Николай Николаевич Чечурин был в Горицах на следующий день. Выйдя из коляски с тяжёлым саквояжем, он постоял на берегу Шексны и пошёл в монастырь. Ворота были открыты настежь, сторожка за воротами пустая. Он оставил саквояж в сторожке и прошёл к церкви, где шла служба, перекрестившись, вошёл. Встал у двери. Вёл службу красивый седобородый священник. Монахини истово молились. Пение хора тронуло душу…
Чечурин вышел, стал ждать у паперти. Скоро служба закончилась.
Монахини, выходили и шли по своим монастырским работам…
И был во всём этом: церковной службе, хоре, монахинях, даже в монастырских строениях, в чистых дрожках, в зелени травы, в самом воздухе, такой покой… Покой, осязаемый физически…
Николай Николаевич стоял, ждал и думал – узнает ли сестру? Настоятельница обратилась к нему сама:
- Вы кого-то ждёте?
Чечурин сказал, кого ищет.
Игуменья нахмурилась:
- Вам, наверное, не надо бы видеть Маришу…
- Я специально для этого приехал. Много лет не виделись…
- Я знаю…
Вдруг из дверей храма послышались какие-то крики. На паперть выскочила странная женщина, в косо повязанном платке, в чёрной монашеской одежде, босая…
- Ох, попляшу я, попляшу! - она сорвала с головы платок и правда пошла по кругу, мелко дробя чёрными пятками. Платок в вытянутой руке, другой рукой подбоченилась…
- Ох уж я и напляшусь! Ленину я помолюсь! А вы все пойдите вон!
Тут её подхватили под руки две монахини и повели с паперти. Она не упиралась.
Николай Николаевич узнал сестру. Странно, но она очень была похожа на ту маленькую девочку в петербургской квартире, которую он называл «Машка-дура».
Когда она проходила мимо него, он отвернулся, но она вдруг, вырвав руку у сопровождавшей, толкнула его:
- Что встал на дороге! Бери то, за чем пришёл!
Николай Николаевич, отшагнул, взглянул на неё. Понял, что она его не узнаёт, и ничего не сказал.
Когда уже увели её, спросил у настоятельницы:
- Она больна? Давно?
- После смерти вашей матушки взяла на себя подвиг юродства… Вы, наверное, хотите на могилу сходить?
- Да…
- Гостиничный корпус сейчас пуст, для вас подготовят комнату, если желаете.
- Да, я бы остался дня на два… Матушка…
- Асинефа, - подсказала настоятельница.
- Матушка Асинефа, со мной ещё фотографическое оборудование, я оставил в сторожке… Если вы не будете против, я бы хотел снять некоторые виды монастыря.
- Хорошо. Я не против. Евдокия, проводи гостя, - окликнула пожилую монахиню, ожидавшую неподалёку. Кивнула и подошла к священнику, который как раз вышел из храма.
Николай Николаевич пошёл за приставленной к нему монашкой.
На монастырском кладбище она отошла в сторонку, а он остановился у могилы… Пытался вспомнить лицо матери, и никак не мог вспомнить. Помнилась фигура: всегда в чём-то тёмном, высокая, худая… Вспомнил, как шли по набережной одного из каналов или речек. Почему-то они были вдвоём, не было ни отца, ни сестры. Мама держала его за руку, и он через рукавичку и перчатку чувствовал тепло её ладони. Снег лежал на земле, на граните набережной, снег сыпал с неба, снежинки падали в чёрную воду канала…
- Коленька, сейчас мы придём домой, и я почитаю тебе книжку, - сказала мама.
И больше он ничего не помнит.
И уже последняя их встреча и разговор. После происшествия в университете, перед отъездом в Новгород он зашёл к ней и сестре, попрощаться.
- Коля, а я не верю тому, что говорят про тебя. Не верю. Не можешь ты взять на себя иудин грех!
- Конечно, мама, я никого не предавал.
- Я знаю.
Потом он ещё писал ей, просил формального благословения на женитьбу, но ему пришёл ответ от руководства заведения, в котором мать служила воспитательницей, что она с сестрой уехала в Горицы. Туда он писать не стал.
И вот он стоит перед её могилой.
«Вот так же и меня когда-то где-то закопают… «Иудин грех»… Как же всё-таки получилось, что я всю жизнь этим «грехом» и занимаюсь – выслеживаю и предаю? Вот с тем же Варсонофием мы примерно одного возраста – почему у него так жизнь сложилась, а у меня вот так? Чем он лучше? Что, разве то, что он не протестует активно против изъятий хлеба и ценностей у монастырей, не защищает в полной мере своих священников (того же Иванова из Ферапонтова), это разве не слабость, не грех? Но никто его не осуждает, и совесть его не гложет… А может и гложет, как знать…» И тут он вспомнил лицо матери, её морщинки и глаза, седые волосы под чёрным платком…
Он подошёл к монахине и попросил:
- Отведите меня, пожалуйста, к матушке игуменье. У меня к ней срочный разговор.
Его провели в трапезную, где за столом сидела игуменья Асинефа и юродивая Мария. Они пили чай и, казалось, о чём-то мирно беседовали.
- Проходите, Николай Николаевич? Чайку с нами? – пригласина игуменья.
- Нет, спасибо, мне бы с вами поговорить.
- Говорите.
Он посмотрел на сестру, и она вдруг сказала:
- Говори, братик, говори, давно тебя не слышала! - и хохотнула.
- Говорите, - повторила Асинефа.
- В ближайшие дни сюда нагрянет отряд чекистов, будут изымать продукты и ценности, так что примите меры.
- Спасибо за предупреждение, Николай Николаевич. Всё-таки чаю-то испейте.
- Нет, спасибо, я хочу уехать прямо сейчас.
- Наш извозчик отвезёт вас. Спасибо. А у меня к вам тоже просьба: вы бы не могли сфотографировать нас всех, монахинь… - И добавила: - от многих ведь и могил не останется, пусть же хоть лица их запечатлятся.
- Да, конечно, - ответил Чечурин и поспешил за аппаратом.
Снимать было решено на крыльце храма. Все монахини, встали на ступенях. Асинефа в центре. Юродивая Мариша впереди всех села прямо на выложенную булыжником дорожку.
Чечурин накрылся чёрной накидкой… И в объектив увидел всех этих монахинь не в чёрных, но в белых одеждах.
Сначала не поверил, но так и было: все в белом, и у каждой над головой сияние…
- При оказии передайте нам снимок, - сказала настоятельница прощаясь. Она дала распоряжение сопровождавшей монахине проводить Чечурина к конюшне и велеть извозчику отвезти его в Кириллов.
Николай Николаевич шагнул к своей сестре Марии, но она изобразила гримасу и замахала на него руками.
- Прощай, Маша, - сказал он, не подходя к ней. - Прощайте, матушка, - сказал игуменье.
- С Богом!
Старик извозчик быстро и спокойно довёз его до Кириллова, высадил у дома.
На лестнице Чечурин снова столкнулся с профессором и его племянником, лишь поздоровался кивком, не стал снова приглашать в гости.
В своей комнате он сразу вальнулся на кровать, отвернулся к стене и впал в зыбкое забытье…
Кривошеев не стал ждать два-три дня, как говорил Чечурину, а уже на следующий день после его отъезда в Горицы, рано утром с отрядом в тридцать человек и пятью подводами выдвинулся в Горицы. Они въехали на монастырский двор, когда в храме ещё шла служба. Привратница, сидевшая на этот раз в сторожке, побежала в церковь за игуменьей, и та вскоре вышла.
- Здравствуйте. Всё что вам нужно: мука, зерно, серебряные оклады и другие ценности приготовлены на складе, пойдёмте, я вас провожу…
- Мы проведём обыск! - резко сказал Кривошеев.
- Пожалуйста, если вам угодно, - покорно ответила монахиня.
- Угодно, угодно. И на склад проведите... Все выходы блокировать, чтобы мышь не проскочила,- приказал Полякову. - И найди мне Чечурина, что-то я его не вижу.
- Ангелы-архангелы прилетели! Ангелы-архангелы прилетели! – прокричала юродивая Маша на паперти и вбежала в храм.
Дело было в том, что после событий в Ферапонтове епископ Варсонофий дал указание не препятствовать изъятиям, соответствующие решения были проведены и через приходские советы. И хотя были недовольные, Варсонофий на своём настоял. Он чувствовал свою вину в том, что случилось в Ферапонтове…
Мешки с мукой и зерном загрузили в три подводы. Ещё две оставались, а хлеба не было больше.
- Там картоха у них, - молодой чекист Савельев подсказал.
- Много? - спросил Кривошеев.
- Да порядочно.
- Грузи! И что там ещё у них…
Окладов и утвари из серебра и тем более золота было очень мало. Всё тоже погрузили в телегу.
Игуменья стояла на дворе и с видимым спокойствием наблюдала за происходящим. Спокойны был и другие монахини. Увели куда-то и блаженную – не видно и не слышно её…
- Откуда столько продуктов? - спросил Кривошеев.
- Люди приносят, - спокойно ответила Асинефа.
- Людям самим не хватает, а они вам приносят? - презрительно скривив губы, проговорил Кривошеев. И отвернулся от игуменьи. Будто и нет её…
Прицепиться здесь пока было не к чему…
«Но где же Чечурин? Куда девался? Неужели осмелился не выполнить приказ?»