Две девочки лет по 12 на переднем сидении маршрутки. Одна русская, скромно одетая в затертую тряпочную "доху" из "смешных цен", на коленях с самодельным мешком для обуви, сшитым из старых полосатых габардиновых занавесок видимо. У неё облезла розовая краска на светло-русых волосах, собранных в негустой хвостик, на безымянном пальце левой руки серебряное широкое кольцо. Другая девочка цыганка, одета в черную кожаную женскую куртку, рукава явно длинноваты потому, что завернуты внутрь. На коленях у неё чёрный рюкзак из кожзама с кепками и отделкой. На пальцах кольца, в ушах тоже. Волосы собраны в косу на макушке, по собранным волосам "петухи". Сверху я вижу её невообразимо огромные и пушистые ресницы.
Свет, а можно я у тебя спишу задание домашнее по алгебре? Я совсем ничего не понимаю.
Конечно можно, приходи вечером. Не, хотя погоди, давай лучше я зайду.
Не, не, не, не надо, ты ж знаешь, у меня папа. Узнает, что опять мы вместе, будет ругать. И так хоть ездить разрешил без брата.
А ну да. Отец ваще звереет, когда про вас слышит. - Русская замолчала, уставившись в окно. Я заметила, что её глаза не бегали вслед пейзажу, а значит, она смотрела не в окно, а внутрь себя. Меня это поразило. Дети так делают не часто.
Цыганка не унималась - Ааа вортака, брось! Все нормально! Я тебе позвоню, выйдешь в подъезд, пойдём к Кате. Там уж точно можно поработать!
Русская девочка ожила - Точно! Да, мать Катькина, скажи, тётка зашибенная? Ни то, что... И как будто сделала попытку отступить опять внутрь себя, снова повернулась к окну, но будто опомнившись, повернулась обратно, положила ладонь на ладонь цыганки со словами - Прости.
Теперь цыганка опустила голову и отвернулась. Но рука её пожала руку русской девочке.
- Знаешь, я не выбирала его, спасибо что есть, пусть такой, а то по миру все пошли бы.
Купил машину вторую, такую же, раздолбанную - зато иномарка, приехал весь такой из себя, выпендриваться перед друзьями. Хвастал, мол, детей всех учу и дочь тоже в школу отдал, мол, будет бухгалтером. Какой бухгалтер, я таблицу умножения то еле выучила. Ромэ слушают, кивают. А я то вижу, смеются. И вообще, так хотелось ему по башке дать за маму, и бить, бить, что бы сдох. Девочка ниже опустила голову, ресницы её затрепетали. У меня сжалось сердце, захотелось её прижать к себе, обнять, сказать ей - яв кэ мэ чай на дарпэ, обнять. Русская девочка расширила глазищи и уставилась на цыганку.
- Галь, у меня мать знаешь, как бухает. Отец её тут три дня искал, сука, шлялась где-то, когда домой вернулась, мы через неделю все чесались. Ленка какую-то хрень в аптеке покупала, привезла, прыскала нас. Егора опять налысо побрили на всякий случай. Опять все барахло драили. Ленка уж говорит отцу, мол, давай разводись нафиг. А это столько бумаг и всякого надо переделывать, а когда ему, он всю неделю как проклятый на работе. А знаешь, ей даже ваще плевать на все, даже на то, что Ленка у нас почти год практически живёт. Страшно, угондошит она мать точно, перетащили все вещи в старый дом из квартиры, не пускают теперь. Тока и ходят смотреть, что бы в старом не сгорела, а там же стройка, новый то, и доски и всякое, тоже страшно. Девочка помолчала. Отец говорит, мол, твои её подмяли наркотой. А мне плевать. Я все равно хожу, она на наркоте хоть говорить со мной может, а пьяная ваще не але. Цыганка подняла глаза на русскую девочку. Рука её сжала ладонь русской.
Дава ту кэ мро лав! Я тебя на брошу и не откажусь! И ты клянись!
Их пальцы переплелись, они теснее прижалась к друг другу. И русская повторила по цыгански - Дава ту кэ мро лав!
Я вышла через пять минут на своей остановке, шла по полю и ревела навзрыд. Никто, никто не заметил этого взрыва любви Божьей внутри набитого людьми автобуса, а мне повезло, я оказалась её свидетелем, и этой страшной клятвы, клятвы на всю жизнь.