Сейчас как-то особенно хочется сказать, я очень скучаю по бабушке. Забавно, уверена, что многие, когда слышат про «бабушку» представляют пожилую женщину на лавке у симпатичного деревянного дома с окнами с резными рамами. В цветочном платье, руки на коленках, платок на седых волосах.
Но моя бабушка - она не такая. Мы городские в четвертом поколении минчан и все наши судьбы развиваются в траекториях этого пыльного города, который пахнет метрополитеном и дождем.
Никаких деревенских домов, печей и огородов.
Только жесткий и в то же время мякишный Минск с его бесконечной суетой и выживанием.
Бабушка жила в квартире, которая должна была служить колясочной в длинной серо-бетонной девятиэтажке. Но эта проходная надолго стала домой для нее и ее мужа. Еще один выход на улицу отдельным подъездом – там они хранили банки с вареньем, огурцами и картошку в мешке. Туалет с ванной одним помещением. Над унитазом постер с Пугачевой. Комната на 17 метров. Типичный интерьер: «коричневая стенка», за стеклом посуда, книги, рюмки-рыбки, диван, кресло, обои в ромбики и на одной из стенок – обои с изображением природы.
Кухня без газа. Плитка электрическая на столе. Навесные полки, а на них банки из-под пива и кока-колы – привет из 90-х, тогда их собирать и расставлять, словно сувениры считалось - это красиво. И мне мелкой это было красиво. А когда выросла – нет, но все-таки да, потому что я их маленькой любила рассматривать, а это пунктиры моих к ней приездов.
Бабушка была боец по жизни. Никогда не сдавалась.
Она захотела себе стационарный телефон – это было давно, сами понимаете. Очередь длинная, бабушка хотела скорее. И вот каждый день она ходила к начальнику какому-то (который отвечал за телефоны и номера) и просила поставить телефон. Он ее посылал, естественно. Когда послал в третий раз, она сказала: «Я буду приходить сюда каждый день, пока вы не поставите мне телефон». И слово свое сдержала. Со смехом рассказывала, как увидев бабушку на тридцатый день в приемной, мужик заорал секретарше, чтобы дали этой безумной телефон.
И все получилось. Первая во всем доме с личным телефоном.
Как-то бабушка пошла к президенту, да-да, к нашему ныне живущему. Куда пошла? Да вроде в белое здание у костела Симона и Алены. Выволакивали ее два богатыря-охранника. А бабушка, пока ее волокли по ступенькам, им высказалась обсценной лексикой обо всем, что думает. Кто-то скажет, какая глупая бабушка. А мне нравится. Смелая, в отличии тех, кто сидит на лавках и жалуется на жизнь.
Она всё про всех сразу понимала. Речь ее была простой, емкой. Одной фразой припечатывала человека, и как оказалось, всегда попадала в точку.
- Эта проститутка. А этот сильно себе на уме. Эта нос задирает, смотри, аж лебедем шея назад заворачивается, ну-ну. Ну какой твой парень – да никакой, что ты меня спрашиваешь.
Однажды кастрюля с кипятком съехала с плитки и обварила ей живот. Отвезли в ожоговое отделение больницы «скорой помощи». Мама не могла бабушку там навещать – голые тела, едва прикрытые простынями и жуткий запах – такой, приторный…от него в желудке начинались спазмы. Навещала я. Врач очень ругал бабушку. Потому что она смешила всю палату. И материлась так, что жаловались больные с других палат. А бабушка просто про жизнь говорила и всех смешила. А смеяться нельзя – швы расходились.
- Ты знаешь откуда мне кожу пересадили на живот? – спрашивала она меня, когда я заходила в палату. – С жопы! – гордость разливалась хохотом сопалатниц. У одной грудь под солнцем сожжена, а у другой нога обварилась кипятком, как у бабушки.
Я уходила от нее с пакетом сладостей. «Забирай, забирай, мне столько не надо». Хотя просила привезти ей и минералку, и фруктов, и сладкого. А я тащила потом домой два пакета, и так не понимала этой ее схемы.
Всё в ней было резкое – от речи с матерком, до горделивых движений. При этом она плыла среди людей, словно могучий корабль, разрезая толпу пышной грудью. Одалживала последние деньги соседкам. Бомжам скидывала мелочь, отдавала вещи.
В метро проходила бесплатно. Авантюристка была, что тут скажешь. Она бросала на ходу, проплывая мимо будки со смотрящим, что у нее трое детей и семеро внуков, и она всем помогает, денег на метро нет, и шла себе дальше. И честное слово, это было так нагло и мило, что сотрудники метрополитена махали на нее рукой. Она и правда помогала. Нам с мамой в те самые годы, когда еда по талонам.
Работала… Да где только не работала. В школе – учительницей трудов, в пивном ларьке в девяностые, стоя по щиколотку в пене и воде на деревянном настиле. От нее я узнала, как зарабатывать дополнительный рубль, «правильно» разливая пиво. А покупатели были сплошь – мальчики, так она их называла, хотя в окошко заглядывали суровые усатые сморщенные лица. Именно тогда я тащила в руке заветные деньги, на которые мы с мамой покупали сахар, сосиски и шоколадку.
По праздникам бабушка надевала свое самое лучшее платье – серебристое, темное, змеистое, в пол. Обожала, когда ей дарили цветы. Особенно розы.
Она никогда ничего не жалела своим детям и внукам. А вот для себя жалела. За «стенкой» пылился новый ковер, свернутый в трубу – на лучшее время, говорила она, когда я умоляла постелить этот чертов ковер вместо старого. «Успеется», - говорила бабушка и спрашивала меня, может мне его надо? Я говорила – нет, ты его себе наконец уже постели, талдычила снова и снова, но бабушка жалела… Она родилась в 38 году, а люди, рожденные в ту странную смутную эпоху, не умели себя баловать. Только других.
Где сейчас тот ковер? – я не знаю…
Вспоминая о ней, я вдруг поняла, что женщины нашего поколения всегда прощали мужчин, сделавших больно. Но редко прощали женщин, поступивших плохо.
Мы все немного нервозны, истеричны, удивительно харизматичны своим упорством и тягой к авантюрам.
Бабушка никогда не осуждала никого просто так. Она говорила про подростков, танцующих брейк в своих странных штанах – я этого не понимаю, но как танцуют!
А вот одну известную певицу, проживающую в ее доме какое-то время обозначал просто – вышла замуж за кого надо с ее «талантом»-то к пению и внешностью - очевидно. На самом деле она сказала резче, но два раза в тексте слово «проститутка» слишком пафосно что ли.
Обычно любят, когда рассказывают про бабушек красивые истории о мудрых женщинах, живущих в аккуратных домиках в глуши. Поющих песни на роднай мове, пекущих хлеб и рассказывающих сказки.
Но моя бабушка не такая. Она типичная минчанка с шальной душой, сжегшая эту душу среди города, который не был милостив ни к кому, а особенно к тем, кто ради выживания продавал пиво в ларьках старых микрорайонов.
На ее могиле растет куст розы, его посадил ее муж, дядя Коля. Каждый раз приезжая, я все жду, что он зацветет. Она и правда, как та роза – красивая, дерзкая и колючая. И я очень по ней скучаю. Потому что в моем окружении мало людей, которые называют вещи своими именами, не пытаясь кокетничать в выражениях и словах. Если жопа – так жопа. Если блядь, так блядь. Если люблю, так люблю. И иди уже, не мешай, у меня скоро сериал начинается. И много не кури, рано состаришься.
Я ужасно хочу ее обнять и сказать, что она была самая крутая бабушка на свете. Но уже не могу. Просто жду, когда роза зацветет…