«Свекровь рассказывала мне, что рядом с городком, где они жили, был сахарный завод, куда из соседних колхозов свозили на переработку свёклу. На подъезде к этому заводу открывалась страшная картина: карачаевцы сидели вдоль дороги, держа перед собой мёрзлую свёклу — ко рту поднесли, да так и замёрзли и умерли от голода и мороза — с нею в руке», — рассказывает Земфира Хаджи-Муратовна. В ноябре 1943 года советская власть депортировала карачаевцев по распространённому тогда обвинению — «в бандитизме и пособничестве врагу», как и другие народы Северного Кавказа их выслали в Казахстан и Киргизию. Только в 1956 году им разрешили вернуться на родину, а в 1991 году представителей всех репрессированных национальностей реабилитировали и признали депортацию незаконной. Земфира Хаджи-Муратовна пережила эти события с самого начала и дождалась возвращения в родное село Карачаево-Черкесской республики.
Перед депортацией
В 1942 году вермахт захватил большую часть Северного Кавказа. Среди населения развернулась немецкая пропаганда, которая критиковала сталинский режим и призывала к сотрудничеству с фашистской Германией. «Воззвание к гражданскому населению Кавказа» утверждало: «Германская армия и её союзники пришли к вам не как поработители, а как освободители всех кавказских народов от ненавистного вам большевистского ярма».
Немецкое командование пыталось заигрывать с авторитетным для жителей Северного Кавказа мусульманским духовенством: говорило о поддержке ислама и необходимости строить мечети, объявило о свободе вероисповедания в регионе, призывало развивать национальные ремесла и языки.
Несмотря на это партизанские отряды и подпольные группы Северного Кавказа в период оккупации уничтожили тысячи военнослужащих немецких войск и полицейских. При этом небольшая часть населения, как и в других оккупированных регионах СССР, из-за недовольства советской антирелигиозной политикой пошла на сотрудничество с противником.
В начале 1943 года большая часть Северного Кавказа была освобождена от оккупантов, но до середины осени регион оставался прифронтовой зоной, его бомбардировали. Началось расследование: люди обвинялись в сотрудничестве с врагом. При этом пятнадцать тысяч карачаевцев служили на фронте, многие были удостоены правительственных наград, но не все смогли их получить из-за принадлежности к репрессированным народам.
На расследование ушло три дня, и уже двенадцатого октября был издан Указ Президиума Верховного Совета СССР № 115-13 «О выселении карачаевского народа в Казахскую и Киргизскую ССР».
Среди причин значилось: «...многие карачаевцы вели себя предательски, вступали в организованные немцами отряды для борьбы с советской властью, предавали немцам честных советских граждан <...> после изгнания оккупантов противодействуют проводимым советской властью мероприятиям, скрывают от органов власти бандитов и заброшенных немцами агентов, оказывая им активную помощь».
Было решено вывезти карачаевцев из мест этнического проживания, а Карачаевскую АО ликвидировать. Для этого за несколько дней до депортации на территории привезли солдат Красной Армии — якобы, на учения. Местные жители приветствовали их, рассказывали о своих родных, которые тоже воюют на фронте, угощали домашним сыром и айраном. Но вскоре начались репрессии и гостеприимство оказалось обмануто.
Карачаевцы стали первым народом Северного Кавказа, который советская власть решила массово депортировать.
Рано утром
«Мне тогда было пять лет, — рассказывает Земфира Хаджи-Муратовна. — Мы жили в селе Верхняя Теберда. Помню, как до депортации к нам в дом пришли два красноармейца и попросили еды. Мама дала им кукурузных лепёшек, накормила, с собой положила бурдюк из козьей шкуры (кожаный мешок для хранения жидкостей — прим.авт.). Через несколько дней эти же солдаты пришли в наш дом рано утром — объявлять о депортации.
Они узнали маму и шепнули ей: “Мамаша, ты никому не верь — сюда вы уже не вернётесь. Собирайте всё, что у вас есть, вы эти места больше не увидите”».
Другие солдаты, когда входили в дома, говорили, что через месяц все вернутся обратно, а необходимость уехать объясняли военным положением — нужно, мол, выгнать всех немцев с Кавказа. Людям советовали ничего с собой не брать. Двое красноармейцев спасли семье Земфиры жизнь: родные успели собрать кое-какое имущество, взять с собой еды и успеть обежать соседей. Поэтому, говорит Земфира Хаджи-Муратовна, в первые самые тяжёлые годы депортации, когда вокруг умирали люди, им было немного легче, и они могли помогать другим семьям.
Репрессии против народов Северного Кавказа разрушили множество семей: тех, кого не было в момент высылки, отправляли по разным поселениям.
«Когда пришли солдаты, — говорит Земфира, — отец вместе с тётей и дядей был на работах — они выращивали кукурузу, от нашего села до них ехать три часа. Мама умоляла не разлучать нас, их забрали прямо оттуда и увезли в Казахстан».
В пути
Земфира Хаджи-Муратовна помнит, как её односельчан собрали во дворе колхозной конторы. Вокруг были шум, суета, крики. Многие плакали навзрыд — никто не понимал, что происходит.
Всех затолкали в товарные вагоны. Земфира Хаджи-Муратовна рассказывает, что условия в них были ужасные — тесно, душно и грязно. Выйти можно было только на редких остановках. В дороге старались люди друг другу помогать — кому давали хлеба, кому — кусочек сыра, пока ещё были запасы.
«Когда кто-то умирал, а таких в дороге было много, их выбрасывали в реки, которые встречались по дороге. Ехали долго — больше недели. Люди потеряли счёт времени. Никто не знал, куда нас везут. Красноармейцы только сказали, что в Среднюю Азию».
Из Северного Кавказа в Казахстан и Киргизию выселили больше шестидесяти девяти тысяч карачаевцев. Территории упраздненной Карачаевской АО была разделена на несколько частей — большая часть отошла Грузинской ССР.
Первые годы
«Нас привезли в Киргизию, во Фрунзенскую область, тогда это был Сталинский район, потом его переименовали в Московский, село Тюлёк. Там жили русские, эвакуированные из блокадного Ленинграда, большая часть села — киргизы. Нас расселили по квартирам: сначала мы жили с мамой, её тремя сёстрами, двумя братьями, бабушкой и дедушкой. Потом нас разделили, и мы стали жить в квартире с русскими эвакуированными. Мама всё время плакала, вспоминая об отце».
Переселенцев разместили на территории от Северного Казахстана до предгорий Памира. До 1945 года их правовой статус не был определён — это затрудняло и без того нелёгкую жизнь, затем вышло постановление «О правовом положении спецпереселенцев», по которому они пользовались всеми правами граждан СССР, но без разрешения коменданта спецкомендатуры НКВД не могли отлучаться за пределы своего района. Самовольную отлучку считали побегом и строго наказывали. Семьи обязаны были в трёхдневный срок сообщить в спецкомендатуру НКВД о рождении ребенка или смерти члена семьи. Запрещался переезд из одного населенного пункта в другой. Без разрешения нельзя было навещать своих родственников.
«Взрослые должны были постоянно расписываться у коменданта и никуда не отлучаться без его разрешения — даже на рынок. Молодёжь считала эту процедуру унизительной. Имени коменданта я не помню, но к нашему счастью это был понимающий и хороший человек — не всем так везло», — вспоминает Земфира Хаджи-Муратовна.
Первые годы переселенцам жилось тяжело. Местное население после советской пропаганды относилось к ним настороженно: людей в глаза называли «бандитами» и «дикарями».
«Мама рассказывала, что было очень трудно: страшный голод, никаких запасов у людей толком не было, вокруг война. От голода люди пытались любым способом найти пропитание: в полях, когда убирают зерновые — пшеницу или ячмень — остаются колоски, которые переселенцы собирали. Это было опасно: если их ловили, то колоски отбирали, а людей били. Эти колоски всё равно бы сгнили под снегом, но людей за их сбор жестоко наказывали.
Если кому-то, как нам, удавалось вывезти золото, простыни, всё это меняли на кукурузу и яйца. Родные скучали по дому, дедушка говорил: “Куда же мы приехали? На нас говорят “бандиты”, а сами…”».
Первые годы голод среди поселенцев был страшный — люди пытались найти хоть какое-то пропитание, ходили в лес, искали животных, которых можно поймать. Земфира Хаджи-Муратовна рассказывает, как подружилась с девочкой — из русских эвакуированных. Как-то они пошли играть и увидели, что брат этой девочки откуда-то принёс двух мёртвых ежей и кинул в печку, которая стояла во дворе.
Среди переселенцев, особенно в первые годы, было много смертей: люди оказались в новом климате, у многих с собой не было практически никаких вещей. Среди них часто вспыхивали инфекционные заболевания. Несмотря на это, народы Северного Кавказа в Казахстане и Киргизии постепенно приспособились к условиям: подружились с соседями, научились выращивать новые для себя овощи и фрукты.
«Вернулись!»
Многие семьи потеряли родных и близких из-за расселения по разным местам. Комиссар госбезопасности В. Чернышов сообщал Л. Берии в декабре 1943 года, что во всех районах расселения Казахской и Киргизской ССР от карачаевцев поступает много заявок на розыск членов семей и воссоединения с ними. Семье Земфиры Хаджи-Муратовны повезло: их близкие вернулись.
«Мы знали, что они вот-вот должны приехать к нам — мама получила письмо. В один день к моему дедушке прибежал кигризский мальчик и сказал, что видел въезжающую в село бричку с людьми. Какой это был праздник! Никто и не думал, что мы ещё когда-нибудь с ними встретимся. Бабушка говорила: “Неужели это мне не снится?”. Мы заняли у одного киргиза барашка — сделали Курманлык — “Сабантуй” по-карачаевски»
Папа Земфиры по возвращении пошёл работать — возить в бричке бензин для тракторов. Мама работала в колхозе — выращивала свёклу и, по словам Земфиры, за труд была награждена медалями.
Жизнь в депортации
Земфира Хаджи-Муратовна пошла в школу-семилетку в своём селе. Учили детей на русском, кроме русского преподавали киргизский и немецкий. Окончив семь классов и получив разрешение от коменданта, она уехала к папиной двоюродной сестре — в её районе была школа-десятилетка.
Земфира рассказывает, что карачаевцы старались сохранять свою идентичность — соблюдали традиции, отмечали национальные праздники. В семьях говорили на родном карачаевском языке, передавая его из поколения в поколение.
Кроме ограничений в свободе передвижения спецпоселенцы были лишены и ограничены в других правах тоже. Например, их не принимали в профсоюзы и не призывали на службу в Красную Армию. Чтобы поступить в вуз, многим нужно было выезжать за пределы своего района — коменданты не отпускали их. Дядя Земфиры пытался поступить в институт три раза.
Родители Земфиры Хаджи-Муратовны сделали себе огород. Постепенно подружились с соседями — отмечали вместе национальные праздники друг друга. Когда Земфире исполнилось восемнадцать и пришло время поступать в институт — шёл 1956 год — село освободили от коменданта НКВД.
«Когда вышел этот указ, вся молодёжь, узнав об этом, собралась на праздник: мы теперь такие же граждане, как все! Можем поступать в институты, выходить и выезжать за пределы села без разрешения и никого не уведомлять», — рассказывает она.
Земфира поступила в медучилище, тогда же познакомилась с мужем, но в браке они прожили всего два года: мужчина работал контролёром, рейсовый автобус, в котором он ехал, перевернулся, и он погиб. Земфира осталась одна с маленьким ребёнком — дочке было шесть месяцев. Девочку назвали Цайора. Земфира рассказывает, что она погибла в тридцать два года — в «лихие девяностые» поехала торговать в Белоруссию шерстью и вязаными вещами, там её убили из-за денег.
На родину
В 1956 году с карачаевцев частично сняли ограничения, а уже в 1957 году им было разрешено вернуться на Северный Кавказ.
«Люди ходили к Хрущёву, просили, чтобы им разрешили вернуться на родину, — рассказывает Земфира. — В итоге он развенчал культ личности Сталина и издал указ о том, чтобы вернуть всех людей назад. Не только карачаевцев, а все народы. За это у нас его очень уважают.
Нам выделили эшелоны, люди собрали коров, лошадей – всё, что было в хозяйстве. Многие не стали ждать эшелонов — поехали сами, как могли — очень уж хотелось обратно, несмотря на то, что здесь они уже что-то нажили, а там не было ничего. Дома многих оказались разрушенными. Остальные пришлось выкупать. Моя тётя свой домик с верандой выкупила тогдашними деньгами за двести пятьдесят рублей. Тем, у кого не осталось жилья, государство старалось помочь и выделяло ссуду».
«Мой папа возвращения не дождался — наша семья не сразу смогла уехать, а в 1958 году он умер. Я доучилась, потом работала и уехала только в 1962 году, через год в родное село вернулась и мама с моим братом, который родился в депортации. Всего мы прожили там четырнадцать лет. Мама часто вспоминала тех двух красноармейцев, которые сказали им взять побольше вещей — говорит, если бы не они, мы бы умерли».
Земфира говорит, что у многих есть ностальгия по местам ссылки. Она и сама бы съездила туда, чтобы увидеть места, где она росла, училась и гуляла с мужем.
Историки заключают, что за время депортации было уничтожено около трети карачаевского народа. По словам доктора исторических наук, профессора Мурата Каракетова, не будь депортации 1943 года, численность карачаевцев в России сейчас составила бы 400-450 тысяч человек — вдвое больше, чем сейчас.
Политическая реабилитация карачаевского народа произошла в 1991 году. Высшими государственными органами СССР, а позднее — РСФСР депортации признали незаконной. Ежегодно 3 мая карачаевцы отмечают День возрождения карачаевского народа — праздник, установленный в 1997 году и приуроченный к возвращению репрессированного народа на родину.