…В избу, где стоял князь, ввели татарина. Димитрий, уязвленный в руку, был тут же, жевал хлеб, держа в дрожащей руке махотку с молоком.
- Вот, государь, князь Кавгадый,- молвил Коляда.
- Гораздо, что сами оружье сложили,- сказал князь, подходя.- Не для чего кровь проливать понапрасну.
Татарин снизу вверх смотрел на князя, и в щелочках глаз не было страха.
- Кликните Кукшу,- сказал князь. Когда тот вошел, Михаил повторил, что сказать татарину.
Кавгадый не ответил, слегка склонил голову, продолжая глядеть на князя.
- Пройди, повечеряй со мною,- повел рукою Михаил.
Татарин сел к столу, руки держал на коленях.
- Не я затеял брань,- сел на место Михаил,- Юрий. Ярлык я ему отдал…
- Не ты, а великий хан Узбек,- ответил наконец Кавгадый.
- Пускай так,- кивнул Михаил.- Я, чтоб мир сохранить, тому препон не чинил. Для чего ж земли мои зорить пришли?
- На то воля великого хана,- отозвался Кавгадый.
- Не по пригожу вы с Гюргием учинили,- покачал головою Михаил.
Пленник промолчал.
- Угостись,- предложил снова князь.
- Я сыт,- мотнул головою татарин.
Дверь отворилась, и в избу втолкнули воина-татарина, одетого в русский доспех и поверх в шубу с чужого плеча. Был он мал ростом, узок в плечах, из-под шапки не по голове выбивались смоляные волосы. Следом вошел гридь с перевязанной кровавою тряпкой головою, подтолкнул татарина в спину. Вступил и еще два гостя.
- Глянь, князь, кого схопили,- отряхивая с тулупа снег, сказал гридь.
Михаил поднял голову- на него смотрели черные раскосые глаза. Лицо было смугло и какое-то бабское, тонкое. Второй- того Михаил враз узнал.
- Поздорову ль, племянничек? Так-то ты добро поминаешь?- пред князем, понуря голову, стоял Борис Даниилович.- Кто таков?
- Такова,- поправил гридь, улыбаясь.
Михаил встал, подошел ближе, держа в руке сальную свечу.
- То жена Юрьева, Агафья,- не поднимая глаз, пояснил Борис.
Кавгадый, разглядев, кого ввели, вскочил, бухнулся на колени.
- О как,- подивился Михаил.- А Гюргий где?
- Утек Гюргий,- все так же глядя в пол, молвил Борис.
- А ты?- оборотился Михаил к третьему.- А-а, никак Афанасий Даниилыч! Здравствуй и ты, племянник! Отведи в соседнюю избу, накорми,- приказал Михаил гридю.- Гляди мне, головой ответишь!
Когда пленников вывели, князь вернулся к столу.
- Что ж молчишь, князь,- обратился он к Кавгадыю.- Что учинять-то мне с тобою?
- Я твой ясырь, я в твоей власти, делай, как знаешь. А говорить понапрасну…- отозвался тот.
- Не полонянин ты, князь. Будь гостем мне. То в руце божьей, что мы с тобою в поле сошлись. Не моя в том вина.
- К чему речи те? Ты победил.
- Рать была- да минула. А жизнь не встала. Ешь, пей, князь. Слово даю, бесчестья тебе от меня не учинится.
- Бесчестье в том, что я у тебя, а не ты у меня пленник.
- Оставь, князь,- махнул рукою Михаил.- Добро, что тако учинилося. Жив, и то не худо! Повечеряем!
......................................................................
… Пантелей скакал по укатанной возами дороге, склонясь к шее лошади. Уже стемнело, но ночь легла светлая. Вон они, за поворотом!
В сече, досекая бегущих москвитян, Пантелей скакал повдоль речки. На той стороне показалась деревенька, а правее, на этом берегу, в лес уходил санный путь. Пантелей уж сбирался поворотить коня, когда увидал, как десяток всадников под хоругвью скатились на тропу и поскакали в лес. «Матюшка, Юраска, за мною!»- крикнул Пантелей хрипло, пуская коня вслед. Следом поскакали молодые, но вскоре отстали- ломовые коняги не поспевали за строевой Пантелеевой лошадкой, привычной к долгому бегу. Студеный ветер выжимал слезу, застывавшую тут же льдом на щеках, не давал вдохнуть- дыхал через рукавицу.
Уже в сумерках стал нагонять москвитян. Не думал, что будет, когда догонит. К ночи ударил мороз, небо очистилось от облаков, выглянул месяц. Один из москвитян обезконел, побежал в сторону, Пантелей его не тронул. Достал из саадака лук, скинул рукавицу, прижал пальцем стрелу. Вот и еще один конь пал. Этот москвитянин вскочил, схватил лук, но рухнул, пронзенный Пантелеевой стрелой.
Теперь их оставалось уже пятеро, остальные остались лежать позади. Страшно хотелось пить, язык царапался во рту, будто камень. Кони москвитян устали, но и Пантелеева лошадь дышала запально, все чаще спотыкалась. «Не выдай, родимая,- шептал Пантелей.- Догоним, получим награду, всю жизнь чистым овсом тебя кормить буду!» Но и звериной мочи конец пришел. До москвитян остался перелет стрелы, когда лошадь запнулась и грянулась на колени, перевернувшись чрез голову. Пантелей вылетел из седла, сильно ударился грудью о накат, дуга лука от мороза лопнула. Москвитяне встали, неспешно поворотили комоней, подъехали. Пантелей бросил тянуть повод, скинул с правого плеча тулуп, вытянул меч. Москвитяне окружили старика.
- Ты кто таков?- спросил густо один.
- Кметь великого князя, царя Михайла Ярославича,- хрипло отвечал Пантелей, нащупывая ногою опору.
- Великий князь я, Гюргий Даниилович!- сказал громко другой.
- Ты подстилка ханская поганая, неже князь,- рассмеялся им в лицо старик.
Двое направили коней на старика, доставая сабли. Пантелей секанул мечом по ногам коня одного, прянул в сторону от сабли другого. Ему почудилось, будто прянул, но старые составы не повиновались уже, как в былые годы…
Ущербный месяц освещал четверых отъезжавших всадников с хоругвью и лежавшего рядом с конем с раскинутыми руками старого кметя. Только глухой стук копыт по накату да жалобное ржание пытавшегося встать на перебитые ноги коня нарушали лесную тишь…