Американская актриса Тина Фей беседует с Фиби Уоллер-Бридж для британского GQ (разговор состоялся летом 2019 года)
Жанр предполагает, что речь не идет о профессиональном интервью, два творческих человека просто болтают друг с другом
Так, ладно. Это вопросы. Если все пойдет по плану, из них потом получится интервью. Ты была когда-нибудь ребенком?
Да я и сейчас еще не выросла, думаю.
И каким ты была ребенком?
Я думаю, я была громким и не особо воспитанным ребенком. Компанейский ребенок, который вечно болтает, острит и выпендривается. Такой тип.
Уф.
Да, думаю, я была ребенком-кошмаром.
Ты любила школу?
Я любила школу. Ну, как любила. Мне нравилась тусовка. Мне нравилось, что вокруг всегда есть люди. Ты видишься с друзьями каждый день. А вот «домашку» я не любила.
В каком городе ты выросла? В каком-то маленьком городке?
Ну нет, я выросла в Лондоне, на конечной Центральной линии. На самом деле, милый район, дети играли на улице, все были открыты и общительны. Приятное окружение.
Можешь вспомнить, когда впервые заставила кого-то смеяться?
На самом деле да! Я сидела в своей комнате, а к маме пришли друзья, ну, или что-то в этом роде. Я не помню почему, но ранее в этот день мы говорили о Супермене, и я явилась с шуткой про него. Мне было лет шесть или семь. И помню, я подумала: так, у меня есть шутка, я должна рассказать ее маме прямо сейчас.
Прежде чем ее придумает кто-то другой.
Да, прежде чем кто-то еще успеет пошутить про это. Я должна рассказать им мою шутку про Супермена! Я побежала вниз и такая: «Мама, я придумала шутку!» И она: «Ок». И все должны были замолчать. А это не была даже смешная шутка. Это было что-то на тему, что ему нужно… Я, если честно, уже и вспомнить толком не могу. Что-то на тему того, что Супермену требуется ремень. Ну он такой, здоровый, массивный и его ремень его поддерживает. Ну в общем какая-то ерунда про ремень.
И в итоге...
Мы видим продолжение всего этого дальше по жизни.
А, и это Мистер Исключительный! (из мультфильма Pixar).
Ну да, ранняя проработка темы.
А что мы смотрела по ТВ, пока взрослела? Мне любопытно знать, что там было американского, что — британского.
О, там была куча всего американского. Я любила «Баффи, повелительницу вампиров», например. Но думаю, чем я действительно была одержима, так это Ab Fab (Absolutely fabulous, в русском переводе «Красиво жить не запретишь»). Это была крутая телевизионная история, которая сделала мой мир лучше.
Забавно.
Ну это было типа: «Как они это делают? Они правда это делают…».
И нет ведь ничего, что оправдывает их. Эта женщина, которая покалечила дочь...
Да, именно! Они просто накачивались все время! И потом Пэтси… Они делали ровно то, что хотели делать. Я никогда не видела такого раньше. Они просто поражали. Люди, выглядящие так, будто им на самом деле на всё насрать, реально нравились. Они были просто героинями дня.
Да, а еще такого плана в Америке, на MTV, показывали сериал «Подрастающее поколение».
Да!!!
И это было просто...
Безумие. И я бы сюда добавила еще «Черную гадюку», тоже тот еще эксцентричный юмор.
Честно говоря, я думаю, что одна из лучших шуток всех времен — это Darling (Дорогуша). Тот факт, что фамилия капитана была Дарлинг. И любой серьезный разговор приходил к «Как вы к этому относитесь, Дорогуша?». Меня это «срубало» годами. Идеальная шутка. Знаешь, это чувство, когда ты знаешь, что кто-то придумал классную шутку, и они повторяют ее для тебя. Вы в Штатах часто смотрите британские шоу?
Конечно. Мы просто думаем, что британская комедия лучше.
Забавно, что есть такой миф. Они далеко не всегда хороши.
Когда ты училась в школе, а потом в Академии драмы, ты представляла себя только актрисой или сценаристом? Была ли именно комедия твоим приоритетом?
Мне всегда казалось, что комедия — это самое классное. И я всегда знала, что хочу играть. Я помню, как смотрела «Багси Мэлоун», и там была кучка детей моего возраста. Мне было лет восемь тогда. Я думаю, это было в National Youth Theatre. Это просто взорвало мое детское воображение.
Ты мечтаешь стать актером и становишься. А потом довольно быстро начинаешь думать, что было бы неплохо иметь хоть немного контроля над тем, что тебе приходится говорить. Ты предпочитаешь писать тексты для себя или для других исполнителей, или тебе все равно?
Что касается «Дряни» — спектакля — я в то время занималась им одна, я одна играла и я одна писала, для себя самой. Я должна была верить в каждую, абсолютно в каждую строку. И это превратилось в определенную игру. Думаю, моя актерская составляющая бросала вызов автору, а сценарная составляющая — актеру. Ну что-то типа «я не хочу играть этот эпизод» или «я жду не дождусь этого момента». Моя задача мне стоит так: я хочу наслаждаться каждым тактом. Мне кажется, это было самым увлекательным из всего, что было связано с «Дрянью» — добиться этого от себя. Но потом начался «Убивая Еву», и кончилось тем, что я просто перестала писать «на себя». Были разговоры о моем участии там, но…
Изначально предполагалось, что ты будешь там играть?
Да, это было частью плана. Но персонажи увели меня в другую сторону, и, в конце концов, я поняла, что будет неправильным, если я буду частью каста. И думаю, когда я это поняла, меня это реально освободило и встряхнуло. Как будто отойти на шаг назад и посмотреть со стороны.
Ты когда-то до этого писала полнометражные работы, в которых не участвовала сама?
Нет. Были короткие пьесы. Я делала какие-то для театральной компании, в которой состояла, маленькие пьески. Ну и были другие школы драмы, которые просили нас написать для них что-то, я сделала парочку таких. Мне страшно, страшно это нравится. Есть что-то волнующее в том, чтобы видеть как-то кто-то другой дает им жизнь.
Я хочу поговорить о «Дряни», но раз уж мы заговорили об «Убивая Еву», поговорим пока о нем. Сколько ты успела написать до того, как определился состав?
Пару первых эпизодов. Точно — первый, но может быть два или три. А потом они внезапно стали точкой фокусировки. Не знаю, есть ли у тебя подобный опыт: в момент, когда ты узнаешь, что кто-то будет в этом участвовать, у тебя в голове как будто проступает картинка: ты слышишь голос, ты видишь, как человек двигается. С Евой как с характером я чувствовала связь. В ней была часть меня. Я писала ее отчасти про/для себя и смогла ее отпустить, когда поговорила первый раз с Сандрой О о Еве (детективе MI5, которую она играет). У нее была мгновенная связь с персонажем. Сразу было понятно, что она понимает, о ком речь. И она говорила о Еве по-своему так, что я в конечном итоге ее взяла за мерило. Но с Вилланель было сложнее, потому что Вилланель должна была быть шестью разными людьми одновременно.
Наверное, слишком просто писать злодея полным отморозком. Но в ней есть что-то, что привлекает.
Да, именно. Мне кажется, найти в ней сердце, найти сердце у бессердечного персонажа, было самым интересным. Найти что-то, чего зрители меньше всего ждут. Ну и, конечно, Джоди… Я имею в виду, бывает так, что актриса может на сто процентов наполнить такую роль, как эта. В Джоди столько сердечности и тепла. Так что все шло само собой. Появилось чувство юмора персонажа, которое ее показало более человечной. Вот почему юмор так важен во всем, потому что в тот момент, когда ты понимаешь, что у кого-то есть чувство юмора и что это за юмор, у тебя возникает ощущение, что человек тебе знаком. Одно из моих любимых решений про это: я решила, что Каролин (которую играет Фиона Шоу), она директор Русского сектора MI6, не обладает чувством юмора и уж точно не разделяет юмор Евы. И столько всего забавного можно вытащить из ситуации, когда один шутит, а другой «не догоняет». То, как они заставляют друг друга смеяться, — отличный способ проработать их отношения.
Да, как по мне, так это точно имеет смысл. Я заметила, что в реальной жизни часто использую юмор для того чтобы оценить, насколько человек умен, его взгляды на мир и так далее. До тех пор, пока я не знаю, что может человека рассмешить, я чувствую себя с ним неуверенно. Об этом речь?
Ну да. И это первое, о чем ты думаешь, встречаясь с кем-то?
Ну да, типа «и где у тебя кнопка?»
А потом ты проводишь тесты. Потому что, я думаю, шутить в реальной жизни — одна из самых опасных штук, какие только можно придумать. И особенно в публичном пространстве это каждый раз риск. Saturday Night Live можно сказать — экстремальная версия того, о чем я говорю, на национальном уровне.
Есть какая-то особая хрупкость в моменте прямо перед шуткой и сразу после — что-то, что острее заставляет чувствовать себя живым человеком. Поэтому когда пишешь персонажей, это не всегда о том, смешной или не смешной персонаж или момент в фильме. Это о том, как это все вступает в реакцию с другими персонажами. Это заставляет нас ощущать их всех настоящими, живыми.
Иметь дело с комедиантами — это все равно что пытаться спать рядом с сексуальным маньяком. Делать что-то типа «Дряни» — это такая сексуальная зависимость. Это о сексе. И поскольку это твой сценарий, тебе не приходится сожалеть о чем-то или испытывать чувство противоречия, с чего бы тебе?
Нет, такого не было. Я как актриса, выпустившаяся из школы драмы, была очень внимательна к тому, как много секса может быть в комедии. Особенно, если речь идет о насмешках типа: вау, он хочет тебя! или вау, он не хочет тебя! В сущности, любой женской персонаж в комедии сводится к этому — хотят тебя или не хотят.
Да, ровно две опции.
Да, есть ощущение, что только эти две опции и можно увидеть за пределами фильмов типа Ab Fab. И сценаристы, и актеры такие: мы собираемся отказаться от этого, мы будем теми чудовищами, которые….
Которые нанимают Идриса Эльба в качестве мальчика по вызову. Мне кажется, это было в одном старом фильме. Я уверена, что это был он.
Можем мы это посмотреть, пожалуйста?
Мне кажется, женщинам очень тяжело через это перешагнуть.
Помню, что я очень хорошо отдавала себе в этом отчет, читая сценарии. Я очень хотела получить работу. И это даже не казалось агрессивно сексистским, когда мы читали такие сценарии. Был какой-то статус кво.
А потом перестаешь думать об этом.
Об этом не думал никто, даже те, кто сочинял это.
Помнишь такую роль, которую ужасно хотела, а потом, постфактум думала: «Какого черта я…»?
Это была моя первая актерская работа. Это была комедия, где я должна была носить усы, ходить голой, шлепать мужчину и требовать, чтобы меня называли Дядюшкой. И я должна была мочиться на него.
Это было на сцене?
Нет! Это было телевизионное шоу.
Вау, что за сериал?
«Как не стоит жить». В названии — весь смысл. Но это было реально успешное шоу, над ним работали очень милые люди.
Потом, мне кажется, я встретила Джессику Нэппет, которая пишет сценарии для «Бездельниц», она мой близкий друг и отличный комедийный автор. Мы встретились на «Как не стоит жить» и такие: «Ах, приятно познакомиться!» И потом раз — мы обе в нижнем белье. В финальной сцене мы вместе в нижнем белье. Мы старались вести себя естественно, просто как две девочки, которые делают свою работу. И вдруг двери распахиваются, вваливается технический персонал, толпы людей, они суетятся вокруг, а мы реально в очень сексуальном белье и лежим такие... Поскольку для нас обеих это была первая работа, это во многом стало мерилом. Тем, что оказалось в основе. А шоу правда было смешное. Весь смысл был в том, что мы такие склонные к извращениям странные девушки или что-то в этом роде. Было забавно, но после я подумала: я точно не хочу это делать каждый раз. Ну разве что я написала это сама и это такая форма самоанализа.
Ну и потом есть еще такое: это мой фильм, я могу контролировать процесс съемки.
Да. О да. Это очень важно. Я думаю, важно понимать, как это снимать, как ты рассказываешь историю, особенно когда имеешь дело с сексом и женщинами на экране. Про первые серии «Дряни», когда они вышли в Великобритании, пресса писала, что это самый непристойный, чрезмерно демонстративный, нарочито сексуальный фильм. Они писали так, как будто весь фильм я была голой. И я такая: ни одного кадра с обнаженкой не было вообще! Я просто говорю о своей заднице прямо в камеру. Я думаю, это заставляет людей чувствовать себя неуютно — слова обнажают больше, чем действия.
Это нереальный эффект в «Дряни», когда ты поворачиваешься к камере. И все эти фантазии. Не то чтобы ты изобрела новый вид комедии, но это смотрится необычайно свежо. Это идет от сценического опыта? Пытался ли кто-нибудь убедить тебя не говорить прямо в камеру?
Я думаю, все дело в том, что в спектакле связь с аудиторией была для меня первостепенной. Идея была в том, чтобы пригласить людей и заставить их чувствовать себя так, словно они смотрят шоу в стиле стендап, но c ощущением безжалостности шуток, что единственная причина, по которой героиня находится здесь, — это чтобы вас рассмешить. И вам она нравится, потому что она заставляет вас смеяться. И потом, в конце, хотелось, чтобы вы чувствовали, что она вас предала: она рассказывает вам свой секрет, и вы не знаете, как вы после этого к ней относитесь. В самом конце, она спрашивает вас: «Что вам показалось смешным в моей ужасной, мучительной жизни?». Это такая спираль, и связь с аудиторией была действительно очень важна. Смотреть через прицел в начале и так: «Заходите в мою жизнь. Это секси, это смешно! Я обещаю, будет весело». Она все контролирует и редактирует. Она выкидывает людей в процессе редактирования.
Я всегда считала, что это она всё делает. И когда она теряет контроль над историей и сюжетом, камера слегка теряет фокус. Камера начинает болтаться рядом дольше, чем она бы хотела. Это как когда кто-то просит вас потусить с ним, и это быстро становится очень эмоционально интенсивно, и они такие «да мы лучшие друзья!» А потом ты начинаешь задавать вопросы, слегка излишне личные, и они: вообще-то я не готов для таких отношений. Примерно так. Идея в том, что она ощущает, что мы подобрались слишком близко, и хочет отделаться от нас. Ну и фильм стал просто телевизионной версией того моего опыта.
Для тебя это было легко? Знаю, иногда людям требуется время, чтобы понять, что даже язык здесь нужен другой, отличный от того, что используется на сцене. У меня возникло ощущение, что ты четко знала, как ты хочешь рассказывать эту историю на камеру, в противовес тому, как ты это делала на сцене.
У меня была парочка мощно работающих инстинктов. Несмотря на это я продолжала учиться. Какие-то штуки типа эту сцену нельзя снять с руки, а а здесь надо очень сдержанно. И когда она пьяна, я не хотела, чтобы камера была пьяной. Я хотела, чтобы камера была более оценочной, нетерпимой. То есть камера неподвижна, когда мы видим ее такой. Ну вот такого плана вещи.
«Убивая Еву» снималась и писалась одновременно?
Ага.
Люблю такое. Ты учишься на том, что видишь.
Да, да. И опять-таки, актерская игра оказывает свое влияние. Вилланель росла в моей голове, когда я смотрела на Джоди, потому что чем больше она разыгрывалась, тем сильнее я думала «с этой актрисой мы можем двинуться куда угодно». Где-то в районе четвертого или пятого эпизода Джоди просто начала форсить, стала более развязной. И я такая: а это откуда взялось? И потом я поняла, что это когда она возвращается в Россию, на родину, она получает это направление для развития личности там. И это дало колоссальный толчок тому, какими мы написали последние события. Я читала, ты говорила, что для «Дрянных девчонок» тебе разрешили делать варианты сценария самой?
Ага.
В Америке есть эта традиция, когда люди приходят и две недели работают… А потом что, отдают назад?
Иногда. Я имею в виду, бывает по-разному. Но да, традиция такая, что ты можешь написать что-то, что тебя действительно очень волнует, что тебе очень важно, а потом это идет к другим людям, которые могут сделать с этим что угодно, по крайней мере в студийной системе. Ты работала когда-нибудь в сценарной комнате? Если ты та, кто в ее основе, это просто класс. Это как запойный шопинг.
Я думаю, как-то так они работали над вторым сезоном «Убивая Еву», я делала «Дрянь» в это время. У меня есть надежные соавторы. Дженни Робинс, сценарный продюсер «Убивая Еву», и Вики Джонс — в первом сезоне «Дряни» — с ними я обсуждала всё. У меня есть потребность проговаривать. Видит Бог и моя команда — мне надо все обсуждать. Я не могу просто взять и написать. Так что это они, а не официальная сценарная комната. Я хотела бы как-нибудь попробовать такое — с людьми, которые знают как эта система работает. У нас есть такой, своего рода хаотический, распорядок с режиссером «Дряни» Гарри Брэдбиром на тему визуальных решений. Так что своя мини-комната у меня есть.
Ты предпочитаешь заниматься одним проектом единовременно или прыгать с одного на другой?
Ну, в последние пять лет был такой постоянный нахлест между проектами, что я все время думала, что это перебор. И вот я начинаю думать, мол, хорошо бы было делать единовременно только что-то одно. Но потом я начинаю волноваться, что случится, если (когда) я остановлюсь. Ты хорошо умеешь останавливаться?
О, у меня прокачан навык останавливаться. Я работала на телевидении над проектом «Студия 30». Это было семь лет абсолютного безумия.
Представляю.
Это было 70-80 часов в неделю и 22 эпизода в год. Это было сумасшествие. И у меня в то время был маленький ребенок. Серьезно, не представляю, как я это осилила.
О боже.
И «Дрянь», и «Убивая Еву» — такие очевидно феминистские работы. Ты чувствуешь какое-то давление в связи с тем, что ты лично стала образцом феминистки? Испытываешь ли ты давление со стороны людей, которые хотели бы, чтобы ты взяла на себя эту роль?
Да. Я чувствую, что, с одной стороны, «Дрянь» оказала мне услугу, поскольку она ясно озвучивает мысли. Она нерешительна, сомневается и ощущает давление, так что возможно она так себе феминистка. Думаю, это самое точное определение того, что я думаю про это. Написав пьесу и понимая, как важно показывать женщин, я никогда не скажу: это и есть женская природа. Я хочу рассказывать о конкретных женщинах с конкретными историями, с которыми, надеюсь, люди смогут соотносить себя. То, что и как я пишу в «Убивая Еву» и всех этих персонажей и «Дрянь» — это и есть моя позиция, то, что я чувствую, и то, что я хочу видеть: так я прорабатываю тему. И иногда я чувствую, когда мне начинают задавать такие вопросы, что мне хочется просто ткнуть пальцем в свои работы и сказать: «Вот. Это именно то, что я думаю об этом». Но, в то же время, я очень горжусь тем, что моя работа побудила людей задавать мне такие вопросы. И что женщины (и мужчины тоже, но женщины чаще) хотят говорить со мной обо всем этом. Но иногда в этом есть и «кликбейт», своего рода горячая кнопка, когда они просто хотят подловить тебя. Они хотят, чтобы ты сказала что-нибудь спорное. Идея, что ты можешь быть ролевой моделью, сама по себе не дает людям покоя. Ты провоцируешь прессу на то, чтобы попытаться вытряхнуть тебя. И это противная штука: они все время пытаются разоблачить тебя как врага женщин, потому что у тебя нет идеального ответа. Но у меня есть ощущение, что очень многие в индустрии сейчас летят в правильном направлении. И все это уже больше о многокомпонентности, о сложностях, чем об убойной повестке дня.
Как ты относишься к побочному эффекту — славе?
Это может быть прикольно, правда?
Ага.
Думаю, то, о чем мы только что говорили, и есть ее побочный эффект. Это две стороны того, кем ты внезапно становишься для людей. Самое приятное, когда люди просто подходят и говорят: мне правда очень понравилось. Что-то совсем простое.
Да, что-то касающееся того, что сделал именно ты, в противовес «О, я видел тебя по телевизору. Можно тебя сфотографировать?»
Именно. Это огромная разница. Люди, такие: «Эээ, ты эта… напомни мне, кто ты?» Мне кажется все эти фотографии и все в таком роде — это так странно. И эти люди в метро, которые втихаря снимают тебя.
И ты слышишь, как люди произносят твое имя
Ага. У моей подруги Вики, моей единственной настоящей подруги, с которой я говорю обо всем, развилась настоящая гипертревожность по поводу людей, которые узнают меня. А у меня тревожности на эту тему нет вообще.
Нужно просто не придавать значения.
Именно. Ну и вообще, бывает приятно. Это все же не как с актерами блокбастеров типа «Игры престолов», когда люди просто хотят оторвать себе кусочек тебя прямо посреди улицы.
Люди просто хотят подойти и сказать, что им понравилось какое-то место в спектакле или фильме. Думаю, Вики просто пытается защитить меня. Она такая: кто-то в конце вагона подозрительно смотрит на тебя! А ему, может, просто пальто мое нравится.
Люди почему-то думают, что Майя Рудольф — это я.
Да, у меня такое с Джессикой Нэппет. Она участвовала в «Переростках», и они использовали мое фото во всех публикациях. Типа я участвовала в «Переростках», и была фотография наша с ней в белье — за той самой работой!
Ты сыграла в «Хане Соло» в «Звездных войнах». Мои поздравления. Вечная мечта любого, кто родился после 1970 года.
Да, ты должна там быть!
Вот и я все время про это говорю. На что это похоже? Работаешь на студии Pinewood и никому не можешь рассказать, что это?
Ага. И на тебя еще такой чехол одевают, если ты хочешь выйти наружу, это дико смешно. У меня был костюм робота (дроида), и это было очевидно. Мои роботоноги торчали из-под накидки, когда я ковыляла в туалет. Шлёп, шлёп, шлёп. «Я играю новую романтическую линию!»
Когда я только приехала, вокруг витало состояние экстаза от работы над «Звездными войнами». Даже у тех, кто сто лет уже ими занимается. Ты приезжаешь, и они такие: мы должны тебе все тут показать, сейчас мы покажем тебе, как делают разных существ. А потом люди, которые делают этих существ, они тоже в восторге, потому что они делают существ. Ты черпаешь энергию из производственного процесса; все практически постоянно в восторженной истерике. Типа: Мы делаем ЭТО! Ну и потом «Тысячелетний сокол». Первый раз, когда я туда попала, это было правда очень круто. Потому что ты заходишь в космический корабль, и там есть ребята внизу, они поворачивают рычаг, и ты двигаешься. Вжух. И потом экран. Они были все в восторге от экрана, потому что это был первый раз, когда они делали так. Обычно это просто зеленый экран, и ты просто представляешь себе, что ты в космосе. Нам не надо было представлять, мы летали среди звезд, потому что они там нажимали кнопочку и раскачивали корабль, а на экране перед нами был космос. Я помню как мы вышли в… киберпространство?
Да, киберпространство.
Ну да, мы прошли в него, все вместе, и это было круто.
Странно знать, что становишься объектом поклонения фанатов «Звездных войн»?
Да уж.
Ой, наверняка сейчас на subreddit начнется. Фанфики с тобой в роли робота?
Когда мы с Дональдом (Дональд Гловер, который играет Лэндо) давали интервью, люди спрашивали про нас. Они задавали вполне невинные вопросы типа: «Как вы думаете, какая будет реакция на новую любовную линию?» И наш разговор, разумеется, вышел из-под контроля, и мы попытались снова вернуть себе этот контроль, и тут Дональд сказал: «Думаю, интернет сочинит такие вещи про этих ребят, какие в фильм никогда бы не пропустили». Но да, я бы хотела это видеть. На самом деле, желаю им всего самого хорошего.
Может есть еще что-то, о чем ты хотела поболтать? С «Дрянью» ты завязала?
Со спектаклем? Да. Наверное.
А как насчет сериала?
Сериал совершенно точно кончился вторым сезоном.
Знаешь уже, что будешь делать дальше?
Да. Я страшно рада. Я собираюсь уехать и втихаря писать.
Класс. Приятно было поболтать. Надеюсь, диктофон работал.
Посмотреть спектакль «Дрянь» сейчас можно в кинотеатрах в рамках проекта TheatreHD.
Оригинал статьи — здесь