Не могу точно сказать, когда это началось. Помню, была особенно дождливая осень. Я был тогда еще ребенком, обычным мальчишкой лет двенадцати-тринадцати.
Мы сидели с соседской девочкой у окна в нашей квартире и смотрели, как на улице льет дождь. Большие пузыри лопались в луже, мокрая мостовая тускло поблескивала, освященная фонарями. Это странно, но я уже видел это в другой, той своей жизни. Возможно, скажи я это вслух, меня тут же потащили бы к психоаналитику, но этого не произошло. Мои странные воспоминания были со мной, я их любил и ни кому о них не рассказывал.
По улице промчался автомобиль и, обрызгав спешащую по тротуару женщину в коричневом плаще, умчался прочь дальше. Особа на мгновенье замерла, приподняв руки вверх и застыв в такой гневной позе, затем резко развернулась и что-то прокричала в след удаляющейся машине. Я отчетливо вспомнил черную, разукрашенную позолотой карету, запряженную тройкой лошадей, которая промчалась по мостовой и обдала брызгами из грязной лужи кухарку из нашего дома, Флорентину. Женщина, отряхнув испачканное платье, потоком отборной ругани сопроводила мчащийся экипаж, который к тому моменту уже скрылся за поворотом.
Это было первое воспоминание, когда прошлое и настоящее объединились в одно целое. То ощущение полной действительности поразило и встревожило меня одновременно, оно было настолько осязаемо, что ни оставалось и тени сомнения, будто это все происходило со мной наяву.
В школе я учился плохо, одноклассники за спиной называли меня шутливо "аутист". Прозвище это прилипло ко мне после одного случая на уроке, когда я "залип" в своем видении, и учитель пытался несколько минут привести меня в чувство. Не сказать, что школьные предметы давались мне сложно, нет, напротив, программа была посредственной, а поэтому для меня она была неинтересной и скучной. Скажу прямо, школа меня не вдохновляла, на мой взгляд она готовила хорошо вышколенные "пустоты разума".
Со временем родители привыкли к моим странностям, надо отметить, что я был замкнут и нелюдим, да и кто согласился бы дружить с "аутистом". Я часто читал и все больше исторические хроники, мне было интересно наедине с моими рассуждениями и констатациями. Сидя на диване напротив настенного ковра с изображенными на нем пасущимися оленями, я мог часами разглядывать их, погружаясь в одно из своих любимых воспоминаний - карусель Лошадки в центральном парке культуры и отдыха имени К...
Мелкие детали этой картины всплывали разрозненными пазлами, сегодня это были черные, чуть вылупленные наружу, будто живые глаза лошадок с бесстрастно пораженным взглядом. Меня интересовал вопрос, чего больше было в их взгляде? Беспечность и праздность людей, с которой они так беззаветно отдавались веселью, или осознание замкнутого безвыходного существования. По сути, это было одно и то же, но одних это тревожило, а вторые торжествовали в забвении.
Сегодня этого парка в нашем городе нет, его снесли под строительство какого-то административного здания и сравнить образ лошадки из воспоминаний было не с чем. Одинокие причудливые животные так и остались безмолвно мелькать где-то в моих отдаленных воспоминаниях.
Иногда мне кажется, что отец знал о моих изысканиях и временных провалах, но ни взглядом, а тем более разговорами, он никогда не показывал этого. Между нами было чувство солидарности и своего рода табу. Мать же была настолько увлечена готовкой обедов, глаженьем рубашек и чистотой моих штанов, что отвлекать ее от этих прозаичных дел было бы просто преступлением. Степень ответственности ее перед социальными догмами была равна степени ответственности создателя перед человечеством в целом и никак не меньше.
Такие временные короткометражные скачки или провалы всегда случались внезапно и без предупреждения, в автобусе или маршрутке, на прогулке по улице или во время обеда. Несмотря на короткий промежуток времени (будто вспышка), они носили очень яркий и глубокий характер, впечатываясь в память, как пломба из сургуча.
Тематика и временные пространства не были какими-то определенными или циклическими, события, происходящие в них, предлагались в рваном стиле, будто кто-то показывал черно-белое слайд-шоу из истории человечества.
Одним из таких видений, произошедших со мной накануне в парке, было посещение гончарной. Я очутился в комнате, в которой человек с заостренной и вытянутой формой лица, сильными руками месил кусок мягкой глины. Вдоль стены на полках его мастерской стояли причудливых форм глиняные кувшины, вытянутые и утонченные, пухлые и округлые, расписанные карикатурным способом человечками, возвещавшими о жизни и быте людей той эпохи. В центре стояла печь для обжига сосудов, внутри нее, шипя в ожидании нового творения, тлели раскаленные угли. Видение было мимолетным, словно задание в духе "Запомни предметы расставленные в комнате", но это не столь важно. Гораздо интереснее были последствия таких эпизодов, которые проторенными и витиеватыми тропами вели вглубь понимания человека.
Размышления о гончарной мастерской навели меня на мысль о творческой составляющей в жизни человека. Мы перестали творить, а только лишь следовали указаниям, но ведь культура прежде всего, это процесс свободного самовыражения, не обличенного в доспехи общего понимания. Разве не правда, что культура идет за человеческими творениями по пятам, питаясь и обогащаясь их произведениями? Что из этого следовало? Да ничего, мы просто перестали созидать, заменив это превосходное действие на созерцание бурной общественной жизни, превратившись из яркой индивидуальности в сторонников или оппонентов, а иногда и просто в пассивных наблюдателей. Век горизонтальных плоскостей как синдром современной эпохи.
К окончанию школы, мои "путешествия" становились все реже и реже, вероятно, возлагавшиеся на меня обязательства и социальное бремя отвлекало меня от погружения и размышлений.
Для чего и откуда были эти видения, я и сам не знал, но кончились они так же внезапно, как и начались. Сначала прошел месяц ожиданий, затем второй, потом год и, наконец, я понял, что остался наедине с голой действительностью...