Отслужил Иван-солдат царю долгих двадцать пять лет, и отпустили его домой старость встречать да раны залечивать. Наградами не побаловали, а жалованья выдали пяток медных монет. Всех сокровищ был у него крест нательный, да не простенький, медный, а из чистого серебра, весом в целую унцию. Дорогая вещь, зажиточная. За все дары мира не расстался бы Иван с ним, ибо матушка — покойница при крещении сама ему крест на шею надела и сказала: «Береги, Ваня, крест. Пока он с тобой — никакая беда тебя не осилит, чары колдовские разум не похитят, вражеские пуля и штык сердца не ранят». Вздохнул солдат, поцеловал материн подарок, тощую котомку на спину закинул и отправился восвояси. В родную деревню путь неблизкий, решил Иван на постоялом дворе ночь переждать. А трактирщик косится на него испуганно и говорит:
— Шёл бы ты, мил-человек, своей дорогой. Не на пользу тебе отдых пойдёт.
— А что так? — удивляется солдат. — Аль перина у тебя не мягкая? Или клопы сильно одолевают?
— Перина моя не хуже царской, и клопы не дюже сердитые, — отвечает хозяин. — Разве не видишь ты, что постояльцев нет? Боятся путники с недавних пор комнаты у меня снимать.
— Чего только ни повидал я на своём солдатском веку, а чтоб трактирщик прохожего отваживал, да в ночлеге ему отказывал — в первый раз вижу. Ладно бы нищий какой был, так ведь я, хоть и не богат, но уж пару медяков за постой уплатить найду. Давай-ка, не темни, всё как есть рассказывай.
— Ты, служивый, видно, не из этих мест, коль о «Красном мерине» не слыхал, — зашептал трактирщик. — Так слушай. Стоит наш трактир на этом месте так давно, что никто уж не помнит, когда его построили, и неизвестно даже, что тут было раньше — то ли тракт, то ли трактир. Известно только, что ни единого пожара здесь отродясь не было, и любой потоп, и всякое ненастье это место стороной всегда обходили. Ни отбоя в постояльцах мы не знали, ни грабежа, ни разбоя, и даже сборщик податей о нас не каждый год вспоминал. Как сыр в масле катались, одним словом. Но было у нас одно правило неписаное, что раз в 33 года, в полную луну, должен трактир по наследству от отца к сыну перейти…
Замолчал тут трактирщик, помрачнел, и совсем уж тихим голосом закончил: «... а у нас-то с женой — до сих пор одни дочки рождались».
— И что ж с того? — спрашивает Иван. — Чай ты не старик ещё.
— Может и не старик, да последнее годное полнолуние две недели назад случилось, и с тех пор с постояльцами неладное творится. Всяк, кто здесь заночует, к утру весь седой делается и рассудок теряет. А самое страшное — меня во всем винят. Ходят по людным местам и вопят: «Будь проклят Прохор Заикин и весь род его!»
— Так что ж, — говорит Иван, — раз ты никого на постой не пускаешь, то и разорение твоё не за горами. Чего же ты ждёшь? Если нечисть какая завелась, так попа зови, путь святой водой трактир твой кропит, молитвы читает да фимиам курит.
— Звал уже. И молитвы читали, и святой водой кропили. Только ничего не помогает, — отвечает хозяин. — Жду я, когда появится у меня гость, который подскажет, что мне делать, как с бедой справиться.
— Так что ж, постояльцы с ума сходят, а тебе да семейству твоему всё нипочём? Надо бы тебе самому переночевать в гостевой комнате, тогда бы и узнал, что тут творится.
— Да ночевал я, хоть и страшно было. Только ничего со мной не случилось. С тех пор, как последнее годное полнолуние случилось, я в полночь вроде как сам себя теряю. Падаю без памяти, где стою, и до ранних петухов как мёртвый лежу.
Смекнул тут Иван, что, если дело по уму повести, так не только за ночлег платить не надо будет, а и заработать получится. И так трактирщику говорит:
— Ну так, может, я и есть тот гость. Давай так: переночую я у тебя, и, коль с ума не сойду к утру, то ты мне рубль золотом отвалишь.
— Да где тебе, солдат. Жду я мудреца какого, или ведуна старообрядного. Впрочем, ладно, коль считаешь себя бывалым и не боишься дел темных и таинственных, то попробуй. Может, чего выведать сумеешь, коль с ума не сойдёшь.
На том и договорились.
Продолжение здесь!