Рассказ участвует в литературном конкурсе премии «Независимое Искусство — 2019».
Mini-Mental State Examination (MMSE)*
В ГПД* меня устроила ЛВ, жена двоюродного брата Гурéвы мамы моей подруги с университета Оленьки, в день рождения Папика, – так некоторые смелые в сем гранд кулуаре называли главврача. Остальные – папой. ЛВ повела меня в подвал – лоцию предполагаемого архива, т.е. на моё будущее рабочее место, полуразрушенное, сырое, не предназначенное для моих почек. Но я архивариус… Бывалые подземные ходы, вечная жизнь наоборот, кое-где обустроенная под отдел кадров и хозчасть (святые места, печень и совесть КУ*), а там, где я должна была информировать мир об историях его сумасшедших, — палый, как от взрыва, котлован. Мой обозначенный на карте века кабинет-призрак пах известкой, плесенью и откуда-то ладаном. Это единственное, что меня успокаивает всегда. Мы остановились у руин, пришлось заглянуть в будущее, главнейшая по науке барышня предложила ПОКА посидеть наверху в регистратуре, встречать и ориентировать всех приходящих, изучать архив, помогать, так сказать, разбираться во всем этом MMSE и направлять, куда следует (она всегда поможет, если что необъяснимое встретится вдруг на моем пути), курят — там, собака на привязи, а когда закончат работы, перебраться сюда. Я согласилась. Восстановился долгий ремонт и улыбки в сторону уходящих в тушь катакомб бывшего роддома… Одиночество, поиск бумажных пациентов и вид из окна на старый в винограде, вишне и яблоне двор с беседкой для курильщиков и старой привязанной собакой исчезли в никуда, т.е. обратно…
— Тётка не напугала? – из пыли возникла низенькая круглая женщина, она как-будто летела рядом, что-то всё время теребя в карманах своего халата. – Я Валентина, здрасьте, Вы к нам надолго, свой халат есть?
Я ничего не поняла из её слов, улыбнулась и вдалеке поздоровалась, но мне понравилось, как легко и стройно после 50-ти ожиревшая Валя одним па объяснила мне всю структуру айсберга. Т.е. все люди вообще на айсах, и у каждого пик свой. Позже, непознанные сгустки судеб, карм и случаев лично приобрели свою же от кутюр молдаванскую форму. Наапример, злая собака Тётка, которая за людей считала только врачей и тех, кто без перекуров обеспечивал её 4-х разовым питанием и ночью отцепить да дать побегать, т.е. наших сторожей. Однажды её благодетели на цепь забыли посадить, а я из архива возвращалась, хоорошо, дверь была закрыта… Мне нравилась одна моя планетарная черта – всё начинать вовремя и сначала, в подходящем разуму и душе месте. В год перед отъездом этим всем оказался горпсихдиспансер. Как дерево в псалме, посаженное при потоках вод, приносит плод свой во время своё.
Я зашла к папику Олегу Николаевичу и поздравила его отныне своим появлением с его днём рождения. Здесь ничему не удивляются, и ОН согласился.
Я усердно должна была прислушиваться ко всем голосам и заполнять карточки, иначе влетала медсестра – Стрекоза (как в хорошем настроении называла её моя напарница, и наставница, и мать родная) и стрекотала в моё окошко:
— Ну я же просила Вас заполнять карты больных на двух языках и писать понятно, указывать пол, вот здесь квадратик в углу, видите?
Я кивала. Потом она подлетала и стрекотала в следующее окошко, о напрасно..:
— Я же просила Вас, Наталья Сергеевна, уже не раз, вы же знаете, как Нелли Сергеевна нервничает, когда плохо заполнено.
Моя искренняя из другого оконца, будто вся как богиня-медрегистратор, тонко чувствующая инородное, обычно не поднимала своих выразительно пегих и глубоко красивых глаз на подобное, всем телом, плохо нарощенными ресницами и модной стрижкой показывая, что она очень занята. Только я могла видеть, чем, к миру мы были явлены одним торсом, но так — мы, понимая и правила, и ход событий, любили друг друга. Сочувствовали. Это, при желании, могут все. И брали, когда лежало, вечный сквозняк, выходящие в нимбе полуглавные сёстры, не закрывающие за собою двери, и вечно ругающиеся дежурные уборщицы, о святыни наши, закрывающие их, то суточный, а то и недельный прикорм изрядно жертвующих беспошлинной медицине. Кофе, шампанское, пирожное картошка.
— А с каких это пор Нелли Серг(х)евна стала понимать на двух языках? – соизволяла оттряхнуть от крошек и кутикул халат, о, моя смелая. — Мы ж не по-французски тут к вам в кабинет посылаем. Идите, Вера, идите, не мешайте работать. Сами ж отвлекаете, а сами потом хотите, шоб мы вам тут карточки правильно заполняли. Г(х)рамотные, разберёмся.
Мне выбранная очередной раз Наташа была похожа на недолеченную амазонку, но всегда чувствовалось, — это из-за того, что она переживает за своих мужчин. Когда от 16 до 60-ти отца, мужа и сына ни с хрена каждый день хотят забрать на дебильную войну, и не так ответишь, но это молча… и не в нашем заведении. За дебила еще и отхватить можно, т.е. ответить по пунктам языка и его предназначения придётся…
— Ну я прошу вас, девочки, — всё стрекотала улетая медсестра самой интеллигентной врача -6- района сей богадельни Нелли Сергеевны – стара, сильна, строга, в прекраснейших серебряных кольцах – перстнях, как мне заметили, по секрету, ручной работы, – ааа – обожаю – какой-то пациент наш, бывший ювелир – ааа… уже не приходит… Госпожа Серебрякова, единственная, уходя, вспоминала внука. Остальные сравнивали времена с временами и увлекались жизнью растений.
Так, с ноты по человеку – портрет. Меня явно и вовремя привлекали человеческие знакомства. Случайный пленер на безвоздушной гондоле. Какое разнообразие, как дивен Ты, Господи, в детях и деталях своих.
Первым впечатлением, конечно же, было яблоко.
— Благословляю Вас! – зашедший всегда снимал шляпу у входа, кланялся всему уборштатперсоналу, нюхал пальму, (- О, явился не застудился,– так его всегда встречала доменная с метлой Надя), все здоровались и целый день, меняясь, протирали следы.
— Через оргстекло?
— Я психический, но я всё соображаю! Хотите, я Вас покормлю?
Когда НС была на перекуре, я свободно могла вникнуть в каждого, не соблюдая дистанций.
— Нет, спасибо, я не голодная.
— Я серьёзно, – он стал выкладывать из котомки всего понемногу и протягивать мне через окно.
— Я верю Вам, но я не голодная.
Мы увидели возвращающуюся шеренгу покуривших, всех внимание на середину, пчелки по соткам, и мой Раскошка стал сгребать собранное обратно.
Как бы я пожевала твои орехи и изюм, но я еще не знаю, как с вами разговаривать, с толстыми линзами и уходящими в бездну глазами, с шапкой набекрень, в камзоле, или наоборот, в шапке по форме и дырявом камзоле. А, главное, эта улыбочка… Это не рефлекс: спросил-дождался-ушел. Это блаженность: ходит-бродит, свое вспоминает. Да и жалоба его космическая – в утрате чувства радости. Я на работе – значит, пристаёт.
— О! Привет, Федя! Шо с молоденькой девочкой хотел зазнакомиться? Так мы тут все замужние, тебе по коридору налево, сам знаешь куда, карта твоя с недели лежит где положено, иди с Бохом.
— Наталья Сергеевна, дорогая вы моя, скушайте яблочко за моё здоровье! – Фёдор тоже всегда спешил к врачу.
После перекура мой незаменимый гид бывала благостна, немного развалившись.
— От дал Бог, та ще й кинув. На, ешь яблочко идиотское, а то и не выпьешь с тобой, светишься, как тростинка. Шо ты жрешь вообще кроме кофе? На одних бутербродиках рая не построишь.
Меня породно и профессионально поражали народные мотивы в своем непосредственном соку. Такое трепетворящее восприятие событий, клепало и сок внутри. Странно, как только я начинала где-то работать либо не по плану якобы с кем-то перемежаться, рядом со мною, т.е. в отношениях вынужденного излияния, всегда оказывались такие дивы, с разъебанным здоровьем либо душой, но с позиции крепкие, знающие мат, жёсткие, верные, живые. Ты немного знала о моём муже, о маме, о семье, о мечте, я же полностью была посвящена в основные узлы твоего крепкого быта. Тягость к противоположному. Несмелый диагноз постоянно радостно входящей в реальность. Любопытство? Страсть? ВСД?
Карты посетителей изданы на украинском языке, заполняются они по-русски, картотека (вся) на русском, общение также, электронная база матереет благодаря бывшей 12 лет танцовщице соответственно. Компьютерная леди Татьяна была так суха и стройна, что, казалось, она из репрессированных и будет до конца дней своих страдать и нечего кушать. И ох как все обсуждали новейшее время, вернее, провал в нём! Татьяна снимала очки и спрашивала по-учительски – а Вы видели их портреты? Одно лицо, всё время, вернее, рожи… (Всех передёргивало вместе с изящной Таней). — А жопы? Все — на полмира. Так кáк я перейду на другой компьютерный сленг, если я ему не обучена? Они, видите ли, с картин шагнули в постеры…
Мне иногда хотелось прикоснуться к её плечу, чтобы остановить, успокоить, не дать прыгнуть до потолка, напоить молоком, пригласить на танец, подарить бусы. Я, наверное, могла бы что-то ради неё разбить. Её цукатами я иногда угощалась. Карта номер ноль…
Потуги навязать «постановленное вчуже» порой необходимо покрывать немым сиротством, неустанно делать своё, указывая на со- и несовершенство. Этого в диспансере хоть развяжись. Фотореакции содружественные. Но главное – субординация, соблюдение тревожных условий под маской собственного Бытия.
Папа – настоящий старейшина. Все негласно верят, что он знает ВСЁ, потому жизнь рабочая вертится вопреки тайнам его присутствия и безднам его настроения, т.е. всякие его эманации под ярким контролем и повиновением свиты. Бывают царские срывы – опаздывают, недоглядели парковку, голгофу под окном, шерсть развели, хари тупые, чуть мамину вазу не разбили. Тогда уж все на ковёр, и грех покруче бездомных, продразверстки и ледяного архива…
Мне повезло – не успев ахнуть, я сразу попала на корпоратив, 8 марта, 30 женщин и 5 мужчин. Это идеально сближает, отсекая формальности, выстраиваемые как форпост месяцами. После самогона Демьяновны, секретарши бывшего главного и сестры-хозяйки нынче, забавным мне показался Зурьянович, самый старый психиатр -4- района, в котором я и выросла. На него в такой день, весна, напал пациент, обозвав молодым козлом, его, целуя в лоб и чокаясь, успокаивали все женщины по очереди, и он добродушно подпрыгивал:
— Я не молодой человек, я полковник!
Зурьяныч, действительно, выходил из кабинета, как князь. Неприступный добролюб и честивый служака. Всем дал, все чтили. Теперь я понимала, почему Люба из первой парадной после посещений весь двор знал куда возвращалась такой привычной и спокойной. Какой я и знала её в детстве. Один лишь раз она бегала грозясь убить по двору с ножом за соседкой. Когда я спросила маму, чем ей не угодила тётя Соня, мама ответила: А это и неважно. Так я начала разбираться в параллельных снах, а как в жизни — было скрыто в ваших личных картах, господа присяжные, притянутые чéм сюда?… Теперь я могла прочесть и Любин анамнез. Но что понятного в этих цифрах, диагнозах и почерках? Во святое время выдачи бесплатных лекарств она приходила к Зурьяновичу, как на свиданье, плывя мимо меня в соломенной шляпе, откидывая поцелуй и взмах.
— Привеет! — (в моем детстве я не думала, что Люба умеет улыбаться). – Я тудаааа….
После этого посещения она попросила мою маму принести из школьной библиотеки Шекспира.
Ей было без очереди, и за углом мы слышали лишь крики из мутного жерла раскаленных мучеников… Смирить их могли только наши сестрицы чистых коридоров и святые рецепты.
Благородный метод у Зурьяныча, и всё завязано на циклах, подумала я. Я видела однажды, как он курил после работы, по сути, мой врач и всех пошатнувшихся в -4- районе. Уставший мегалит, которого ласкала одна Тётка, она любила старика, наверное, за тишину и разговор с Богом. Рядом умирали молодые врачи на рабочем месте от алкоголя, разрыва нервов и еще чего-то неразученного в его кругах, а он сидел и курил и плакал в небо.
Весёлая компания! – успокоилась я…
Самогон Демьяновны, действительно, был вкуснее всех напитков женского дня, он лился всегда везде кому когда вдруг надобно. И пирожки. Нина Демьяновна слыла древнейшей статуей коллектива, у неё, кроме счастья и любви, было всё – 20 внуков и правнуков, все дворовые животные, огород в деревне, куда она как солдат ездила на выходных, и который кормил их всех, католическое вероисповедание и недюжинное здоровье. Точно, из семьи польских переселенцев.
Я всем улыбалась, со всеми пила, каждый спросил как мне здесь – нравится? – помню, что все врачи выглядели самодостаточно и своеобразно, наверное, я всем отвечала -да -, стояла в сторонке, не помню, но как обычно после сильных перемещений и обильных знакомств я немного туплю и смущаюсь. Положение везде и всегда и по всем артефактам спасала Валентина, код нашей компании грамотного резерва. Она снова возникла из пыли с двумя пластиковыми стаканчиками в одной руке и тарелкой бутербродов в другой, мы выпили, она тоже спросила – Ну как тебе? – Я ответила – Вкусно. И (вот женщина!) она как после совершенно секретного поручения закивала на меня остальным, хитро улыбаясь, типа – ну, шо я вам говорила? — нормальная девка. Так, после праздника прослыть мне суждено было «скромницей», но своей. Выстраданная славянская заслуга. Почему серьга в одном ухе? – Вторая заросла… Почему в косынке? – Нравится. Замужем? – Да… Дети есть? – Нет… Вот теперь можно покупать пломбир в стаканчике Евгении Львовне, дерзновенной особе наших ужасно грязных проходов, и утренние бублики Надежде Николаевне, о, одной из ослепительно необъезженных, О, фигур, следящей за больничной атмосферой без всякого здоровья, а это знак, суть и немного прана, потом, тебе в копилку, мечт и достижений.
Запоминать много имен, отчеств и фамилий в один момент (с понедельника на работу к -8- хохо утра) было трудно, я записывала и обращалась по бумажке, но в психиатрии важен факт. И следующую после Валентины, Тётки, Зурьяновича, Веры и Демьяновны я усекла навсегда преподобную вдову неподдающихся спокойствию размеров Надежду. Она мыла очередной раз очередное место, зашла мама с мальчиком (детский отдел был в золоте, врач Оксана Кривда в неприкасаемости и той правде, какая кому нужна), потому перед посещением сих непрошибаемых случайным ветром гатимых перемен дам всё должно быть в норме чистоплотной, и по форме выстроенных и направленных. Т.е. мне порой даже ничего не приходилось говорить. Зачастую сверху все были проинструктированы десантом по коридору. И тут мальчик остановился и потрогал листик пальмы диспансерской (вы знаете отношение некоторых людей к этому виду пальм?), так вот, когда это увидела НН, она всей тучей на весь наш недостроенный первый этаж с цоколем и без матподдержки прогремела: МАЛЬЧИК! У НАС ТАКОЕ НЕ ДЕЛАЮТ!!! Я спряталась под окно, мама быстро заволокла дитя в нужный кабинет, представляю, как был подготовлен ребенок ко встрече с неизвестным, но заранее пугающим. Уборщицы, я теперь точно знаю, в нужный для родины момент способны подсказывать диагнозы. Я лежала и давилась ржой и слезами, и тут в окне послышался этот гул дыхания, этот подъем и подол миссий человечьих и их недосказанных эмоций. Я подняла голову и должна была оценить масштаб порыва сбережений за счёт КОГО! и закивала по привычке.
-Ух, за всем разом не уследишь… Давай их карту, занесу по дороге.
— Спасибо, Николаевна! Если Вам не трудно.
— Было б трудно, не подошла б. На, конфетку пососи, а то свалишься к концу дня.
У неё были совершенно больные ноги, как они носили её, мне и в мистике не понять, а вскоре я узнала, что её очень любил муж и упал с крана в цеху случайно, в молодости, то ли на него кран упал, уже никто не помнил. Я слушала эту историю с момента начала того злого дня до того, как ей сообщили, – несколько раз, от разных сестер-хозяек, как миф, никто и не смел ничего привирать. После этого обычно пили. Я во всех странных людях всегда нуждалась, а они благодаря Оленьке, голубке моей, чуду сердца и бальзаму памяти, собрались рядом и уселись на свежий бутон…
Утро начиналось с брынзы и кофе. Неля, сидевшая сзади у входа в нашу картотеку и выдающая учебные, военные, заграничные и прочие справки, перед работой неизбежно проходила базар и покупала свежую брынзу. Неля всем давала попробовать. В слепящем золоте и дорогих платьях, она ходила на работу ради отдушины, потому всегда была мягка и учтива. Я знала, что она любит свою деревню, родичей, мужа, дочь в Лондоне, вообще, примерная во всех смыслах особа. Потому ей и доверили кассу. Потому она и гордилась. И секретничала только с секретаршей Лизой, юной одесской девочкой, тоже в дорогой одежде и примерной семье. Лизонька, если не хотела работать, то продолжала рассказ из своей жизни с того места, на котором остановилась в прошлый раз, Таня и Неля, как свет в подвале, подключались автоматически, и нам приходилось закрывать дверь, чтобы каждому приходящему создать иллюзию ясности и покоя, а всем кто к секретарю отвечали – оставьте, передадим.
«Медична карта №… Поступает впервые, в 4 года упал в котлован будущего балкона, с диагнозом «Сноговорения». ЧМТ никогда не лечили… Обмороки отрицает. Тошнит… Согласен на госпитализацию…»
«Медична карта №… Продала своё хозяйство в обмен на выпивку… Самостоятельно прекратить запой не может…»
«Медична карта №… Атакуемы другой цивилизацией… Она негативистична…»
«Медична карта №… Озноб и сдвиг равновесия… Психический статус: критичны, просят помощи…»
Похмелье, как ярко выраженная деменция, иногда совпадает с чьим-то неожиданным событием. Например, вызов на дом. Чаще всего, дети приглашают врачей родителям, надеясь с помощью Люшера, Шмишека и Эйдемиллера решить, наконец, вопрос старости и имеющегося капитала.
Захотелось в архив, найти вердикт небезызвестному с рождения родственнику, посмотреть, чем лечили, зайти в любой кабинет, поговорить о синдромах, вникнуть в бесчисленные расстройства – было бы безопасно и даже приятно, все гуру в многообразных компроме зависимости. Но не нашла… Неужто окончательный диагноз – Без ознак? Сознание ясное_язык на средней линии_не наблюдалось_не изменен_не нарушены_пословицы не только повторяет, но и сочиняет… Одна из моих обязанностей – читать все заключения и выбрасывать похожее в мусор, не оскорбляя архив устойчивыми. Нас интересуют только больные. Они на учёте. Будьте внимательней. Я чту алфавит.
Один, к примеру, приходит под вечер, на костылях, и требует папу, чтобы опровергнуть свой парадокс и доказать, как его неверно лечат. Ему указывают на часы, и он успевает лишь высказать причину своего прихода… Другой не приходит без мамы. На избранных я вообще не смотрю, они вкатываются всегда молча, и все знают куда… Ещё я слушаю всех по телефону, и меня сразу предупредили о постоянном списке звонящих в определенное время, так что трубку можно не поднимать без совести сумняше. Но я с охотой снимала плесень угроз и внимала душевному блуду их, украденных неужели неизвестной науке силой, успокаивала, сострадала, чем могла, т.е. нутром. А чем ВЫ больны, бедные мои соучастники? Вы знаете или нет — как лечиться?
Особо особенно мне импонировала госпожа Суворова. Она звонила после каждого приёма лекарств (подобные не выходят уже из дома, живя на бесплатном рационе диспансера), и этот монолог всегда завораживал. Текст был нервным, но стройным. Она без перерыва на сон слышит голос Бога и звонит уже много лет, требуя вызвать папика на дом, но на привычные вибрации столько же много лет отвечают либо не отвечают одни регистраторы.
— О! 2 часа, сиди, щас будет твоя подруха звонить, — так называла Суворову моя чудная сопутница с именем моих младшей сестры и бывшей начальницы.
— Алло! ГПД слушает!
— Во-первых, я хочу сделать вызов главврача на дом, во-вторых, хочу узнать, по какой причине со мной никто не хочет разговаривать, а, в-третьих, поймите, я в изоляции…
— Почему?
— Кругом бандиты. Вы видите, что вокруг происходит? Я во внутренней изоляции, а не во внешней.
— Я постараюсь передать Вашу просьбу.
— Спасибо, спасибо…
— Только Богу…
О безысходности, о тупой борьбе, об очевидном, не имеющим претензии быть исправленным, я, действительно, не могу вам всем ничем помочь… «Лечу и баю» — как в той скоморошке…
Некоторые боятся своих сомнений и расписывают о как! своих близких, лишь бы попасть на приём и услышать, как грубо они дезориентированы во времени, месте и способностях собственной личности, и скорее, пожалуйста, выдать таблетку. Поражение. Мы как постовые в тумане на 2 бойницы – по взгляду и пяти словам — распределяем шары в ячейки, распутывайте, мадам Мариева и юнкер Поздняков. Перегнав пациентов и полив цветы.
После больно жестоко сложившихся в дурной истории событий приходящий и так редко врач Поздняков всегда шутил. В первый раз на постановленное по радио приветствие «Слава Украине» ответил хохочущей НС «Христос Воскресе», а потом всяк спрашивал, промелькивая мимо наших фасадов:
— Русскоязычных еще пускают?
— Ха! Та у нас ночью Тётка всю бандеру распу(гх)ала.
— Это как, простите? – молодой врач всегда говорил и спрашивал по существу, бегло перебирая скопившиеся карты своих подучётных.
— Та ночью вломились, им на ту сторону к беркуту надо было, с дубинами. Так туда ж только через нас пройти по двору можно, а Михалыч Тётку уже выпустил. Говорит им – идите, пожалуйста, только там собачка понимает за людей только женщин в белых халатах, а так я вам не советую, вернее, не проявляйте халатности, не завидую… Так они побегали по коридорам и развернули.
— Наверно, на приём хотели записаться, а мы тут с собаками.
— Может, им ещё бесплатных уколов выдать без очереди?
— Ха-ха, Наталья Сергеевна, Вы всегда поднимаете мне настроение. А Тётка какова? А? Сепаратистка, ха-ха.
Он так быстро приходил и уходил, как будто где-то, слишком далеко, его ждали великие дела и новые открытия, и жена с ребёночком. По всему, из латентных декабристов.
— Хороший мужик! – так моя неизбежная, которую в силу советских графиков я теперь больше видела, чем папу (мама тоже была в 5-конечной системе с пн по пт), знакомила меня с коллективом. Она по-мастеровому подносила характеры, и очень скоро я устаканилась нужным звеном в нужной батарее всем страждущим погреться самой нужной коммунальной установы. Находила, что надо, ходила, куда надо, водила, к кому надо, чистила алфавит и подрезала ошибки. Снова подкатила завязь моей пожизненной деятельности – направлять и исправлять, будь то научная библиотека, дом или церковная лавка…
Один постоялец меня почти притягивал. Чернявый, с умными и болеющими глазами, каждый раз желающий заполнять карту для посещения. Его отсылают за неимением причин осмотра, а он возвращается и опять просит бланк и тщательно выводит свою фамилию, чтобы подойти и обратить всех внимание на правильность написания.
— Я русский! – первое знакомство ошеломило меня и вздёрнуло от бумаг.
— Хорошо!
Он не ожидал такого быстрого согласия, растерялся, ушел, дописал, вернулся.
— Я русский, понимаете? Моя фамилия Елизаров.
— Понимаю, я тоже русская. Салтыкова, очень приятно!
Он улыбнулся, и обычного театра не случилось, где он тычет пальчиком в свою фамилию и всем громко объясняет, как она пишется, и что это фамилия, а не кличка, и вообще он не собака, а человек.
— А то приииизвище. Понимаете? Прииииизвище – это что такое? Моя Фамилия?
— Бывает по-разному, особенности перевода. Успокойтесь. Думаю, нам это не должно помешать.
Он красиво и пристально смотрел, будто жизнь потерял, и любовь его давно погибла, и когда приходил, я хотела, чтобы он смотрел только на меня.
Вся красота мира – это природные извлечения. Годы живешь и образа не запомнишь, а тут взгляд один (2, 3, 4, 5) и врезался навсегда. Елизаров.
Постепенно вникаешь в аномалии, начинаешь разбираться и видеть разницу. Лицо симметрично, многожалобен, абстрагирует, прилипчив, фиксирован, истощаем… Окно – лишь маленький рубеж – по какую сторону, размыто до сих пор. В местах сомнений острее и надежней чувствуешь своё. Познать природу можно, конечно, только с изнанки. От лишнего грех не отречься.
В жизни за стеклом тоже есть своя каста долбокубиков – она гораздо сильней, у них есть некая врожденная способность лгать и писать доносы. Как красная армия, оказалось, всех сильней. Они не жалуют Хронос и подробно объясняют мне по телефону, как это унизительно приходить в психушку и брать справку, что они здоровы, чтобы пойти работать, учиться, сесть за руль, пересекать границу и оформлять детей в детский сад. Я порой срываюсь, хотя, если бы они были нашими пациентами, я была бы благостна и тиха. Опыт – тонкий мост преображения.
— А чек в магазине не стыдно получать?
— …
Бросаю трубку.
— Больные.
— Правильно, невролог(х)ия, нече линию занимать, у нас там Ре(гх)ина на последней таблетке, поговорить не с кем. Пойдёт, не дай Бог, на улицу, эта-то может, шалава ещё та, в прошлом. Первая всегда на бесплатные. В туалете закинется и давай к мужикам приставать. ОО, я ж (гх)оворила.
— Да, моя хорошая, привет, привет, дорохая. Шо ты там?
— !!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
— Да я знаю, Рехиночка, ну ты давай там, выпей таблеточку, ляж поспи.
— !!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
— Шо за рецепты слышно? Та будут, будут скоро, я наберу тебя, не переживай. Давай, родная, пока…
Регина всегда обрывала разговор после необходимой ей информации, потому попрощаться с ней никак не удавалось. После сна все повторялось сначала. Все спешили. Разорвать связь.
В образце карточки примером была фамилия нашей семьи, которую папа взял из-за принципа у своего отчима, ну да, Салтыковы за развод бошки отрывали. Отчество тоже совпадало. Потому, обучаясь способу откликаться, я как-будто всё время обращалась к папиной сестре, и, кроме желания поискать его в архиве, откуда-то из пыли, как Валя, возникал тот страшный кран – крошечного прииска соединения в общих рострах.
А один как в цирке заявлен 2 раза в месяц, в костюме, очочках, с палочкой, оставляет свои визитки без указания рода деятельности, но с именем Педро, шёпотом просит познакомить его с кем-то такой же.
— Я ушел от жены. Понимаете? Она занимается черной фантастикой. Мне нужна такая, которая бы всё знала о моей болезни. Ну чтоб понимала меня, понимаете? Тогда и я стану лучше. — Он всегда был готов расплакаться, но НС не любила слабых мужиков, потому совет был пока один:
— Та приходи на бесплатные, тут весь цвет общества собирается, постоишь в очереди, познакомишься… Иди, Павлик, у нас дети наконец-то завтракают, а ты со своей маг(х)истратурой. Педрович, ети его за колено.
Провал ради пробужденья.
Наталья всегда хвалила мою маму, которая готовила мне на завтрак перченые гренки в яйце с сыром. С запахом моего кофе, который никто не крал из-за состава зёрен, это сияло ошеломительно.
— Видишь, как мама тебя любит!
Хотя у меня никогда не было по этому поводу сомнений, но женщинам почему-то нравится, когда им напоминают.
Мадам Мариева, пра-пра-матерь -1- района тоже переживала о моей худобе. У неё был марсианский грим на веках и щеках и вздутая лаком укладка, ежедневно. Если бы она смеялась, то, наверное, можно было бы увидеть и золотой зуб. Но от какой-то безвыходности, а не на блестящей голове ставленый.
— Не падаешь еще в обморок от наших проходимцев? — так мудро она называла пациентов городского диспансера.
— Я и без них могу.
— Видно! – лукаво моргала Мариева. — Ну ничего, это мы поправим.
Я изумлялась чем и её заповедной уверенностью, воронкой и облаком пережитого и свернувшего клубок минувшего. После работы она всегда разговаривала с пальмой, в моментах недоумения испрашивая моё согласие. ВД всегда была права, и я привычно кивала. Т.е. поправила она меня, в результате, собой. Монументальная женщина, исходник. Я даже заподозрила, что у неё интеллигентная мама.
Валентина Дмитриевна с порога вычисляла болезненных, иногда свежо удивляясь их уловкам.
— Нет, ну вы представляете? Сидит, слюни пускает, здоровый детина, головка у него бо-бо. Тьфу!
Все обычно в паузах смеялись, потом каждая уборщица по очереди говорила свою готовую фразу (типа, а шо им наркоманам еще надо, зашел к Олесе (наша дэва – дающая только то, что прописано), укол получил, и кайфует себе дальше). Лишь потом остывающая продолжала будто на перинах мадам.
— Я ему говорю – вон пошел, работать иди, мать на пенсии кормить его должна, а ему сны не те снятся. Поработаешь, так и спать будешь! Полечила б я его… Леуконостоком. Ух, погнала. Аж Лёлю напугала.
Сестра Лёля всегда молча и в наушниках любила профессию. Каким-то гуськом она меня смущала — такие, если надо, останутся стоять на месте, если не успеют найти насыпь.
— А шо це, Дмитровна, щось не слыхали? – все персоны, конечно же, торчали, потому все поведанные врачом новинки внедрялись беспрекословно.
— Фермент редиски!
Долгий грудной раскат больших женщин. Мир. Пальма. Ведро. Лёлина музыка. Беседка…
читать дальше произведение этого автора на "Независимом Искусстве"
