У женщины были странные, замороженные движения, и красные глаза. Она казалась больной, изможденной, и никто в очереди на посадку не хотел подходить к ней близко. Двое детей, примерно трех и шести лет, то и дело дергали ее, а она отвечала чисто механически, по инерции.
"Наркоманка" - так, наверно, определили ее состояние некоторые особо остроумные товарищи. По крайней мере парочка, державшаяся за руки, как-то брезгливо покосилась на нее, и оба, как по команде, закатили глаза.
В самолете дети, окончательно заскучали. Мы сидели параллельно, и я снова искоса поглядывала на нее - может она призовет малышню к порядку, заставить молчать? Но она смотрела в одну точку, лишь однажды вяло попросила детей вести себя потише.
-Девушка! - ворвался в сознание чей-то голос. - вы вообще в себе? Дети орут, мешают!
-Простите. Аня, Миша, тихо! - она вздрогнула.
-Ну просто невозможно! - включился в разговор пожилой мужчина в огромных квадратных очках. - и куда ты их с собой потащила, раз вести себя не умеют, сидишь, смотришь в одну точку, болеешь что-ли?
На горизонте появилась бортпроводница, обстановка накалялась. Притихли Аня и Миша, притихли остальные юные пассажиры. Женщина в упор посмотрела на своего обвинителя, обвела взглядом всех, кто несомненно осуждал ее невмешательство, ее невоспитанных скучающих детей, и тихо сказала:
-Извините. Мы летим с пересадкой, давно в дороге. На похороны. Погибли...- она покосилась на детей, не желая произносить имена вслух - my parents . Они не знают.
Стало очень тихо, бортпроводница что-то сказала женщине, для детей сразу нашлись раскраски, кто-то из пассажиров предложил занять их. Женщина поблагодарила, и на мгновение закрыла лицо руками и опустила голову.
Тяжело это, атмосфера горя этого человека была практически осязаемой. Мы сели, она, под тяжестью своего горя ушла с детьми куда-то, в огромный город, чтобы совсем скоро похоронить родителей. Я вышла из аэропорта, и вдохнула такой долгожданный воздух Санкт-Петербурга. Но на этот раз к нему примешивалась горечь.