Был он настоящим сельским врачом, то есть умел всё: легко говорил с пациентами на немецком, русском и коми языках, принимал роды и рвал больные зубы, оперировал грыжи и аппендициты, вправлял вывихи и наставлял на путь истинный курильщиков и пьяниц, лечил простуды и переломы – население полудюжины таёжных посёлков на доктора только что не молилось, но то и дело происходили смешные неожиданности, потому что доктор был болгарином и звали его Людмил Зотикович Христов. Уж с Христовым лесники и рыбаки с великим трудом, но ещё как-то примирились, только вот Людмил… В России это женское имя, только женское – больше никакое, и пациенты поселковой больницы именовали доктора, сбиваясь, то Людмилой Христовной, то Людмилой Зотиковичной, но навсегда вошла в поселковые сказания юная медсестра, которая объявила собравшимся больным: «Нужно подождать, Христик Зонтикович задерживается на операции!»
А сейчас леспромхоз дал катер, и учителя ехали в самый дальний посёлок на собрание родителей учеников школы. Доктор же регулярно проводил такой вот выездной приём больных, поскольку в посёлках был только фельдшер, и то не везде.
– Со мной ясно, – сообщил я доктору. – Мне предложили после института на выбор или школу в деревне под Ярославлем, или печорский леспромхоз, и я выбрал красивую северную реку, о чём нисколько не жалею. Из деревни ездил бы на выходные в город домой, мечтал отработать и вернуться, ни друзей бы не завёл, ни дела настоящего. А здесь и товарищи появились, и тайгу я полюбил, да тут стоит работать только для того, чтобы в отпуске небрежно рассказывать приятелям: «Погода была хорошая, явно потеплело, всего минус 41 градус, и после рыбалки мы пошли на два дня на охоту!» Я герой, и все персонажи Джека Лондона увядают, смущённые!
– Но вот Вы, болгарин, как здесь оказались, если это, конечно, не семейная тайна?
Доктор задумчиво улыбнулся:
В начале ХІХ века мои прадед и прабабка вместе с тысячами болгар после очередного подавленного янычарами восстания бежали под руку белого царя. И принимал их генерал Инзов – Вы должны его знать, учитель литературы!
– Это тот, у кого жил Пушкин во время Южной ссылки?
– Да, но мы его помним за другое. Именно Инзов явился нашим заступником и покровителем – ведь многие бежали от жестокостей турок, всё бросив, с детьми на руках и без гроша в карманах. Генерал Инзов распорядился поселить нас целыми деревнями, кто с кем хотел соседствовать, государь Александр І по его рапорту наделил землёй, да по шестьдесят десятин! А болгары стараются не делить семьи, так что жили дед с бабкой, отец с матерью, сыновья, дочери, а старшие парни уже и жён привели, и внуки в люльках качались, и наши старики доживали лет до восьмидесяти, твёрдой рукой ведя и направляя большую семью.
– Мой прадед сеял хлеб, разводил нашу любовь и гордость – паприку, сажал табак, фасоль, дед посадил сад, а отец поступил в университет, вся родня помогала, и он стал врачом, лечил всю округу.
– Генерал Инзов стал душой болгарских поселений, один из городков он предложил переименовать в Болград, регулярно выделял субсидии на открытие в сёлах лекарских участков, больниц, искренне мечтал о создании русской Болгарии, поэтому после его смерти болгары добились того, что тело Инзова было похоронено в Болграде, и все двести километров его гроб болгары, сменяясь, на руках несли от Одессы, где он умер, до кладбища в Болграде.
Доктор подозрительно откашлялся.
– И конечно, портрет Инзова у нас висел в каждом доме – болгар никто не упрекнёт в том, что они забывают своих благодетелей, тех, кто помог в трудную минуту. И этот портрет стал добавочным обвинением, когда наши деревни стали выселять в проклятые тридцатые годы.
– Что? В чём обвиняли, Вы спрашиваете? Господи, конечно, в том, что мы пробрались из-за границы, чтобы шпионить для мировой буржуазии, да ещё связаны с царскими генералами! «Ишь, портретов золотопогонников понавешивали!» – сказал какой-то бдительный начальник. Турки так не лютовали, как те, кто нас арестовывал и выселял. Разрешили взять с собой только то, что можно унести в руках.
И увезли нас на север. Сначала в вагонах, и это было страшное путешествие. В дороге не кормили, только изредка приносили ведро с водой. Потом на барже нас отправили по Печоре.
– А было это так, мама рассказывала. Я плохо помню, мне было лет пять – только голод помню… Помню, как всё время мама рассказывала сказки, которые сама выдумывала, лёжа с нами на нарах… Сказки о том, как вот сейчас откроется дверь в землянку, и войдёт добрый волшебник…
– А у нас уже цинга свирепствует, зубы падают у многих, а кровью, почитай, все плевались! Но открылась дверь, как в маминой сказке, и вошли вовсе не волшебники, а обычные коми бабы и мужики, и отпаивали клюквенным соком, и кормили печёнкой, и разносили по землянкам котлы с ухой!
Доктор опять прервал рассказ, помолчал, сбивая пафос, и прибавил:
– И ведь ни один из местных жителей даже не понял, за что потом, когда мы немного обжились, поставили избы, завели огороды, скотину, мы их благодарили. У нас, болгар, есть пословица: «Направи добро, да го хвърли в морето» – это переводится так: «Делай добро и бросай его в море».
– И тогда отец сказал мне, – продолжил доктор. – Он сказал так:
– Ты будешь жить среди этих людей и делать всё, чтобы им жилось хоть чуточку лучше. Я и все мы перед ними в долгу. Потом отец умер, а я так и живу здесь.
И Людмил Зотикович Христов, болгарин, выходец из семьи, нашедшей в России вторую родину, разделивший с русскими страдальцами несправедливые обвинения и тяжкое безвинное наказание, торжественно отчеканил:
– Дерево и камень пусть сидят, а ты не сиди, работай! Потому что каждый из нас перед людьми, правдой и справедливостью в долгу.