телефон к уху. Пошли гудки, а затем кто-то на другом конце принял вызов.
— Алё! — сквозь потрескивание и шум пробился мужской голос. И этот властный голос с кавказским акцентом заставил Григорьева вытянуться по швам.
— Алё, — повторил далекий голос. — Сталин у аппарата, говорите!
Григорьев молчал. Язык его прилип к нёбу, а сердце колотилось, как никогда прежде. Голова вдруг стала пустой, будто ржавая консервная банка, которую Григорьев нашел вчера на привале.
— Я слушаю!
Григорьев приоткрыл было рот, но не так и не смог найти подходящих слов.
— Черт знает что... — с досадой сказал Иосиф Виссарионович и бросил трубку.
---
Спасибо за ваши лайки, подписывайтесь!
Еще рассказы: