Продолжаю о блохах. В распространении чумы люди долго подозревали что угодно и кого угодно, только не их. Чуму считали божественной карой за грехи. Соответственно, спасения искали в долгих постах, неустанных молитвах и подчеркнуто кротком смирении. Когда же эпидемия усиливалась, по улицам начинались шествия кающихся грешников — обезумевшие от ужаса, они неистово секли себя кнутами и цепями до полного телесного изнеможения, взывая к богу о защите от чумы (летописцы называют их флагеллантами — бичующимися, от латинского flagellum — бич).
Другие в разгар эпидемий впадали в иную крайность: в виду обреченности, кредо последних своих дней они избирали распутство и разгул. А коль скоро от повальной смерти не спасали ни публичные самобичевания, ни пиры во время чумы, человеческие страсти чуть что выливались в массовые избиения, резню, еврейские погромы, поиски виноватых. Замечательный факт: во время знаменательных "охот на ведьм", которыми европейское общество периодически страдало целых два века: с XV по XVII, под горячую руку борцов с колдовством попадали не только сами "ведьмы", но часто и их подручные, коими считали кошек, особенно черных. Их уничтожали целыми популяциями, почти так же, как китайцы истребляли воробьев во время Культурной революции. Последствия не заставляли себя ждать. Средневековые города и селения наполнялись полчищами крыс. А вместе с ними приходила чума.
Паразитирование блох на человеке с древних веков до нового времени было, наверно, таким же обычным явлением, как вшивость. Однако вшей, если люди вообще удостаивали своим вниманием, то считали чем-то мерзким, отталкивающим. Блохи же, напротив, во многих случаях вызывали интерес у коллекционеров и даже служили предметом экстравагантных развлечений человека. Скажем, в XV–XVIII вв. повседневным предметом женского обихода становятся блошиные ловушки, которые носили под верхней одеждой. Самой эффективной считалась ловушка, сшитая из тонко выделанного меха мелкого животного; она напоминала по форме тело зверька и прикреплялась к головке нередко дорогой ювелирной работы. На цепочке ловушку надевали на шею. Блохи забирались в мех, и во время вечернего туалета удобно было выловить их. В музейных коллекциях сохранились женские ловушки и других типов — разнообразные, гораздо более сложные и, очевидно, вряд ли дававшие большой эффект.
Помните детские стихи: "Дама сдавала в багаж: диван, чемодан, саквояж, картину, корзину, картонку... И маленькую собачонку". А вы задавались вопросом отчего у дам вообще в руках оказались маленькие собачонки и когда это началось?
Все дело в том, что многие благородные дамы в средние века вместо меховых блохоловок предпочитали носить с собой маленьких живых зверьков. Хорьки или горностаи выступали в качестве защитников своих хозяев от прыгающих насекомых. Температура их тела несколько выше, нежели у человека, и блохи почувствовав это, быстро меняли хозяина. Зверьки ловили их зубами и уничтожали. Историки моды считают, что этот факт и стал родоначальником моды на карманных собачек.
И, наконец, о меховых воротниках. Когда мы с гордостью читаем в исторических учебниках, что меха соболя, куницы, бобра и других меховых животных были исстари традиционным и крайне востребованным за границей предметом русского экспорта, задаемся ли мы вопросам, а зачем все это надо было нашим европейским покупателям? Да, конечно, дорогие соболя и чернобурки всегда были этаким символическим отражением богатства, власти и положения в обществе. И временами в Европе холодало. Надо было утепляться. Однако же, Любек - это не Томск, а Бремен - не Красноярск. И никогда ими в истории не были.
Известно также, что эти меха были недешевы. Много ли покупателей можно было найти на такие символы средневекового успеха? При всем разнообразии, родовитых (и богатых!) графьев, баронов, герцогов или инфантов, они не могли сформировать массовый спрос. И тратиться только на престиж при всей их былой аристократической спеси было очень уж расточительно! Итак, вопрос: как использовались дорогие , но явно непрактичные русские меха в теплолюбивой Европе?
А вот как. Знатные особы в поисках защиты от назойливых насекомых стали украшать свою одежду «блошиным мехом». Площадь его была гораздо больше маленьких блохоловок. Предполагалось, что в той же мере росла и его эффективность. Особой популярностью у сильных мира сего стали пользоваться меховые воротники и накидки. Считалось, что все блохи будут собираться на них. Ну а дороговизна такого антисептического средства еще демонстрировала состоятельность и положение в обществе его обладателя. Затем этот мех встряхивали вдали от владетельной особы, избавляясь от того зоопарка, который на них скапливался.
Сильная половина человечества также не обделила прыгающих насекомых своим вниманием. Конечно, мех в мужском костюме тоже присутствовал, но в отношениях с блохами были свои нюансы.
Среди французских благородных ловеласов, например, считалось признаком мужской доблести хранить, как сладкое воспоминание, блоху, пойманную собственноручно на теле дамы сердца. Держали ее в миниатюрной, часто ювелирной работы шкатулке-клетке, висящей на цепочке на шее, и блоха каждый божий день сосала кровь «счастливого» владельца. А когда она издыхала, убитый горем кавалер отправлялся к даме сердца на ловлю нового сувенира. Я оставляю читателю возможность самому домыслить степень эпидемиологической опасности подобных распутных нравов.
Блохи благодаря своим малым размерам возбуждали интерес и у искусных, ловких на выдумки умельцев. Задолго до того, как писатель Лесков создал образ своего знаменитого Левши, подковавшего блоху, подобными же занятиям посвящало себя не одно поколение вропейских любителей эпатажа. Наиболее известной можно считать коллекцию блох, одетых в кукольные наряды, которая хранится в музее детства (Museum of Childhood) в Эдинбурге. Да и в крупнейшей на сегодняшний день коллекции блох Леопольда Ротшильда, которая хранится ныне в Британском музее есть несколько подобных курьезных экспонатов.
Но гораздо более зрелищными были представления с участием блох. В Лондоне примерно в 1830 г. блистал как исполнитель блошиных программ итальянец Николо Бертолотто (Nikkolo Bertolotto), В пригласительных билетах он обещал «бал, на котором танцуют дамы-блохи, их партнеры во фраках, а оркестр из двенадцати исполнителей играет слышную блошиную музыку». Другая сцена представляла почтовый дилижанс с кучером, стегавшим над четверкой блошиных гнедых кнутом, который и в самом деле производил короткие, отрывистые звуки. Следующим номером программы был Великий Могол с полным гаремом, и пр. Что удивительно, так это то, что подобные блошиные цирки просуществовали в мире до 60-ых гг. ХХ века, когда роль блохи в распространении чумы была уже хорошо известна! Причем, исчезли они не от отсутствия внимания публики, а из-за дефицита исполнителей. В этих цирках выступали человеческие блохи, популяция которых в связи с повсеместным распространением гигиены катастрофически уменьшилась. Хотя и не исчезла.
Первые попытки раскрыть секреты чумы способом, который уже можно назвать научным, очевидно, предпринял в XVII в. немецкий иезуит Афанасиус Кирхер (Athanasius Kircher), живший в Италии. Он был одним из тех микроскопистов, кто интересовался живыми объектами. Когда в 1655 г. в Италии началась чума, Кирхер исследовал под своим микроскопом кровь и секреты больных чумой и сообщил о бесчисленных «червячках», которых наблюдал. Однако же, его открытие не имело какого-либо продолжения. Возбудителя чумы продолжали искать, но не там. И лишь в конце XIX века двое исследователей, независимо друг от друга сумели определить виновника возникновения этой болезни.
В 1891 году в Центральном и Южном Китае разразилась крупная эпидемия чумы. В историю она вошла как Третья пандемия чумы. Пугала скорость распространения заразы. С побережья Китая, из Гонконга, Шанхая на паровых судах болезнь распространялась по свету с невиданной до того скоростью. Мир цепенел от ужаса, наблюдая, как в считанные дни болезнь пересекала океаны. Еще вчера фиксировали вспышку в Гонконге, а через три дня первые больные уже появились в Бомбее.... Поскольку эпицентром эпидемии был Гонконг, именно туда был делегирован сотрудник института Пастера в Париже Александр Йерсен. Там же оказался и японский бактериолог Сибазабуро Китазато, посланный правительством Японии, Китазато к тому времени имел весьма уважаемый научный авторитет. Мало того, что он был прямым учеником немецкого микробиолога Роберта Коха, (прославившегося открытием бациллы-возбудителя Сибирской язвы), так он уже внес значительный вклад в борьбу со столбняком. И он был старше Йерсена. Йерсен же несмотря на молодость имел богатый опыт изучением дифтерии, увенчавшийся блестящим успехом. В общем, оба они принялись за дело и независимо друг от друга в 1894 г. обнаружили в крови пациентов и в органах умерших чумные бациллы. Китазато оказался проворнее и немного опередил Йерсена с объявлением об открытии. Зато Йерсен представил более подробное, более точное описание возбудителя чумы и даже зарисовал его. И поэтому теперь чумная бацилла, эта извечная гроза человечества, была опознана и названа по имени французского ученого: Yersinia pestis.
Дальнейшие шаги не заставили себя долго ждать. Не только в Гонконге, но и в других местах, пораженных болезнью, начали работу многочисленные международные группы. В одном Бомбее, сильно пострадавшем от эпидемии, в это время действовали английская, русская, немецкая, австрийская и египетская комиссии, а также местный, бомбейский противочумовой комитет.
Однако, почти три года усилия этих групп были бесплодны, пока тот же Александр Йерсен не обратил внимание на то, что перед началом эпидемии в Китае наблюдался загадочный мор крыс и сурков. В 1897 году совместно с Эмилем Ру он выдвинул гипотезу о крысах, как переносчиках заболеваний. В том же году профессор М. Огата из Гигиенического института в Токио установил наличие чумных бацилл у блох, собранных на инфицированной крысе, и высказал предположение, что блохи могут быть их переносчиками.
Все остальное было делом техники. Ключом к окончательной разгадке неблаговидной роли блох в возникновении чумы послужили наблюдения за мелкими повреждениями кожи, возникающими в некоторых случаях при укусе инфицированными блохами. Такие крохотные сероватые повреждения-пятнышки всегда предвещали появление бубона в укушенной части тела. Это заметил французский врач П. Симонд, который присутствовал при начале эпидемии чумы в китайском Юньнане. В 1898 году Симонд опубликовал сенсационные результаты своих опытов, в которых ему удалось заразить крысу через чумных блох. Более того, затем болезнь передавалась посредством блох от крысы к крысе. Таким образом блохи окончательно себя выдали.
Завершить этот рассказ я хочу вкладом русской медицины в эту, ставшую эпической, борьбу людей с чумой. После того, как был вскрыт механизм передачи заболевания, осталась самая малость. Создать вакцину. Впервые ее сделал русский ученый-бактериолог Владимир Ааронович Хавкин , который в период 1893–1915 гг. работал в Индии. Во время эпидемии чумы индийское правительство поручило ему разработать противочумную вакцину. Надо заметить, что до этого именно Хавкин первым создал эффективную вакцину против холеры и успешно вакцинировал ею жителей ряда индийских провинций в 1893 году. Для приготовления вакцины против чумы он использовал убитые нагреванием культуры чумных бацилл. Дело увенчалось успехом. Хавкин не просто создал первую эффективную противочумную вакцину и доказал её безопасность вначале на себе, а затем в течение нескольких лет непосредственно участвовал в вакцинации населения. Созданная Хавкиным в Бомбее небольшая противочумная лаборатория стала впоследствии крупнейшим в Южной и Юго-Восточной Азии исследовательским центром по бактериологии и эпидемиологии и с 1925 года носит его имя.
После этих открытий началось контрнаступление человечества на чуму. Но это уже другая история.
На этом пока все.
Продолжение следует...