Дымок. Сладко вдыхаю его запах и запах лука, которого я выкапываю из земли с помощью широкого косаря с обмотанной чёрной изолентой ручкой и зубчиками сбоку. Луковички круглые, аккуратно-маленькие, как конфеты драже, с чуть вялыми зелёными косицами. Этот лучок - на семена, будем сажать в следующем году; лук-чернушка, вырос из мелких-мелких зёрнышек. Приятно брать его пучком за концы и смотреть, как эти жёлтенькие шарики соседствуют друг с другом. И - в ведро, там уже много лежит, а потом - на земельку, чтобы подсох на солнышке. Звонкий крик в непосредственной близи (за кустами малины меня не видно): «Бабуя!.. Бабуя!.. Иди скорей! Скоре-эй!.. Я обкакался!» Через некоторое время снова: «Бабу-я! Скорей! Я обкакался! Ой! Бумагу мне!» Молчание. Шагов «бабуи» не слышно. «Бумагу! А, вот бумага. Ба-бу-я!» Идёт «бабуя»: «Ну, чего ж ты, снять всё надо было!» «А я не могу!» Красное лицо мамы, давящейся от смеха («Чем ты его кормишь, Лида?» - соседке).
Скрип ножа о бока молодой картошки. Розовеют астры. И над всем - солнце. И запах дыма.
Спускаюсь вниз. Перед сараем земля мягкая от коричневых засохших листьев, нападавших, когда рубили дрова для бани. Велосипед торжественно переносится из предбанника в сарай. Огромные баки воды уже набраны (для горячей и для холодной), студёная водица, ключевая. Приношу папе забытые бумажки - сжечь в печке. В предбаннике натоптано: глина и подсохшие берёзовые листочки от веника. Дверь в баню открыта, захожу и вижу папу, он сидит в рукавицах, в кепке на лавке и смотрит на огонь. Сейчас огонь жив и пляшет в печи, а когда прогорят дрова, он спрячется в угольках, как притаившийся зверь, изредка подмигивая мне красным глазком. Волнами по равнине пепельно-спокойных уголёчков пробегает искрящаяся, драгоценная красно-оранжевая волна. Самоцветы-яхонты, груда каменьев переливчатых. Завораживает. Но закрыть вьюшку нельзя - угоришь. Маленькая кочерёжка, а не поднять, совочек специальный, чтобы выгребать потом золу из подтопки. Баки и ковшичек для воды на длинной ручке - поддавать жару - всё сделано на заказ.
Величавый ряд веников висит в предбаннике на перекладине. Чуть в стороне - уже подвядшая парочка, а большинство - свеже-пышные, ждут своей очереди.
Папа собирает разной травки, чтобы заварить в ведре - для ополаскивания. Пользительно, и дух приятный от той травы. Смотрю. Среди цветков пижмы и тысячелистника, возле дорожки, прыгает чёрная кошечка, играет-ловит чего-то. Поворачивает круглую головку и маленькой лапкой в белой варежке хлопает своё невидимое мне развлечение. И куда подевалась её невозмутимая величавость, с которой она прошествовала мимо нас с мамой по грядке с перцем?
Стою в облепихе и ощипываю её кисленькие солнечные ягодки. Облепиховая ветка в ягодках похожа на кукурузный початок, какой папа сорвал мне перед обедом. Жду-дожидаюсь, когда уйдёт дяденька-«теоретик», допрашивающий папу, «где же у кукурузы рыльца», чтобы зайти в заветный сарайчик у забора. Но дяденька не уходит, и я разочарованно поднимаюсь по каменным лесенкам и прохожу мимо кустика барбариса к бочке с водой - поплескаться. От бочки, сквозь подрезанные папой кусты красной смородины видны красные бочки помидоров, висящих на подламывающихся кустах. Ветер колышет соседские золотые шары - ещё одно повторение солнца. И занавеска на веранде такого же радостного жёлтого цвета, как и шары.
Под одной из яблонь есть бонсай: в кудрявое пышной растеньице, похожее на хвойное дерево уменьшенных размеров, превратился салат, отличающийся сжатостью листьев, собирающих влагу. Рядом ещё одно экзотическое видение: засыхающая яблоня корявыми ветвями напоминает японскую сакуру. А вот это бордовоствольное дерево с пунцовыми листьями, которое уже выше меня и высотой почти с яблоню - это ещё один иностранец - немецкий салат, окрашивающий всё в тарелке свекольным цветом.
Папа зовёт мыть предбанник. Тру оранжево-коричневым обрывком старого платья доски пола. Выгоняю из-под лежанки засохшие листочки веников на улицу. Босые пятки оставляют круглые следы влажной грязи. Последний штрих - крылечко перед входом. Готово! Скоро будем мыть наши загрязневшие за неделю тела.
Кричит сестрица: «Уж! Уж! К нам заполз уж! Ой! Ой-ей-ей!» Все бегут смотреть-выгонять несчастного из домика. Сестра показывает пальцем: «Вон, вон он там, за коробкой.» Отодвигаю коробку. Чёрная полоска с жёлтыми лепестками отметин на головке волнуется, двигается раскачивающимися движениями, как пьяненький, из стороны в сторону, потеряв ориентир. Указываю жертве обстоятельств и жары путь к свободе. Размашисто змейка выбирается на крылечко, скатывается-уползает по склону вниз. Испытываю облегчённое состояние человека, только что даровавшего кому-то свободу.
Хожу смотреть на кареты тыкв и на полосатых и сливочных кабанчиков - кабачков. Провожу по их скрипящим бочкам пальчиком. Ка-ба-цок!
А когда мы будет кушать? Уже приглашают. Это значит, что скоро в баньку. Картошка, размятая, салатик с постным маслицем, зелень на блюдечке. Круто нарезанные куски хлеба. Животик округляется, натягивает на себя чёрную блестящую поверхность купальника. Сладкий чай, сиреневый пряничек, розовые сушки. В баньку идти сразу после еды нельзя - тяжело, да и дела ещё кое-какие есть.
Папа идёт первым. Слышны его покряхтывание и возгласы удовольствия. Шипение воды о каменку. Поддаёт пару. Это надо делать осторожно, хотя ручка у ковшика и длинная специально, можно обжечься горячим паром.
Я собираюсь в баньку: беру чистое бельецо, полотенчико, шпильки, шампунь, стелю постель - приятно сразу же прыгнуть на её мягко качающийся матрас. Надеваю носочки, халат.
Папа выходит, у него красное лоснящееся лицо и утомлённые глаза. На плече висит полотенце, трико на коленках устало обвисло. «С лёгким паром!» Теперь иду я. Спускаюсь по каменным ступенькам, хлопаю галошами. Внутри ждёт мама. Она специально осталась - попарить меня. Вешаю халат на вешалку, оставляю очки на столе и открываю обитую дерматином низенькую дверь. Осталось только перешагнуть порог.
Уф! Я в баньке. Горячее обволакивает меня, проникает внутрь, как пар ингаляции. Ложусь на полог. По диагонали, потому что не помещаюсь. Из потолочной щели что-то торчит, трогаю пальцем, оказывается - гвоздь. «Хожу» по потолку - ощупываю его доски пальцами ног. Нагрето и деревянно. Мама берёт веничек, я поворачиваюсь на живот, и она потряхивает-орошает меня горячим фейерверком мелких капелек. Блаженно и томительно. Косточки нагреваются, размякают под прикосновениями берёзовых прутков. Дышу сквозь букет сердечек, прикладываю веник к лицу, хлещу им по ногам и по животу.
Мама уходит, я остаюсь одна. Лампочка под колпаком освещает баньку уютным жёлтым светом, поблескивает паутинка на потолке, со звуком обложного дождя вода стекает по канавке вниз. Мылю в тазике мочалку, разбавляю горячее холодным, делаю себе белую пенную шубку. Ноги не чувствуют дневной усталости, на губах - солёный вкус.
Голова тяжелеет, я выскакиваю в предбанник и встаю на голубой квадратик коврика. Видно, как от тела отделяется пар - невесомый и быстро тающий в холоде предбанника. Касаюсь ладошками рук, груди, тру спину, чтобы отделились катышки грязи. Ладони болят, как от тёрки. Пора возвращаться обратно, а то я уже начинаю замерзать.
В баньке запотевшее окошко и закопчённая печка, розовеющая на местах, где обвалилась штукатурка. Тазики - белый и красный; в мокрый красный тазик можно смотреться, как в зеркало. Деревянная лавка цвета сливочного масла, поверхность её гладкая-гладкая, провожу по ней рукой снова и снова, смываю следы мыла и прилипшие берёзовые листочки.
Через окошечко видно пригорок, бутовый фундамент домика и деревце облепихи. Беру шампунь и намыливаю голову. Её мыть долго, и я еле выдерживаю, пулей вылетаю в предбанник - до того жарко в баньке. Сажусь на сколоченный папой топчанчик, рассматриваю брёвна стен. Они рябые, цвета воробушка - серовато-коричневые с охристыми кусочками. С меня каплет вода, издавая звук начинающегося дождя: звучный, полновесный, круглый. На двери бани, с наружной стороны, натекли капельки смолы, если растереть её в пальцах, даже с мылом ни за что не отмоешь.
Последний штрих - окатить себя на прощанье перед выходом заваренной на травах водой. С сожалением оглядываю квадратную комнатку бани, окачиваю пол водой, чтобы смыть пену и прилипшие листочки, вешаю тазик на гвоздь, накрываю бак крышкой и выхожу.
Полотенце впитывает влагу с волос, халат прилипает к телу, очки запотели. Запор на двери повёрнут, можно идти. Мама уже приготовила чай, все поздравляют меня. Пальцы на руках сморщились и побелели. Приятнее ощущения чистоты нет ничего на свете!
Потряхиваю мокрыми волосами. Половинка луны фосфорически-добро помещается на небе, как марципан в пироге. Послушные ветру занавески взмахивают своими голубенькими крыльями. Ложусь на кроватку - почитать перед сном. «Лето господне», Иван Шмелёв.
Если вам понравилась статья, ставьте лайки и подписывайтесь на мой канал. Особенно буду рада любым комментариям по теме.