Моя соседка Маша работает в нервной атмосфере детского плача. Она делает детям больно. Она делает детям прививки. Дети плачут. Она каждый день работает в атмосфере детского страдания.
Хотя за этим страданием стоит помощь, и ее работу можно считать добродетелью. Но ребенок маленький, он не мыслит глобально. Когда она вводит ему иглу под кожу, ребенок взрывается плачем.
Мне кажется Маша излучает именно страдания, а не выздоровление. Мне с ней сложно. Мы существуем на разных волнах, и ни в чем не пересекаемся кроме лестничной клетки.
Я всегда мечтала дружить с соседями. Ходить к ним в гости с самодельным печеньем курабье, и бегать за внезапно закончившейся солью.
Но мы параллельные прямые, которые не пересекаются даже в точке солонки.
Маша закрыта на все замочки и щеколдочку. И я не про дверь. Она существует особняком от нас и от лестничной клетки. Будто она ошиблась веком. Или галактикой.
Маша на работе в кабинете ходит в непроницаемой медицинской маске. Видны только глаза. Даже волосы убраны под шапочку. Когда Маша выходит с работы, она снимает шапочку, и волосы выливаются на плечи русыми прядями.
Под маской Маша прячет холодное грустное лицо, заретушированное бледностью. У Маши почти нет губ. Настолько они тонкие, что их не видно. Девушки не любят тонкие губы, увеличивают их объем искусственно. Сейчас это не дорого и не сложно. И даже не больно. Ну, так же больно, как прививка, которую она делает детям. Но Маша не увеличивает принципиально, считает, что природе видней - как кому выглядеть.
Маша считает, что тонкие губы – признак интеллигентности, а в народе говорят, что – злости.
Маша и правда немного… злая.
Однажды, еще до ее работы в поликлинике, она проходила собеседование на одну должность в большую компанию, и там был тест из ста странных вопросов, на которые нужно было отвечать только да или нет. Вопросы были неоднозначные, и один из них звучал так: «Могли бы вы убить птицу?»
Она показывала мне копию листа с ответами. Там стояло «да». Я представила себе почему-то, как она убивает ворону, которая напала на крохотного котенка. Не знаю, мне сразу захотелось оправдать это «да». Но она тут же прокомментировала: «Я, когда в деревне живу, люблю бульон из свежей курятины». И заметив, как я побледнела, добавила:
- Можно подумать, вы курицу не едите…
Я не дружу с Машей. Не пеку ей печенье, не хожу к ней за солью.
Мне от нее холодно, и каждый разговор – как прививка. Будто ввела иглу. И вроде полезно даже, но скорей бы закончить.
Я пытаюсь оправдать Машу. Она злая от того, что живет одна, и никто не говорит ей про любовь. Мне становится Машу жаль.
На днях у Маши сломался телевизор, и она попросила моего мужа его починить. Но мужа не было дома, а я была, и у меня на антресолях пылился ненужный лишний телевизор. Старый, не плоский. Я предложила Маше взять бесплатно исправный, но не модный телевизор взамен починки ее сломанного.
Она согласилась.
Другой сосед Володька достал телевизор с моих антресолей и отнес его Маше.
Все это время, что Маша была рядом, моя Катюня надрывалась плачем у меня на руках. Катюня – это моя дочь, ей было во
семь месяцев, и семь из них она активно улыбается. Она очень контактная и любит людей. А тут – прямо истерика.
Я решила извиниться за дочь.
- Прямо не знаю, что с ней, - говорю я Маше извиняющимся тоном. – Может, зубки лезут, может, не выспалась…
Катюня только встала. Она выспалась. Но я хочу переложить ответственность за истерику на гипотетическую нехватку сна.
- Ничего, - говорит Маша. – При мне дети всегда плачут.
- Понимаю. – грустно усмехаюсь я. – Но сейчас ты же не на работе…
- Они всегда плачут. И во время работы, и после. Когда я в маске, и когда – без.
- Правда? Они узнают тебя и без маски?
- Не узнают. Просто плачут, - Маша пожимает плечами.
Я, слегка озадаченная, закрываю дверь и успокаиваю дочь. Мне приходит в голову мысль, что Маша делает прививки не потому, что любит лечить, а потому что любит причинять боль, также как и бульон в деревне, но я гоню от себя эту мысль, потому что привыкла думать о людях хорошо, пока они не докажут обратное.
Спустя минуту Катюня радостно гулит и весело играет в любимые игрушки.
В дверь опять звонят. Это Маша. Она протягивает мне тысячу рублей.
- Телевизор работает. Все хорошо. Спасибо. Вот, возьми деньги.
- Это старый и ненужный телевизор, Маш. Я рада от него избавиться. Не надо денег.
- А мне не надо подачек.
- Да причем здесь подачки? – я искренне недоумеваю. – Я счастлива, что у меня на антресолях освободилась куча места…
- Бери или я кину в почтовый ящик, - Маша сжимает и без того тонкие губы.
Катюня, сидящая у меня на руках, заходится плачем. Я молча беру деньги.
- Дети плачут, потому что я им не нравлюсь, - вдруг говорит Маша. - И это взаимно.
Я не знаю, что ответить. Маша уходит в свою квартиру, громко хлопает дверью. Эхо хлопнувшей двери долго живет в подъезде.
Мне больше не жаль Машу. Мне очевидно, что я ей не нравлюсь и это взаимно. Я подхожу к ее почтовому ящику и кидаю туда ее деньги.
Как хорошо, что мы скоро переезжаем…
P.S. Если соберетесь написать язвительный комментарий о том, как автор сливает своих соседей, вспомните, плиз, что это просто художественное произведение на Канале писателя, а не следственный протокол событий с поминутной раскадровкой.
Всем мира и добра)