"Былое нельзя воротить, и печалиться не о чем,
у каждой эпохи свои подрастают леса...
А всё-таки жаль, что нельзя с Александром Сергеевичем
поужинать в "Яр" заскочить хоть на четверть часа..."
Эти строки Булата Окуджавы из песни о Пушкине впервые на экране попытался буквально реализовать другой романтик-шестидесятник - Яков Сегель.
Надо сказать, что для него это была уже не первая творческая встреча с жанром фантастики. Он начал еще ребенком, с кинороли в экранизации основоположника, Жюля Верна (нефантастической, впрочем - но образ Гранта-младшего, лазящего по вантам с песней о веселом ветре навсегда вошел в историю кино). Вторым опытом была снятая за год до "Разбудите Мухина" НФ-сатира "Серая болезнь", а спустя 20-летие его ждала последняя НФ-проба - "Инопланетянка"...
Итак, студент и работник метро Александр Мухин путешествует по эпохам во сне - совсем как у Рене Клера в "Ночных красавицах", снятых за 15 лет до того. Но если персонаж Жерара Филипа эскейпистски скрывался в сновидениях от серой действительности, и там реализовывал свои донжуанские комплексы со всеми красотками, недоступными ему в реале, то герой Сергея Шакурова хранит верность жене Лиде (Лилиана Алешникова, жена Сегеля), которая предстает перед ним и в снах - в виде собственных "хронодвойников".
Ну а маршруты сновиденческих хронополетов определяются предметами лекций, на которых кемарит усталый Саша (преподы даже его не будят, проглотив байку сокурсников про гипнопедию). На литературе ему снится живой Пушкин, лекция по истории внедряет в его сны гладиаторов во главе со Спартаком, а преподаватель астрономии предстает в образе Галилео Галилея...
В цветной (точнее, колоризованной) версии фильма каждая эпоха была окрашена в свой тон - этот прием был явно позаимствован из только что прошедшего в советском кинопрокате чешского пародийного вестерна "Лимонадный Джо".
Отнюдь не случайно целью первого хронополета у Сегеля стал именно Пушкин. К концу 60-х стараниями интеллигентов-пушкинистов - Лотмана, Эйдельмана и др. - фигура поэта в массовом восприятии из бронзового памятника стала постепенно "оживать", а фраза Аполлона Григорьева "Пушкин - наше всё" еще не стала штампом. Он начал входить в городской фольклор - помимо вышеупомянутого Окуджавы, Пушкина воспевали другие столпы авторской песни - Галич, Городницкий, рисовала ставшая культовой после раннего ухода художница Надя Рушева... Пушкин стал восприниматься как диссидент XIX века, с его противостоянием цензуре, но с другой стороны - как реальный человек, со своими слабостями к женскому полу и т.п. Поэтому Мухин, переместившись в 1836 год, смотрит на своего великого тезку глазами шестидесятника - не только с поклонением, но с нескрываемой нежностью.
Отвлекшись, надо заметить, что Пушкину как фигуре не везло на советском экране. К 1967 году поэта рискнули "заснять" лишь трижды - два раза в немом кино, а в звуковом - только как мальчика в "Юности поэта". Сегель был практически первым режиссером, осмелившимся изобразить Александра Сергеевича в расцвете. Это удалось во многом благодаря актеру Александру Палеесу, который в гриме становился практически живым двойником известного портрета кисти Ореста Кипренского. К тому времени Палеес уже сыграл Пушкина на сцене, а после фильма Сегеля его еще несколько раз использовали в этом качестве - в документальном кино и даже в детском киножурнале "Ералаш". Но у Сегеля он не просто позировал, он был актерски убедителен - то поэтическим витанием в облаках ("Вы мне снитесь", говорит Пушкин пришельцу из будущего, ничуть не удивляясь), то мальчишеским озорством, то иронической мудростью...
Пользуясь выбранным жанром комедии и условностью ситуации сновидения, авторы не упускают возможности творчески похулиганить.
Мухин лично надиктовывает Пушкину финал "Памятника" (только поэт вежливо просит его изменить оговорку "милость к павшим" на правильное "милость к падшим"); два Саши обмениваются на память шариковой ручкой и гусиным пером; пришелец пытается объяснить, где в Москве поставлен памятник ("недалеко от Маяковского - тоже великий поэт!")...
Затем на балу Мухин флиртует с хорошенькой барышней (первым хронодвойником своей жены), отплясывает с ней, но знакомство с ее родителями расстраивается из-за... несходства взглядов на Пушкина!
Потом устраивает разнос Дантесу, а потеряв его, забредает туда, "куда царь пешком ходит" (едва ли не первая демонстрация на советском экране писсуара крупным планом!), и нахально залепляет оплеуху опешившему Николаю "Палкину" Первому...
Но гэги сменяются серьезом. Мухин становится практически первым в советской кинофантастике попаданцем, хотя бы пытающимся изменить прошлое. Словно юмористический вариант дона Руматы из вышедшего тремя годами ранее "Трудно быть богом" братьев Стругацких, он ведет себя в прошлом, как прогрессор, который не может не вмешиваться.
Как любой россиянин, не желающий смириться с ранней смертью Пушкина, он начинает уговаривать "наше всё" не ходить на дуэль - декламируя тому "Смерть поэта" Лермонтова, рассказывая о его посмертной славе в стране Советов... Но Александр Сергеевич с грустинкой всезнания и обреченности задает ему вопрос: "А разве ваши поэты всегда поступают благоразумно?" Авторы вместе с Пушкиным в открытую иронизируют над советским позитивизмом Мухина. Палеесу удается сыграть в этот момент провидца, который знает о неизбежном трагизме существования поэта при авторитарном режиме - будь то Пушкин при царизме или актуальный на тот момент - хоть и неупоминаемый - Пастернак при социализме...
Если мы тоже перенесемся в будущее, то отметим, что эта первая встреча актера Шакурова с Пушкиным будет отнюдь не последней. Став протагонистом режиссера Сергея Соловьева в его "юношеской трилогии", он сыграет в третьем фильме, "Наследница по прямой" самого поэта, силой фантазии героини тоже переместившегося во времени, меланхолически пинающего консервную банку, бормоча под нос футбольный комментарий. Так "наше всё", словно камертон, у Сегеля имеет иронический оттенок, а у Соловьева эволюционирует до скептического.
Далее Мухин решает действовать официальным путем - отправляется прямо к главе Третьего отделения, графу Александру Христофоровичу Бенкендорфу.
Как Пушкин и его друзья-декабристы были в советской интеллигентской мифологии аналогом диссидентства, так Бенкендорф был "царским КГБ". В эпизоде визита Мухина к нему чувствуется влияние снятого годом раньше фильма А.Алова и В.Наумова "Скверный анекдот" по Достоевскому - запрещенного на много лет и ставшего легендой для коллег-кинематографистов. Сегель тут вовсю отрывается в насмешках над хорошо знакомой российской/советской бюрократией.
Она двулична: в кабинете Бенкендорфа висят двойные портреты - с одной стороны деятели культуры, при необходимости оборачивающиеся представителями власти.
Она демагогична: граф разговаривает типично советскими чиновничьими штампами: "не надо преувеличивать, у нас есть и другие хорошие поэты", "вам спасибо за сигнал"...
Она бесполезна: начальник имитирует бурную деятельность - водит по бумаге пером без чернил...
Наконец, она притворно услужлива: лакей Бенкендорфа - его же двойник. Нельзя не отметить работу Николая Рыбникова в ролях этих и последующих хронодвойников. Блестящий характерный актер, на много лет "запертый" в амплуа положительных советских кинопролетариев, в фильме Сегеля он с успехом воспользовался редкой возможностью развернуть свой комедийный талант. Он не просто внешне схож с портретом Бенкендорфа работы П.Соколова, он легко и изящно высмеивает графа как хитрована-царедворца всех времен (в прямом смысле "всех времен" - Мухин еще встретится с иными его воплощениями).
Итак, не доехав до Черной Речки (жандармы задерживают его, взглянув на удостоверение: "Ме-тро-по-ли-тен... француз!"), попаданец Мухин переносится из царской России прямиком в Древний Рим (это значит, что студент Мухин продолжает спать, но уже на паре по истории). Его ждет встреча со Спартаком.
Образ восставшего гладиатора был в СССР официально канонизирован. В советском преподавании истории неизменно приоритет отдавался бунтарям - Пугачеву, Робеспьеру, Гарибальди... А Спартак был из них самым древним. Его имя в СССР увековечивалось наряду с отечественными революционерами - начиная от спортивного клуба и кончая одноименными цветными карандашами. А в 60-е годы в советском кинопрокате с успехом прошла киноверсия "Спартака" Стэнли Кубрика - благодаря классово близкому герою этот фильм стал первым и почти единственным голливудским "пеплумом" - античным боевиком, попавшим на экраны СССР.
Надо отдать должное Сегелю, он не стал искать копию Керка Дугласа, Спартака сыграл Валерий Козинец - актер с культуристскими внешними данными (будущий Руслан в киносказке А.Птушко), сыграл достаточно иронично. (Вообще античная секвенция фильма была ближе всех к эксцентрической комедии на грани капустника).
"Прогрессор" Мухин и тут активно берется за дело - сразу подбивает Спартака на бунт, а сам подменяет его на арене.
Следует пародийная картина гладиаторской школы - особенно комичен престарелый боец Аксиний (его сыграл мастер эпизода, комик Георгий Тусузов, "аксакал" среди актеров, о котором в Театре Сатиры острили: "умереть не страшно, страшно, что Тусузов будет стоять в почетном карауле"). Древнеримский цирк "передразнивает" советский стадион. Спортивный комментатор руководит традиционными для цирка "жестами смерти и жизни" - большой палец вверх или вниз, словно проводит типичное голосование - "кто за? - кто против? - кто воздержался?". Римляне "соображают на троих" амфору вина. Гладиаторы выходят под мелодию блантеровского футбольного марша, трибуны скандируют: "Спартак! Спартак!". Мухин, стараясь избежать кровавого боя, отвлекает и трибуны и гладиаторов современными - не им, но ему - видами спорта: гимнастикой, бегом, метанием диска и молота, самбо, прыжками с шестом, попутно упрекая их в "неспортивном" поведении...
В дальнейшем развитии сюжета наш хрононавт пытается повторить ситуацию с Пушкиным - уговорить Спартака не идти походом на Рим, на гибель, т.к. "не созрели еще исторические условия". В стремлении спасти героя-гладиатора он опять идет "по инстанциям" - обращается в римский Сенат с призывом отказаться от рабовладельческой политики во имя престижа перед потомками. (Его даже принимают за "предсказателя, гадающего на внутренностях быка", и ему приходится доказать свою принадлежность к будущему, угостив сенатора сигаретами "Прима" - "огнем Юпитера" по-ихнему).
Римляне проявляют себя как хитрые царедворцы, приставляют к Мухину своего агента Тита Валерия (все тот же Рыбников - хронодвойник Бенкендорфа). Плут спаивает непьющего студента, как опытный собутыльник, соблазняет прелестными танцовщицами (среди которых - опять хронодвойник его Лиды, под именем Ливия) и подбивает на предательство Спартака. Рыбников играет еще одну версию вневременного - и в то же время типично советского - приспособленца и лицемера. Диалог же с Ливией будто предвещает состоявшиеся через 4 года в "Белом солнце пустыни" споры между красноармейцем Суховым и его гаремом о раскрепощении женщины. Однако Сегель идет дальше - приняв равноправие, Ливия тут же начинает третировать мужа ("Между прочим, я тебе жена, а не рабыня") - так авторы тоже пророчески насмехаются над феминизмом, в 60-е годы официально активизирующемся на Западе, а неофициально и в СССР тоже...
Сбежав из Рима, встретив по дороге знакомых мало-мальски образованному студенту Демосфена, Диогена, а также безымянного ваятеля, закапывающего свою скульптуру с целью войти в историю (всех троих играет Михаил Глузский), он, как и положено прогрессору, строит планер, но без парашютов ("Шелк еще не изобрели" - напоминает Саше Спартак), для эвакуации повстанцев. Однако легендарный гладиатор, как и великий поэт перед этим, отказывается на уговоры всезнающего чужака спасти собственную жизнь.
И Мухин, едва не погибнув в битве, улетает на планере... во Флоренцию 1622 года.
Галилео Галилей был в официальной советской мифологии коронным антиклерикальным аргументом, как жертва инквизиции. Для интеллигенции же он был метафорой репрессированного инакомыслящего, сначала отрекшегося от своей идеи, а затем отстоявшего ее сакраментальным, ставшим афоризмом изречением "А все-таки она вертится!". Так же афористичны в 60-е были строки Евгения Евтушенко: "Сосед ученый Галилея был Галилея не глупее, он знал, что вертится Земля, но у него была семья..."
Поэтому Сегель использовал образ великого астронома как самоироничный взгляд на интеллигенцию и цензуру. Галилей требует у несдержанного на язык Мухина "не болтать лишнего" и "придерживаться школьной программы", так как кругом полно стукачей - монахов инквизиции. Актер Николай Сергеев (только что сыгравший Феофана Грека у А.Тарковского в "Андрее Рублеве"), действительно портретно схожий с Галилеем, тут трагикомично изображает зашуганного ученого, который боится даже вслух произнести, что на Солнце - пятна. "Люди вашего века даже не представляют себе..." - говорит он гостю из будущего, но Мухин перебивает: "Что Вы!.. еще как представляют", тем самым давая зрителю (не широкому, но скорее, глубокому) аллюзии на запрещаемые в свое время в СССР генетику, кибернетику, евгенику и пр. Да что там науки - в XVII веке даже "не танцуют", как испуганно уверяет Сашу служанка Галилея (еще один хронодвойник жены), и, окончательно слившись во сне с образом Ливии, уговаривает мужа "не влипать в историю".
Но тут единственный раз "прогрессорство" Мухина срабатывает, правда, в режиме хроноклазма - не изменяя историю. На коллегии инквизиции (по председательством все того же хронодвойника-Рыбникова) это именно он подсказывает Галилею (как тогда Пушкину - строчки стихов) его сакраментальное "А все-таки она вертится!". За это он сам попадает в тюрьму, где узнает, что, мол, "костры давно отменили", а "великий Галилей умер своей смертью" (толстый намек на строчки А.Галича о Пастернаке, который "умер в своей постели", написанные как раз за год до фильма), и приговаривается он всего лишь к изгнанию на необитаемый остров, где "солнце, воздух и вода" (издевательская цитата из советского лозунга "Солнце, воздух и вода - наши лучшие друзья"). Там он встречает уже собственного хронодвойника, но из XXI века, который предсказывает ему судьбу (Сегель откровенно насмехается над коллегами, включив в список знаменитостей будущего режиссеров Метальникова и Митту), но предупреждает о возможной развилке, определяемой выбором спокойной жизни либо научной деятельности... Одет пришелец по моде XIX века (еще одно пророчество Сегеля - о будущем стиле "ретро"!), и диалог его почти совпадает с беседой Мухина и Пушкина...
Круг замкнулся. Александр проснулся. В метро он встретит жену, на эскалаторе - "хронодвойников" всех персонажей, встреченных в прошлом, а поезд поведет современный Спартак...
Яков Сегель рассказывал автору этих строк, что у него со сценаристом Анатолием Гребневым были планы "столкнуть" Мухина еще и с классиками советского времени - Маяковским, например... (Легко представить, как уговаривает Мухин Владимира Владимировича не кончать с собой). Понятно, что цензура этого бы не пропустила...
Да и фильм был официально объявлен неудачным, и вышел малым тиражом...
Вот одна из разгромных рецензий, из-за которых фильм был прочно (но незаслуженно ИМХО) забыт. Обидно, что автором этой был сам Зиновий Паперный. Возможно, он просто невнимательно смотрел?
Вот что он пишет: "А сцена на балу? ...все сделано всерьез, натужно, старательно. Никакой условной "понарошки" и т.д.
Уважаемый, может, Вы вышли из зала в тот момент? Современники Пушкина, танцующие летку-енку, чарльстон, твист и рок-н-ролл! Как этого можно было не заметить? После такого прокола всерьез воспринимать его рецензию как-то трудновато...
Как доброе вино, фильм с возрастом становился все "вкуснее", когда прочитывались его намеки, и вызывала уважение типично шестидесятническая вольность в обращении с авторитетами, впоследствии подавленная и утраченная...
