С двух лет один летний месяц я провожу в деревне у крестной. У тети Тани двое внуков — Ленка и Сашка. 1980 год. В то лето мне шесть, Ленке — девять, Сашке — двенадцать.
Городская
Большой и шумной компанией идем на пожарный пруд, где рыбачат взрослые. Проселочная дорога «по задам» деревенских дворов. В каждой ложбинке, в каждой выбоинке от колес мягкая и теплая горка белой пыли. Босые ноги ребят легко вязнут в ней, каждый шаг оставляет легкую, как шлейф, прозрачную дымку.
Я в сандалиях и носочках, аккуратно иду по тропинке чуть в стороне. За нами бескрайнее, как тогда казалось, поле пшеницы. Сильные стебли волна за волной лениво клонятся по ветру. Этот шорох упругих пшеничных усов, гул насекомых. Это солнце в половину неба. Такое лето бывает только далеко за городом. Мышиный горох, василек, мышиный горох, василек — как яркие кляксы на золотисто-желтом фоне. Жара. Над полем ни облачка.
— Не жарко? — догоняет меня Ленка. — Давай носочки снимем?
Молча, мотаю головой.
— Отстань от нее, — одергивает сестру Сашка. — Не маленькая, захочет, сама снимет.
Я молча смотрю себе под ноги.
В Москве и мама, и бабушка, всегда одевали мне на улицу носки и сандалии, здесь я одеваюсь также.
Неожиданно рядом с нами тормозит легковая машина. Водительское стекло медленно опускается:
— Ребята, вы местные? Из этой деревни?
— Да, да, местные, — на все голоса отзывается компания.
— А я из Москвы! — неожиданно громко объявляю я.
— О! Городская, значит? И мы из Москвы. А ну-ка, иди сюда, землячка, поздороваемся.
Я делаю шаг к машине, но тут же замираю под холодным и острым взглядом Сашки.
— Заблудились или ищите кого? — Сашка один подходит к машине. Что-то объясняет, показывает рукой в поле, потом в сторону шоссе. Машина уезжает.
А Сашка направляется прямо ко мне, больно хватает за руку и тащит в сторону дома:
— Слышь, ты! Городская! Ты пока в этом доме живешь, я за тебя отвечаю! И если кто спросит, то ты — местная! Поняла? Местная! Фамилию скажешь мою, и номер дома. Ты все поняла?
— Я поняла! Поняла! — я почти плачу. — Можно я с тобой на пруд пойду?
— Обойдешься!
Нас догоняет Ленка. Вырывает мою руку и прижимает меня к себе:
— Дурак, ты! — шипит она на брата. — Какой дурак! Она же маленькая, не понимает! Пойдем домой. (Это она уже мне). Гладит по голове. Испугалась?
И мы уходим. Я понуро, а Ленка зло оглядываясь на брата. Когда мы поворачиваем к калитке, он все ещё стоит в белой пыли на дороге, смотрит нам вслед.
Единственный ребенок
В детстве я очень страдала оттого, что родных сестер и братьев у меня не было. За меня некому было заступиться. Мне некого было защищать.
Приехавшей на выходные маме, я с гордостью рассказала, как брат и сестра обо мне заботятся. Мама, как могла, пыталась объяснить, что Лена и Саша мне не совсем брат и сестра. Они внуки жены родного брата моей бабушки, папиной мамы — в общем, дальние родственники. В шесть лет понять эту степень родства было непостижимо. Я упрямо мотала головой.
«Нет, Сашка — брат, а Ленка — сестра. Все равно, никого «роднее» у меня нет… Никого, кого я могла бы назвать братом и сестрой», — думала я.