В фильме "Когда закон сойдет с рельсов" Ари Брайен берет во внимание автономию закона как проблеуа социального авторитета. Постепенное возникновение в первом веке до н.э. в Риме понятия права и юридической стипендии как автономной социальной область когда-то было предметом очень сложного расследования, проведенного Брюсом Фрайером, но с тех пор эта проблема не привлекла большого внимания. Фрайер сосредоточился на поздней римской республике, когда полномочия юрисдикции и полномочия законотворчества были предоставлены ежегодным магистратам народного собрания.
Брайен, напротив, показывает римское право в эпоху императорской монархии. Хотя юристы того времени (ок. 31 г. до н.э.-235 г. н.э.) стремились представить себя как автономные и свой дискурс как рациональный - и поколения читали их в этом духе - Брайен концентрирует внимание на тех случаях, когда они, кажется, признают и защищают от других форм социальной власти, которые влияют на чтение и принятие законов. Чтобы разобраться в этом движении, он проводит изучение раввинской литературы, между галахическими и агрессивными моментами, т.е. между отрывками, связанными с пропозиционным содержанием правовых норм и изучения аспектов юридической лексики и аргументации, узко трактуемых, и других моментов, заключенных в скобки как неправовые, которые включают в себя анекдоты, повествование и комментарии. В конце концов, он концентрируется на двух примерах: популярных историях о механистической пунктуальность юристов, которой он одаривает их, и конкурсах на нормативную значимость исключительного. Особый случай в последнем исследовании - одно из замечательных и полных. Должно ли одно поколение делать поправку на рождение пятиединства? Как отмечает Брайен, некоторые юристы решили вопрос, обратившись к грекам, их естествознанию, иными словами, через обращение к признанному авторитету за пределами и вне досягаемости современной политики. Это был вопрос для науки, и юристы, кто подписался под этой точкой зрения, наделили себя способностью выносить решения о релевантности науки. Альтернативный вариант заключается в том, что объем фактов для который закон должен учитывать, будет определяться императорским действием, например, дарованием императором аудиенции, а затем вознаграждением матерей при рождении нескольких детей. Конкурс над полномочиями по толкованию, описанными Брайеном, имеет важное соотношение в местных, митрополичьих и имперских аргументах в пределах аналогичного аргумента: должны ли суды просто применять статутное право в письменной форме, оставляя за императором право (как, например, настаивал Юстиниан), или же полномочия определять сферу применения аналогичного продления лежит на судах и особенно на экспертах?
Натали Дорманн поднимает очень похожие вопросы при чтении ранней раввинистической литературы "Средство и конец(цы)": Номос против нарратива в ранней раввинской экзегезе".
Она начинает с ряда взаимосвязанных наблюдений за социальным положением раввинов и формой производимой ими литературы. Важными собеседниками Дорманн являются не только историки-правоведы, пишущие о правовой литературе, но и исследователи поздней латинской литературы, понимающие контекст ее производства как культуры, одержимой престижными текстами, которые одновременно представляют свою культуру и при этом невероятно далеки друг от друга. Интеллектуально-религиозный проект раввинов был не чем иным, как переосмыслением иудаизма, в центре которого были закон, чистота и бытовой ритуал, нежели общественные жертвоприношения. Для этого необходимо было добывать ресурсы ранней иудейской культурной продукции и исторической памяти для выработки норм, а также создавать ресурсы, чтобы заставить их сообщаться с современной практикой, несмотря на специфику их контекста производства. Это имело ряд важных последствий: некоторые тексты в рамках традиции должны были быть привилегированными источниками права (все остальные были отвергнуты и проигнорированы); и методы чтения и аргументации должны были быть разработаны таким образом, чтобы весьма ограниченные ресурсы ограниченного текста могли охватывать ситуации, невообразимые в моменты производства его составных частей. Как выразилась Дорманн, "Божественный текст, когда он закрыт, находится в опасной нехватке". В результате текстовое представление предполагаемого устного раввинского дискурса должно было убедить аудиторию(и) в том, что его аргументация достаточна как для настоящего, так и для будущего времени, и что раввины обладают исключительной квалификацией для продолжения проекта. В результате получается литературная форма, в которой явно взвешиваются альтернативные взгляды, тем лучше утверждающие гегемонистскую претензию на окончательную власть; к посторонним иногда обращаются через апостроф и заставляют видеть ошибку своих путей; а текстовый экзегезис и аналогичная аргументация развертываются таким образом, что библейский текст воспринимается как единое целое, любая часть которой может надлежать говорить с любым другим человеком. Таким образом, раввины разработали такой способ чтения, который отказался от повествовательной логики собственных объектов изучения, и юридическую литературу, которая сопротивлялась "исторической линейности". Таким образом, раввины наделили иудаизм, как закон, характерной темпоральностью: "мессианство и эсхатология неизбежно повествовательны", раввинистическое право и правовые аргументы принимали формы, которые говорили о настоящем и будущем этой программы.