— Не скажу, что бы в тот момент эта новость меня ошеломила. Меня куда больше волновал тот факт, что я теперь окончательно и бесповоротно стал волшебником, чем то, что у меня есть какой-то там аурин.
Потом уже я понял, что это "звание" даёт Штерну некую власть надо мной. Если раньше он обучал меня без особой настойчивости, ориентируясь только на мою заинтересованность, то теперь он уже как бы чувствовал себя в своем праве. Он как будто стал кем-то вроде моего начальника, и мне это, прямо скажу, сразу не понравилось.
С того момента он стал все чаще рассуждать о нашей магической миссии, об обязанностях, о борьбе со Злом, что магия едва не превратилась для меня в нечто вроде давно опостылевшей алгебры. Не будь наши занятия всё-таки чертовски занятными, я бы, наверное, от него сбежал. Аурин, маг, миссия — все эти слова тогда ещё ничего для меня не значили, не больше, чем "гражданский долг" и "путь христианина", которыми меня кормили дома.
Но опыты наши становились все более интригующими, и это накрепко привязывало меня к Штерну. Я даже был готов послушно выслушивать его разглагольствования о Зле и миссии, принимая эту скучную обязанность, как неизбежную плату.
Но в какой-то момент его нудный рассказ вдруг привлек мое внимание. Он стал рассказывать о некой злой и невероятно могущественной колдунье. Элизе. Он говорил, что эта ведьма похлеще бабы Яги, жуткая и злобная, мечтающая подчинить весь мир и властвовать над всеми. Он говорил, что, победив ведьму, мы можем спасти Вселенную.
Эти рассуждения меня не слишком-то впечатлили, но когда он для наглядности решил показать мне ее изображение (потом уже я узнал, что портрет был выполнен по его заказу, и облик Элизы передавался куда как неточно), я внезапно заинтересовался. Разумеется, привлекло меня в первую очередь то, что на портрете была изображена та ещё красотка, — щеки Мишеля тронул румянец, который он тут же умело стер нахальной улыбкой, — но, если совсем честно, то меня изрядно удивила непохожесть лица, что я увидел, на докторово описание.
Тогда я повнимательнее прислушался к его рассказу. Он утверждал, что эта колдунья, искусная чаровница, своим ангельским обликом располагает к себе любого, после чего расправляется с жертвой с изощрённой жестокостью. Я смотрел на ее черты и не верил: то ли чары ее уже тогда начали действовать на меня, то ли я впервые почувствовал в словах доктора подвох.
С тех пор я стал внимательнее присматриваться к нему и уже не пропускал мимо ушей его рассказы про нашу миссию. И я стал замечать все больше шероховатостей в его истории.
Во первых, я заметил, что доктор, очень много рассуждая о Добре и Зле, сам вовсе не казался добрым. В разгар какого-нибудь опыта или эксперимента, в пылу азарта он клялся всеми чертями и обещал дьяволу любые дары, лишь бы опыт получился, тогда как в случае неудачи он зачастую проклинал всех и каждого с такой яростью, что мне порой боязно было оставаться рядом.
Когда он рассуждал о власти, что нам может дать та или иная магия, которой мы с ним на пару сможем овладеть, его глаза загорались жадным блеском, а когда он упоминал о людских жертвах, которые нам возможно придётся принести, зрачки его отливали сталью, и было видно, что такого рода потери ему глубоко безразличны.
Во-вторых, в его рассказах о мерзких деяниях Элизы все чаще встречались очевидные бессмыслицы. Так, например, однажды он поведал мне историю, в которой Элиза, расправляясь с неугодным подчинённым, после бесчисленных пыток буквально стёрла несчастного в порошок, потом же он мне рассказывал, что тело убитого она была вынуждена утопить в реке. Когда же я заметил, что с порошком у ведьмы не должно было возникнуть столько хлопот, Штерн впал в такое раздражение, что я смекнул, что впредь мне лучше помалкивать.
Со временем меня стала угнетать мысль, что мы с ним в одной упряжке. Я всегда знал, что и сам не ангел, и всё-таки доктор был не просто "человеком со своими принципами", как часто оправдывал иных подлецов мой отец. Была в докторе некая чернота, и я, будучи с ним в магической паре, значит, тоже обладал червоточиной. И хоть я, признаюсь, никогда не стремился к благочестию, такой темноты в себе признавать не хотел.
Довольно долго я жил с этим гнетущим чувством, пока однажды я не повстречал во плоти человека, который единственный был способен внести ясность в мое положение в мире магии. Элизу.
Сестрёнка, ты тогда уже поступила в гимназию, и помнишь мы с Фомичом часто заезжали за тобой вдвоем. Я садился рядом с ним на козлы, старый кучер давал мне поводья, и я гнал лошадей по центральным улицам на такой скорости, что дядька принимался угрожать, что стоит нам притормозить, он меня высечет. Потом правда он опять давал мне поводья, и все повторялось сызнова.
В один из таких дней мы, как всегда, приехали за тобой и встали недалеко от ворот гимназии. Рядом с нами было полно таких же колясок, это родители, гувернантки, нянечки также, как и мы, ожидали своих детей.
Вскоре появилась Кити и принялась беседовать со своими товарками, хихикая в кулачок, как эдакая крохотная леди. Была там и ты, Вера. Стояла в сторонке от всех со своими косичками и дурацкой шляпой, смотрела на всех свысока, будто ты тут королева.
Я как раз хотел крикнуть тебе, чтоб не задирала нос, как вдруг заметил, что кое-кто невдалеке от меня также пристально на тебя смотрит. Я сразу ее узнал, хотя на том портрете у Элизы был хищный взгляд и злобная высокомерная улыбка, эта же женщина была изящна, как статуэтка, с очень юным беззащитным лицом. Казалось, ветер подует, сразу унесет. Она стояла с непокрытой головой, простоволосая, куталась в длинное чёрное пальто, прятала в рукава озябшие руки и смотрела на тебя Вера таким взглядом, что я тут же передумал что-то тебе кричать. Я не испугался, не подумай, я ее пожалел. Она стояла такая несчастная, одинокая, и ясно было, что ты для нее почему-то, как икона. Мне не хотелось ранить ее просто так.
Я сидел и думал, что мне вдруг представился шанс разом все выяснить. Глядя на Элизу, я уже почти уверился в мысли, что доктор мне невесть что про нее наплел. В ту секунду я больше не верил ни единому его слову.
Но беспокоило меня куда больше, чем реальный облик Элизы, то, почему он врал. К тому времени я уже столько дум передумал, что уже попросту устал от бесконечных сомнений. Не то, что бы я был из тех, кто постоянно думает о смысле жизни, но тогда даже меня проняло. Решить на чьей я стороне, почему-то стало для меня до крайности важно.
И я решил, рискну и будь что будет. Соскочив, с козел я подошёл к Элизе. Она была так захвачена разглядыванием тебя, Вера, что даже не заметила моего приближения.
"Сударыня, — сказал я. Когда надо, я умел быть вежливым, — прошу вас, уделите мне минуту!"
Щёлкнув каблуками, я представился по всей форме. Элиза, нахмурившись глядела на меня. Вблизи ее лицо казалось и вовсе неземным. Будто статуя из Летнего Сада спустилась с пъедестала, накинула пальто и стояла вот тут прямо передо мной. Волосы ее были длинные, кожа белая, глаза карие и как будто сверкающие, как два хрустальных осколка.
Я поежился, но стоял, не шелохнувшись, готовый прямо сейчас принять удар.
"Что ты хотел, мальчик?" — спросила она, и голос ее прозвучал как-то гулко, будто в церкви зазвенели колокола.
Поборов нерешительность, я сказал:
"Я вынужден просить у вас совета, сударыня, — я оглянулся по сторонам и добавил, понизив голос: — о волшебном мире. Дело в том, что я оказался в тупике. Уже несколько лет я обучаюсь у одного мага и алхимика. Доктор Геннадий Ефимович Штерн, быть может, его имя вам знакомо."
При этих словах лицо Элизы сделалось настороженным, казалось, она хочет сделать шаг назад. Но она осталась стоять на месте и лишь сжала губы.
Я продолжил:
"Доктор рассказал мне о мире магии, сообщил мне, что он мой аурин и мы вместе призваны бороться со Злом, — при этих словах Элиза усмехнулась, а я, на секунду замявшись, выпалил на одном дыхании: — Вообще-то он утверждает, что Зло – это вы, Элиза, что вы жаждете всевластия, жаждете подчинить себе весь мир. Но отчего-то я не верю ему. Где-то в его словах ложь, я это нутром чую. Но больше никого из мира магии я не знаю, мне не у кого просить совета. Признаться, я даже подумываю бежать, — это я добавил для красного словца. — По мне, так это лучше, чем следовать за тем, кому не можешь верить."
Я замолчал. Элиза долго задумчиво разглядывала меня, будто решая, а не лжец ли я сам. Теперь уже понимаю, что на моем месте запросто мог оказаться подосланный Штерном солдат, который здесь же мог попытаться убить ее
Такой прием вполне вписывался в описываемые Штерном методы "борьбы со Злом". Так что недоверие было вполне оправдано, но тогда я стоял перед ней и гадал, как она со мной поступит. Сотрёт прямо здесь в порошок, прогонит или попросту посмеётся.
Но она не стала смеяться. Сузив свои необычные глаза, она спросила:
"Скажи мне, мальчик... — она помедлила. — Как, ты сказал, тебя зовут? Мишель? Скажи, Мишель, а доктор Штерн представил тебе хоть какое-то доказательство, что он действительно твой аурин?"
Я в нерешительности застыл. Я понятия не имел, о каких таких доказательствах она толкует.
На моём лице, видимо, была написана такая озадаченность, что Элиза и без слов все поняла. Она продолжила:
"Понятие аурина свято для волшебника. Просто назваться аурином, пользуясь доверчивостью и неопытностью ребенка, нельзя. Волшебник, который получает своего аурина должен пройти определенный ритуал, после чего между ним и аурином возникает связь, крепче которой может быть только связь между матерью и ребенком".
Элиза бросила грустный взгляд во двор гимназии.
"Юный волшебник получает аурина, лишь когда его сердце сделало выбор, на чьей стороне маг готов сражаться — на стороне Зла или на стороне Добра. Судя по твоим словам, мальчик, твое сердце уже сделало выбор, потому, может быть, твой аурин действительно уже ждёт тебя".
Она помедлила.
"Впрочем, — вновь заговорила она своим странным звенящим голосом, — есть способ выяснить это наверняка. В моем замке хранится одно волшебное зеркало. Оно – драгоценнейший артефакт даже для магов. На дюжину известных мне миров таких зеркал существует от силы пять. Предназначение этого зеркала – исключительно связь мага и его аурина. Оно так и называется Ауриново Зеркало".
Элиза задумалась, затем сказала:
"Я могу взять тебя с собой в мой замок, и, если ты готов, в Зеркале ты сможешь увидеть своего истинного аурина. Но насколько ты готов довериться мне?"
Я совру, если скажу, что был готов ей довериться. Образ ведьмы, превращающей свою жертву в пыль, стоял в тот момент у меня перед глазами. Но я понимал, что, если струшу, мне останется лишь вернуться к Штерну и продолжать мучиться сомнениями, где в его словах правда, а где ложь, действительно ли я маг, следующий своему предназначению, или выдрессированная собачонка в его ловких руках.
И я решился. Сжав кулаки, чтобы придать себе храбрости, я задрал повыше подбородок, и, посмотрев Элизе прямо в ее колдовские глаза, произнес лишь одно слово:
"Готов."