Тёмная сторона силы — Страх

Леденящий душу, липкий, вымораживаю­щий… Сколько эпитетов находится для страха — и все отрицательные. Просто даже невозможно ска­зать «благородный страх» или «возвышенный страх». Трусость всегда считалась недостатком. А трусливый мужчина — это же вообще недочеловек!

Меж тем, страх — оборотная сторона стрем­ления жить. Опасностей надо избегать, иначе умрёшь. Корова, не ведающая страха, будет легко съедена первым же волком. Бесстрашная мышь ста­нет добычей кошки.

Страх — это чувство, благодаря которому всё живое всё ещё живёт.

Страх — основной инстинкт. Без него всё остальное теряет смысл. Если особь погибла, ника­кие её высокие таланты не играют роли. Нет жиз­ни — нет ничего.

Понятно, что страх относится не только к смерти, но и к увечью, и вообще ко всему, что меша­ет особи выжить и размножиться. Не сразу, разуме­ется, страх занял такую мощную позицию регулято­ра. По идее, он занимается только важными вещами и распространяется на какие-либо действия или со­бытия только после того, как эволюция покажет, что они важны.

Технически это выглядит так же, как и всякий механизм отбора. В разных особей природой вне­дряется разный уровень страха и разные пусковые механизмы, а благоприятные сочетания оставляют больше потомства. Природа, напоминаю, не облада­ет разумом и орудует вслепую. Например, животное делает запасы. Достаточно ли это важно, чтобы ре­гулировать эту работу страхом? Отсутствие запасов совмещается со страхом, и смотрим, лучше ли выжи­вают такие особи или нет. Опять же, никто специ­ально не ведёт счёт. Если они выживают хорошо, то дают много потомства и оставляют эту связку в ге­нофонде популяции и вида, — и только. А если они имеют внушительное преимущество, то и вытесняют тех, у кого такой связки нет.

А вот здесь начинается интересное.

Мало ли что может помешать выжить или размножиться! На каждый такой фактор может нало­житься регулятор страхом, и вовсе не обязательно это будет касаться физического выживания.

Иерархическая позиция замечательно влияет на плодовитость и на качество потомства, поэтому страх унижения (снижения статуса) — вполне себе действующая сила.

Про запасы я тоже не зря сказал: страх и опасность материальных потерь тоже вполне реаль­ны.

Или же вы сделали что-то не то на работе. Начальник (вожак) может наказать. Больно покусать, например. Нет, допустим, кусать он не станет, но инстинкту-то об этом откуда знать?

Вам понравилась девушка, вы хотите её… нет, всего лишь пригласить в кафе. Для инстинкта это — старт брачного танца. Если девушка откажет­ся, вам не удастся завести с ней потомство. Инстинкт не в курсе контрацепции, поэтому для него секс и размножение — одно и то же. И поэтому страшно. И ходит юноша со взором горящим вокруг девушки, и боится подойти.

Собственно, дальше проще написать список страхов, обусловленных заботой инстинкта о том, чтобы нам не было плохо.

Смерть.

Увечье, болезнь.

Отсюда опасность вообще: ядовитые твари (пауки и змеи), крупные хищники (хоть бы и собаки), темнота (мало ли, кто в ней прячется), высота (сва­литься-то легко), жёсткий конфликт и вообще напа­дение (зарежут, как пить дать).

Человек — существо легко обучаемое. Поэтому к взрослому возрасту он научается остере­гаться электрического тока, острых предметов, ки­пятка и горячей сковородки, и тому подобное.

Страшно вообще всё новое, так как оно мо­жет оказаться опасным.

Далее:

Голод, недостаток ресурсов. Материаль­ные и финансовые потери. Спрятать получше, запереть дверь, а то украдут, сделать запас.

Внутривидовая агрессия — неодобрение соплеменников.

Самый страшный её вид — осуждение аль­фы, начальства. Накажут. Лишат премии. Наругают. Уволят!

Кстати, об увольнении:

Остракизм — изгнание из стаи, из рефе­рентной группы.

Общественное неодобрение.

Боязнь ответственности, а как же.

Оскорбление, клевета, унижение, потеря ре­путации, презрение окружающих.

Невозможность заниматься любимым де­лом.

Само собой, это не исчерпывающий список. Это ключевые направления и наиболее частые про­явления.

Есть эмоциональные структуры, которые обыкновенно со страхом не связаны: дружба, аль­труизм, любопытство, творчество… Во-первых, пото­му что они принципиально позитивны, и при­клеить к ним опасения довольно непросто. Во-вто­рых, потому что они не так важны для массовой лич­ности. Другое дело, что в невротической форме страх можно проассоциировать с чем угодно. Ска­жем, дружба вполне может быть отягощена опасени­ем предательства, равно как и такое глубоко поло­жительное явление, как секс. Альтруистические ин­тенции могут ассоциироваться с боязнью унижения, а любопытство — с опасностью. Но это не базовое, а поверхностное, наученное, невротическое. О не­вротических страхах чуть ниже.

Теперь вернёмся к началу. Страх оценивается как плохое, негативное, дурное, осуждаемое, сквер­ное чувство. Он неприятен. Есть исключение: дети часто любят страшилки, любят пугаться (об этом я написал статью «Радость детского ужаса»), но этот период здорового отношения к страху быстро про­ходит. Страх вызывает протест, а работа со страхом сводится к попытке его преодолеть. Это иногда по­лучается. Скажем, прыгать в первый раз с трамплина (или с парашютом) страшно. Субличность, в которую заложена инструкция держаться подальше от высо­ких обрывов, пытается запретить это безрассудство. Поначалу даже иногда удачно.

После борьбы воля может пересилить страх, и субличность, обнаружив, что выжить всё же уда­лось, и даже без потерь, отказывается от своего запрета иногда немедленно, иногда постепенно. Де­лает исключение для этого конкретного действия.

А вот, скажем, в случае с выговором началь­ства этот механизм не работает. Начальство поруга­лось, настроение испортилось, репутация в глазах начальства очевидно упала — ущерб налицо. Про­должаем бояться.

Страх — обучаемая субличность. Если ребёнка в детстве покусал хорёк, то ребёнок будет боять­ся хорьков ещё долго. Возможно, всю жизнь. «Кошка, однажды севшая на горячую плиту, больше никогда не сядет на горячую плиту, и на холодную тоже».

Положительный стимул в сочетании с отри­цательным подкреплением даёт нам классический невроз. Если мы боимся чего-то хорошего, потому что когда-то раз или два (а хоть бы и больше: часто­та подкреплений и их сила — взаимозаменяемые вещи) от этого случились неприятности, то мы вряд ли будем чувствовать себя счастливыми.

Невротическую связку в принципе может расцепить любой психолог, но мы сейчас не об этом.

Мы уже подошли к телу вопроса.

Субличность страха не очень в курсе, на­сколько мы с вами разумны, и насколько способны не делать глупостей. Всё, чего он от нас хо­чет — чтобы мы были живы, здоровы, благополучны. Мы же тоже хотим именно этого? Надо понимать, что страх — не антагонистический противник наших свершений, он — свой, наш, он заботится о нас. А то, что он иначе понимает, что необходимо, а что ни в коем случае нельзя — ну а чего вы хотели? Ему кто-нибудь объяснял?

С самого детства субличность, ведающую страхом, гоняли поганой метлой по закоулкам подсо­знания. Ругали, осуждали, порицали. А она всё равно продолжает выполнять свои благородные функ­ции — заботиться о нас. Ну, правда, и о себе тоже не в последнюю очередь. Потому что все наши сублич­ности — это тоже мы.

Ну и что вы хотите от бедной субличности страха, если с ней никто никогда не общался, никто никогда не строил отношений, никто не объяснял, что такое хорошо или плохо, никто не благодарил за заботу, а только ненавидели и отворачивались? У вас слеза на глаза не наворачивается от этой картины? У вас вообще хватает совести так относиться к части себя же самих, которая о вас заботится?

Вы могли бы сказать, что вы — большой и ум­ный и не нуждаетесь в такой жёсткой узде, а сами можете понять, что опасно, а что нет. И были бы не­правы.

Во-первых, страх — подсознательный меха­низм. Это означает, что он имеет более свободный доступ к поступающей информации. Сознание мо­жет быть невнимательным, может ошибиться в логи­ке, а подсознательные механизмы работают несколь­ко иначе. Страх может вовремя дать вам сигнал об опасности, которую вы сами не заметите. Пренебре­гать этой возможностью — неразумно. Бойцы могли бы поделиться с вами рассказами о случаях, когда беспричинный страх непонятно чего («чуйка») за­ставлял человека спрятаться или удрать, а то и вооб­ще не пойти куда не надо, и тем спасал челове­ку жизнь. Один из примеров, более забавный, чем показательный:

Например, Юра. Тихий, молчаливый па­рень, умеющий ездить не спеша и соблюдая все правила, что собственно от него и требо­валось. Единственным ограничением Юры была невозможность вести при нем перего­воры с партнёрами из Чечни, в которой он много лет служил — при таких беседах он резко напрягался, лицо наливалось кровью, и мне было его жаль.

Главной особенностью Юры было осо­бое чувство дороги. Юра НИ РАЗУ за свою жизнь не попадал в аварии. Вообще. Как я понял, там, «за речкой», как говорят у нас про зону боевых действий, Юру очень ценили за такую чуйку. Тут она была особо не нуж­на — повторюсь, что правил мы не нарушали и никуда никогда не спешили. всё чин­но — размеренно.

И вот однажды мы приехали к парковке рядом с главным зданием МГУ. Парковка по­лупустая, зима, снега много, и я прошу Юру заехать и встать на парковочное место по­ближе к входу — не хочется засыпать ботин­ки, а в общежитии уже ждёт любимая аспи­рантка.

И вдруг Юра встаёт в жёсткую позицию «отказника». То есть в категорической форме отказывается заезжать на парковку.

Ситуация откровенно бредовая. Пар­ковка полупустая. Льда нет. Водит Юра на 5 с плюсом.

Спорили минуты 3, после чего Юра сдался и напрягшись, заехал на парковку.

Я стал готовиться к выходу — брать портфель и застёгиваться (мы уже заняли парковочное место, справа и слева другие машины), как вдруг — ТРАХ-ТИБИДОХ!!! Имен­но тебя, дорогуша, мы ждали всю свою жизнь! Некая фифа на ауди ТТ на скорости залетает на парковку и сходу влетает в зад нашей припаркованной на противополож­ном конце парковки машине.

Юра молча на меня смотрит. Я сижу на месте. Мне реально стыдно. Очень стыдно.

Позволил аспирантке, отменил встречу и сам пошёл разбираться.

P.S. Больше я с Юрой не спорил — благо 2 раза он спас отцовскую машину от двигав­шихся задом грузовиков, и один раз ушёл от ехавшего без света в ночное время самоход­ного орудия.

©тырено с тырнетов

Но и это не всё. Страх имеет некоторую власть над физиологией.

Он умеет выбрасывать в кровь адреналин, «гормон кролика». Следствием этого является до­полнительная защита от опасности: увеличивается частота пульса и дыхания, кровь отливает от кожи и желудка к мышцам, увеличивается её свёртываемость, в серьёзных случаях случается «медвежья бо­лезнь» — для уменьшения массы тела, снижения риска заражения при ранениях и чтобы сбить с толку противника. Организм приводится в состоя­ние готовности к одной из трёх стандартных реак­ций: бежать, драться или прятаться.

В книге Владимира Савченко «Открытие себя» есть замечательная вставка-лекция «Почему студент потеет на экзамене», как раз об этом. Не удержусь, приведу полностью, уж больно хорошо:

— Темой сегодняшней лекции будет: почему студент потеет на экзамене? Тихо, то­варищи! Рекомендую конспектировать — ма­териал по программе… Итак, рассмотрим фи­зиологические аспекты ситуации, которую всем присутствующим приходилось пережи­вать. Идёт экзамен. Студент посредством раз­нообразных сокращений лёгких, гортани, языка и губ производит колебания возду­ха — отвечает по билету. Зрительные анали­заторы его контролируют правильность отве­та по записям на листке и по кивкам экзаме­натора. Наметим рефлекторную цепь: испол­нительный аппарат Второй Сигнальной Си­стемы произносит фразу — зрительные орга­ны воспринимают подкрепляющий раздра­житель, кивок — сигнал передаётся в мозг и поддерживает возбуждение нервных клеток в нужном участке коры. Новая фраза — ки­вок… и так далее. Этому нередко сопутствует вторичная рефлекторная реакция: студент жестикулирует, что делает его ответ особен­но убедительным. Одновременно сами со­бой безотказно и ненапряжённо действуют безусловнорефлекторные цепи. Трапецие­видная и широкие мышцы спины поддержи­вают корпус студента в положении прямоси­дения — столь же свойственном нам, как на­шим предкам положение прямохождения. Грудные и межрёберные мышцы обеспечива­ют ритмичное дыхание. Прочие мышцы напряжены ровно настолько, чтобы противо­действовать всемирному тяготению. Мерно сокращается сердце, вегетативные нервы притормозили пищеварительные процессы, чтобы не отвлекать студента… всё в порядке. Но вот через барабанные перепонки и основные мембраны ушей студент воспри­нимает новый звуковой раздражитель: экза­менатор задал вопрос. Мне никогда не надо­едает любоваться всем дальнейшим — и, уве­ряю вас, в этом любовании нет никакого са­дизма. Просто приятно видеть, как быстро, чётко, учитывая весь миллионнолетний опыт жизни предков, откликается нервная система на малейший сигнал опасности. Смотрите: новые колебания воздуха вызывают перво-наперво торможение прежней условноре­флекторной деятельности — студент замол­кает, часто на полуслове. Тем временем сиг­налы от слуховых клеток проникают в про­долговатый мозг, возбуждают нервные клет­ки задних буеров четверохолмия, которые ко­мандуют безусловным рефлексом насторо­живания: студент поворачивает голову к за­звучавшему экзаменатору! Одновременно сигналы звукового раздражителя ответвляют­ся в промежуточный мозг, а оттуда — в ви­сочные доли коры больших полушарий, где начинается поспешный смысловой анализ данных сотрясений воздуха. Хочу обратить ваше внимание на высокую целесообраз­ность такого расположения участков анализа звуков в коре мозга — рядом с ушами. Эво­люция естественным образом учла, что звук в воздухе распространяется очень медленно: какие-то триста метров в секунду, почти со­измеримо с движением сигналов по нерв­ным волокнам. А ведь звук может быть шоро­хом подкрадывающегося тигра, шипением змеи или — в наше время — шумом выско­чившей из-за угла машины. Нельзя терять даже доли секунды на передачу сигналов в мозгу! Но в данном случае студент осознал не шорох тигра, а заданный спокойным веж­ливым голосом вопрос. Цхэ, некоторые, воз­можно, предпочли бы тигра! Полагаю, вам не надо объяснять, что вопрос на экзамене вос­принимается как сигнал опасности. Ведь опасность в широком смысле слова — это препятствие на пути к поставленной цели. В наше благоустроенное время сравнительно редки опасности, которые препятствуют основным целям живого: сохранению жизни и здоровья, продолжению рода, утолению го­лода и жажды. Поэтому на первое место вы­ступают опасности второго порядка: сохране­ние достоинства, уважения к себе, стипендии, возможности учиться и впоследствии занять­ся интересной работой и прочее… Итак, без­условнорефлекторная реакция на опасность студенту удалась блестяще. Посмотрим, как он отразит её.

На лекциях по биохимии вас знакомили с замечательным свойством рибонуклеино­вой кислоты, которая содержится во всех клетках мозга — перестраивать под воздей­ствием электрических нервных сигналов по­следовательное расположение своих ра­дикалов: тимина, урацила, цитозина и гуани­на. Эти радикалы — буквы нашей памяти: их сочетаниями мы записываем в коре мозга любую информацию… Стало быть, картина такая: осмысленный в височных участках коры вопрос вызывает возбуждение нервных клеток, которые ведают в мозгу студента отвлечёнными знаниями. В коре возникают сла­бые ответные импульсы в окрестных участках: «Ага, что-то об этом читал!» Вот воз­буждение концентрируется в самом обнадёживающем участке коры, захватывает его, и — о ужас! — там с помощью тимина, ура­цила, цитозина и гуанина в длинных молеку­лах рибонуклеиновой кислоты записано бог знает что: «Леша, бросай конспекты, нам четвёртого не хватает!» Тихо, товарищи, не от­влекайтесь. И тогда в мозгу начинается тихая паника — или, выражаясь менее образно, то­тальная иррадиация возбуждения. Нервные импульсы будоражат участки логического анализа (может быть, удастся сообразить!), клетки зрительной памяти (может быть, ви­дел такое?). Обостряются зрение, слух, обо­няние. Студент с необычайной чёткостью ви­дит чернильное пятно на краю стола, кипу зачёток, слышит шелест листьев за окном, чьи-то шаги в коридоре и даже приглушённый шёпот: «Братцы, Алешка горит…» Но всё это не то. И возбуждение охватывает всё но­вые и новые участки коры — опасность, опасность! — разливается на двигательные центры в передней извилине, проникает в средний мозг, в продолговатый мозг, наконец, в спинной мозг… И здесь я хочу отвлечься от драматической ситуации, чтобы воспеть этот мягкий серо-белый вырост длиной в полмет­ра, пронизывающий наши позвонки до самой поясницы, — спинной мозг.

Спинной мозг… О, мы глубоко заблу­ждаемся, когда считаем, что он является лишь промежуточной инстанцией между головным мозгом и нервами тела, что он находится в подчинении головного мозга и сам способен управлять лишь несложными рефлексами естественных отправлений! Это ещё как ска­зать: кто кому подчиняется, кто кем управ­ляет! Спинной мозг является более почтен­ным, древним образованием, чем головной. Он выручал человека ещё в те времена, когда у него не было достаточно развитой головы, когда он, собственно, не был ещё че­ловеком. Наш спинной мозг хранит память о палеозое, когда наши отдалённые пред­ки — ящеры — бродили, ползали и летали среди гигантских папоротников; о кайнозое, времени возникновения первых обезьян. В нем отобраны и сохранены проверенные миллионами лет борьбы за существование нервные связи и рефлексы. Спинной мозг, если хотите, наш внутренний очаг разумного консерватизма.

Что говорить, в наше время этот старик, который умеет реагировать на сложные раз­дражения современной действительности лишь с двух позиций: сохранения жизни и продолжения рода, — не может выручать нас повсеместно, как в мезозойскую эру. Но он ещё влияет — на многое влияет! Берусь, например, показать, что часто именно он определяет наши литературные и кинемато­графические вкусы. Что? Нет, спинной мозг не знает письменности и не располагает спе­циальными рефлексами для просмотра фильмов. Но скажите мне: почему мы часто отдаём предпочтение детективным картинам и романам, как бы скверно они ни были по­ставлены или написаны? Почему весьма мно­гие уважают любовные истории: от анекдо­тов и сплетен до «Декамерона», читаемого выборочно? Интересно? А почему интерес­но? Да потому что накрепко записанные в спинном мозгу инстинкты самосохранения и продолжения рода заставляют нас накапли­вать знания — отчего помереть мож­но? — чтобы при случае спастись. Как и по­чему получается счастливая, завершающаяся в наследниках любовь? Как и отчего она раз­рушается? — чтобы самому не оплошать. И неважно, что такого опасного случая в вашей благоустроенной жизни никогда не будет; и неважно, что любовь состоялась и наследни­ков хоть отбавляй! — спинной мозг знай гнёт свою линию… Я не пытаюсь, подобно литера­турным критикам, зашельмоватъ такие устремления читателей и зрителей, как низ­менные. Нет, почему же? Это здоровые устремления, естественные устремления, пол­нокровные устремления. Если коровы когда-нибудь в процессе своей естественной эво­люции научатся читать, они тоже начнут именно с детективов и любовных историй.

Но вернёмся к студенту, головной мозг которого спасовал перед вопросом экзамена­тора. «Эх, молодо-зелено», — как бы говорит спинной мозг своему коллеге, восприняв па­нический сигнал возбуждения, и начинает действовать. Прежде всего он направляет сигналы по мото-невронам всего тела: мыш­цы напрягаются в состоянии готовности. Пер­вичные источники мышечной энергии: аде­нозинтрифосфорная кислота и креатинфос­фат разлагаются в волокнах соответственно на аденозиндифосфорную кислоту и креатин с отщеплением фосфорной кислоты и выде­лением первых порций тепла… И снова хочу обратить ваше внимание на биологическую целесообразность повышения мышечного то­нуса. Ведь опасность в древнем смысле тре­бовала быстрых, энергичных движений: от­прыгнуть, ударить, пригнуться, влезть на де­рево. А поскольку пока неясно, в какую сто­рону надо отпрыгнуть или нанести удар, то в готовность приводятся все мышцы.

Одновременно с мышцами возбуждает­ся вегетативная нервная система, начинает командовать всей кухней обмена веществ в организме. Её сигналы достигают надпочеч­ника, он выбрасывает в кровь адреналин, ко­торый возбуждает всё и вся. Печень и селезёнка, подобно губкам, выжимают в сосуды несколько литров запасной крови. Расширя­ются сосуды мышц, лёгких, мозга. Чаще сту­чит сердце, перекачивая во все органы тела кровь и вместе с ней — кислород и глюкозу… Спинной мозг и вегетативные нервы готовят организм студента к тяжёлой, свирепой, дли­тельной борьбе не на жизнь, а на смерть!

Но экзаменатора нельзя оглушить дуби­ной или хоть мраморной чернильницей. Убе­жать от него тоже нельзя. Не удовлетворит экзаменатора, даже если преисполненный мышечной энергией студент вместо ответа выжмет на краю стола стойку на кистях… Поэтому вся скрытая бурная деятельность организма студента завершается беспо­лезным сгоранием глюкозы в мышцах и выде­лением тепла. Терморецепторы различных участков тела посылают в спинной и голов­ной мозг тревожные сигналы о перегре­ве — и мозг отвечает на них единственно возможной командой: расширить сосуды кожи! Теплоноситель — кровь устремляется к кожным покровам (побочно это вызывает у студента рефлекс покраснения ланит), начи­нает прогревать воздух между телом и оде­ждой. Открываются потовые железы, чтобы хоть испарением влаги помочь студенту. Ре­флекторная цепь, возбуждённая вопросом экзаменатора, наконец, замкнулась!

Я полагаю, что выводы из рассказанно­го как относительно роли знаний в правиль­ной регуляции человеческого организма в на­шей сложной современной среде, так и о роли их в регуляции студенческого организ­ма на предстоящей сессии вы сделаете сами…

Из лекции проф. В. А. Андросиашвили по курсу «Физиология человека»

Вы точно готовы отказаться от такой полез­ной способности ради дополнительного спокой­ствия? Ну, я не о «медвежьей болезни»?

А ведь надо добавить, что психологически при этом повышается внимательность, отключаются некоторые фильтры восприятия (люди, пережившие сильный страх, рассказывают, что всё как будто за­медлилось, что они видели каждую чёрточку, каждую царапинку на источнике опасности, а иногда даже выжили только благодаря этому).

Страх заставляет ответственнее отнестись к своим действиям, лучше думать, точнее действовать.

Да, я знаю, не у всех такая реакция, некото­рые просто теряются и замирают (ватные ноги-руки) — это проявление третьего типа реак­ции — спрятаться. А вы обсуждали с субличностью страха предпочтительную реакцию? А чего вы тогда хотите?

В общем, читатель! Отвергая свою сублич­ность, — любую, — вы поступаете неразумно. А от­вергая субличность такую доброжелательную, такую влиятельную, с такими возможностями, как страх, вы лишаете себя мощного и удобного инструмента.

Теперь о том, как этим инструментом пользо­ваться.

В идеале следует обучаться лично у подходя­щего человека. Но я понимаю, что не всем это до­ступно, поэтому кратко объясню словами.

Во-первых, надо помириться.

Страх не обидчив, и, если вы поворачивае­тесь к нему лицом и протягиваете руку, он легко идёт на сотрудничество, не вспоминая старое. Да, он достаточно странный, со своими тараканами, но у кого их нет? И вы никуда от него не денетесь, вам всю жизнь жить с ним, и лучше делать это в дружбе, а не во вражде, нервотрепке и недоразумениях.

Да, он несколько параноик. И правильно. Это его роль, его функция. Пользуйтесь ей. Если он на­чинает беспокоиться о чем-то, значит имеет основа­ия. Рассмотрите его подозрения тщательно, прими­те решение, стоит ли эти опасения учитывать, и нужно ли подстраховаться, и если да, то как. Или же, хоть и страшно, но надо. Гораздо проще, чем бо­даться со страхом, объяснить ему, что да, опасно, да, рискованно, но — надо.

Во-вторых, надо договориться.

Надо пройтись по всем рискам и опасностям, по всему, что его пугает, и раз и навсегда отранжиро­вать их. Что действительно опасно, о чем надо предупреждать лёгкой хваткой за диафрагму: «Эй, ты там ничего не путаешь?»; что просто отмечать ненавязчивым холодком: «Ты там осторожнее»; что доверить разуму, а что принять как опасность лож­ную, иллюзорную и забить на неё.

В-третьих, полезно завязать физиологи­ческие реакции на осознанный вызов дозиро­ванного страха.

Так можно повышать точность работы, можно останавливать кровотечения, увеличивать объем внимания. Типа: «Опасности вообще-то нет, но да­вай немного побоимся».

В-четвёртых, не надо забывать о том, что страх пользуется информацией немного не так, как сознание.

Если вы, уже договорившись с этой сублично­стью о дружбе и сотрудничестве, вдруг ощущаете какую-то тревожность, то имеет смысл подумать, что такого заметил страх, что прошло мимо вашего вни­мания. Это может оказаться важным и полезным.

Техники работы с субличностями расписаны достаточно хорошо, не буду здесь их повторять. Могу только предупредить, что именно из-за попу­лярности техник они бывают изложены косноязыч­но и невнятно, а то и перегружены мистическими фантазиями. Поэтому, если будете искать, не ограни­чивайтесь одним источником. Предпочитайте про­фессиональные популярным.

Любите свой страх.