Что представляет собой ода?
Ода – это лирический жанр литературы, торжественная песнь, воспевающая, восхваляющая того, к кому она обращена. Возникновение жанра оды связывают с творчеством древнегреческого поэта Пиндара, жившего в 6-5 веках до нашей эры. Считается, что Пиндар стал первым создателем оды. Это были стихотворения, в которых поэт прославлял победителей Олимпийских игр. Основным признаком жанра оды является возвеличивание человека или события.
Становление оды как литературного жанра состоялось в творчестве Горация – поэта, жившего в 1 веке до нашей эры. Ода стала обращаться к людям, обладающим властью, значительным и важным. После жанр оды затухает, и его второе рождение произойдет только в 16 веке, когда в Европе начинают формироваться первые абсолютные монархии. Ода постепенно становится государственным жанром, который направлен на прославление и возвеличивание монарха, правителя, государя. Особое изящество и силу ода приобретает в творчестве французского поэта 16 века Ронсара.
Жанровыми признаками оды являются возвышенная лексика, недопущение просторечий, территориально специфических слов, новых словечек. Это тексты высокого стиля, насыщенные мифологическими образами.
Ода (от греч. «песнь») - литературный жанр, генетически восходящий к хоровой лирике древних греков. В античности существовали оды Пиндарические (Пиндар - древнегреческий поэт 5-го в. до н. э., автор торжественных хоровых песнопений и похвальных песен в честь победителей на Олимпийских, Дельфийских и др. спортивных играх), анакреонтические (Анакреонт - древнегреческий поэт 6-5-го вв до н. э., в поэзии которого преобладают мотивы наслаждения чувственными радостями жизни) и Горацианские (Гораций - римский поэт 1-го в. до н. э., автор философских од в в духе стоицизма). Иными словами, в античности ода - формальное обозначение жанра, и за разными ее разновидностями закреплена разная тематика. Ренессанс, с его ориентацией на античность, возрождает жанр оды (первая половина XVI в. — неоолатинские оды) именно в таком понимании: в качестве ее основного признака называется строфический принцип построения, и она членится на горацианскуто и пиндарическую (отличавшихся между собой формой (типом строф), стилем (умеренный и ясный в Горацианских одах и высокий, часто темный в пиндарических) и тематикой).
Помимо европейской одической традиции (восходящей, в свою очередь к античной), на русскую оду повлияла также традиция «похвальных слов» и панегириков, существовавшая в древнерусской литературе и сохранившаяся в петровское время (влияние впервые выявлено Соболевским). Ближе всех в своих творениях к современному пониманию оды подошли Симеон Полоцкий (1, автор сборников “Вертоград многоцветный” и “Рифмологион”, включающих циклы панегирических стихотворений, а также “Псалтыри рифмотворной” - полного стихотворного и NB! строфически организованного переложения книги псалмов (переложение псалмов классицистами осмысляется как духовная ода) и Феофан Прокопович (1, придворный поэт Петра I, автор «Слова похвального о преславной над войсками свейскими победе» (1709) - проповеди, мыслившейся как панигирик, к изданию которой он присоединил «ритмы» — стихотворное описание победы под заглавием «Епиникион, сиест песнь победная о тойжде преславной победе». После смерти Петра писал оды Екатерине I, Петру II, Анне Иоанновне.
Первая ода в России с таким жанровым обозначением появилась в «Примечаниях на Санкт-Петербургские ведомости» 1732 года, ее немецкий оригинал принадлежит Юнкеру (который разрабатывал сценарии придворных иллюминаций), русский стихотворный перевод, вероятно, Шванвицу. Это была вполне классицистическая ода, в основе которой лежало учение об оде Буало и созданный им образец «правильной оды» «На взятие Намюра» (1693), она принадлежала к поджанру пиндарической оды, с изобретенной Ронсаром, подхваченной Малербом, а затем узаконенной одой Буало строфой из десяти строк (дизен). В дальнейшем Юнкер помещал оды в начале составляемых им описаний иллюминаций, «Описания» Юнкера, а вместе с ними и оды, переводил .
Непосредственными предшественниками Ломоносова были: в поджанре пиндарической оды - Тредьяковский (песня «Новый год начинаем...» (1732), «Ода приветственная...» (1733), а также первая собственно русская пиндарическая ода «На сдачу города Гданьска» (1734) и сопроводительный трактат «Рассуждение об оде вообще» (переложения соответственно «Оды на взятие Намюра» и “Discours sur l’ode” Буало), переводы ежегодных панегириков, преподносившихся царю от иени Академии наук. В трактате Тредьяковский разделяет пиндарическую оду, связанную с «энтузиазмом превысоким», «красным беспорядком» и «дифирамбичеством предерзостным», и среднюю оду, или станс); в поджанре Горацианской оды - Кантемир ( в Лондоне, куда он был направлен в качестве посла, он написал 4 «песни», которые изначально назывались «одами» - «Противу безбожных», «О надежде на Бога», «На злобного человека», «В похвалу наук»; он создал также несколько пиндарических од, но не счел их пригодными для печати и уничтожил).
Ода в России
В России оды впервые начал писать В.К. Тредиаковский. Известны его духовные оды, «Ода о непостоянстве мира» (1730), «Ода торжественная о сдаче города Гданска» (1734) и многие другие.
«Ода о непостоянстве мира»
Где бодрость! где надея!
Откуду дики мысли?
Что случилось всех злея?
Мир сей из сердца вышли,
Все зло отстанет.
Так малая премена,
В сердце взявши начало,
В теле всем размножена,
Хоть мучит и немало,
Будь терпеливый.
Что в мире постоянно?
Сие всем очень знатно.
Смотри на всё созданно,
Не всё ли есть превратно?
Кой цвет не вянет?
Весну сжигает лето,
Осень то пременяет;
Плодом древо одето
Зима нам отнимает,
А ветр гневливый
Уносит у нас тихость,
Боится свет ненастья,
. . . . . . . . . . . .
В счастьи много несчастья,
Скорый припадок!
Бой у черного с белым,
У сухого есть с влажным.
Младое? потом спелым,
Бывает легко важным,
Низким - высоко.
Не больше есть дня ночи,
Ни ночи есть дня больше;
Сила? ан и нет мочи.
Жизнь? но не ста лет дольше.
В чести упадок!
То стоит, то восходит,
Сие тут пребывает;
Глядишь, другое сходит,
Иное пропадает
В ничто глубоко!
Словом, нет и не будет
Ничего, кроме бога
(Который не избудет,
Ни милость его многа),
Что б было вечно.
Сей единый, сей вечный,
Сей сильный, сей правдивый,
Благий и бесконечный,
Всеведущ прозорливый,
Вся управляет.
Сего должно едина
Повиноваться воли:
Первая [он] причина,
Дарующая доли.
Примем сердечно
Что б от него ни было;
Которой не даст злаго.
О великая сило!
В тебе мне есть всё благо,
Сердце вещает.
<1730>
«ОДА ТОРЖЕСТВЕННАЯ
О СДАЧЕ ГОРОДА ГДАНСКА»
Кое трезвое мне пианство
Слово дает к славной причине?
Чистое Парнаса убранство,
Музы! не вас ли вижу ныне?
И звон ваших струн сладкогласных,
И силу ликов слышу красных;
Все чинит во мне речь избранну.
Народы! радостно внемлите;
Бурливые ветры! молчите:
Храбру прославлять хощу Анну.
В своих песнях, в вечность преславных,
Пиндар, Гораций несравненны
Взнеслися до звезд в небе явных,
Как орлы быстры, дерзновенны.
Но буде б ревности сердечной,
Что имеет к Анне жар вечный,
Моея глас лиры сравнился,
То бы сам и Орфей фракийский,
Амфион купно б и фивийский
Сладости ее удивился.
Воспевай же, лира, песнь сладку,
Анну, то есть благополучну,
К вящему всех врагов упадку,
К несчастию в веки тем скучну.
О ее и храбрость, и сила!
О всех подданных радость мила!
Страшит храбрость, всё побеждая,
В дивный восторг радость приводит,
Печальну и мысль нам отводит,
Все наши сердца расширяя.
Не сам ли Нептун строил стены,
Что при близком толь горды море?
Нет ли троянским к ним примены,
Что хотели быть долго в споре
С оружием в действе пресильным,
И с воином в бой неумильным?
Все Вислою ныне рекою
Не Скамандр ли называют?
Не Иде ль имя налагают
Столценбергом тамо горою?
То не Троя басней причина:
Не один Ахиллес воюет;
Всяк Фетидина воин сына
Мужественнее тут штурмует.
Что ж чудным за власть шлемом блещет?
Не Минерва ль копне мещет?
Явно, что от небес посланна,
И богиня со всего вида,
Страшна и без щита эгида?
Императрица есть то Анна.
И воин то росский на мало
Окружил Гданск, город противный,
Марсом кажда назвать пристало,
В силе ж всяк паче Марса дивный;
Готов и кровь пролита смело,
Иль о Анне победить цело:
Счастием Анны все крепятся.
Анна токмо надежда тверда;
И что Анна к ним милосерда,
На ее врагов больше злятся.
Европска неба и азийска
Солнце красно, благоприятно!
О самодержица российска!
Благополучна многократно!
Что тако поданным любезна,
Что владеешь толь им полезна!
Имя уж страшно твое свету,
А славы не вместит вселенна,
Желая ти быть покоренна,
Красоты вся дивится цвету.
Но что вижу? не льстит ли око?
Отрок Геркулеса противу,
Подъемля бровь горду высоко,
Хочет стать всего света к диву!
Гданск, то есть, с помыслом неумным,
Будто б упившись питьем шумным,
Противится, и уже явно,
Императрице многомочной;
Не видит бездны, как в тьме ночной,
Рассуждаючи неисправно.
В нутр самый своего округа,
Ищущего дважды корону
Станислава берет за друга;
Уповает на оборону
Чрез поля льющася Нептуна;
Но бояся ж росска Перуна,
Ищет и помощи в народе,
Что живет при брегах Секваны;
Тот в свой проигрыш барабаны
Се Вексельминды бьет в пригоде.
Гордый огнем Гданск и железом,
Купно воинами повсюду,
Уж махины ставит разрезом
В россов на раскатах вне уду;
И что богат многим припасом,
"Виват Станислав", - кричит гласом.
Ободряет в воинах злобу,
Храброго сердца не имущих,
Едино токмо стерегущих,
Соблюсти б ногами жизнь собу.
Ах! Гданск, ах! на что ты дерзаешь?
Воззови ум, с ним соберися:
К напасти себя приближаешь.
Что стал? что медлишь? покорися.
Откуда ты смелость имеешь,
Что пред Анною не бледнеешь?
Народы поддаются целы,
Своевольно, без всякой брани;
Чтоб не давать когда ей дани,
Чтут дважды ту хински пределы.
В милости нет Анне подобной,
Кто милости у нее просит;
К миру нет толико удобной
С тем, кто войны ей не наносит.
Меч ее, оливой обвитый,
Не в мире, но в брани сердитый.
Покинь, Гданск, покинь мысль ту злую;
Видишь, что Алциды готовы;
Жителей зришь беды суровы;
Гневну слышишь Анну самую.
Тысячами храбрых атлетов
Окружен ты отвсюду тесно,
Молнии от частых полетов,
Что разбивает всё известно,
Устоять весьма ти не можно;
И что гром готов, то не ложно:
На раскатах нет уж защиты,
Земля пропасти растворяет;
Здание в воздух улетает;
И ограды многи отбиты.
Хотя б все государи стали
За тебя, Гданск, ныне сердечно;
Хоть бы стихии защищали;
Всего хоть бы света конечно
Солдаты храбры в тебе были
И кровь бы свою щедро лили, -
Но все оны тебя защитить,
Ей! не могут уже никако,
Старалися хотя бы всяко,
И из рук Анниных похитить.
Смотрите, противны народы,
Коль храбры российские люди!
Огнь не вредит им, ниже воды,
На всё открыты у них груди;
Зрите, как спешат до приступа!
Как и ломятся без отступа!
Не страшатся пушечна грома,
Лезут, как танцевать на браки,
И сквозь дымные видно мраки,
Кому вся храбрость есть знакома.
Еще умножаются страхи
При стенах бедна Гданска града:
Здания ломаются в прахи;
Премогает везде осада.
Магистрат, зря с стены последней,
Что им в помощи несоседней
И что в приятстве Станислава
Суетная была надежда,
Стоя без смысла, как невежда,
"Ах! - кричит, - пала наша слава".
Хочет сбыться, что я пророчил:
Начинает Гданск уж трястися;
Всяк сдаться так, биться как прочил,
Мыслит, купно чрез то спастися
От бомб летящих по воздуху
И от смертоносного духу.
Всяк кричит: пора начинати, -
Всем несносно было то бремя;
Ах! все врата у града время
Аннину войску отворяти.
Сталося так. Видно знак к сдаче:
Повергся Гданск Анне под. доги;
Воин рад Стал быть о удаче;
Огнь погас; всем вольны дороги.
Повсюду и Слава паряща
Се летит трубою гласяща:
"Анна счастием превосходна!
Анна, о наша! всех храбрейша!
Анна Августа августейша!
Красота и честь всенародна!"
Престань, лира! время скончити:
Великую Анну достойно
Кто может хваля возносити
И храбрость свыше при той стройно?
В сем хвала Анне есть многа,
Что любима от вышня бога.
О сем побеждать ей желаю,
И побеждать всегда имеет,
Кто противен быть ни посмеет.
Тем "виват Анна!" восклицаю.
Июль 1734г
После Тредиаковского следующим крупным русским поэтом, кто писал в жанре оды был М.В. Ломоносов.
М.В. Ломоносов ориентируется не только на панегирическую традицию Полоцкого - Прокоповича и классицистические изыскания Буало - Тредьяковского (кстати сказать, здесь же трактат Псевдо-Лонгина «О высоком», который послужил источником для Буало), но и на традицию немецкого барокко (особенно - на Иоганна Гюнтера, как утверждает Пумпянский), отсюда много украшательств, которые даже Пиндару не снились.
И наконец, в 1739 году он пишет «Оду на взятие Хотина» - первую русскую силлабо-тоническую оду. Уже в ней проявляется стиль Ломоносовских торжественных од. Но характернее всего он выразился в программной «Оде на день восшествия…1747 года».
По форме это 4я, 10-строчная строфа с устойчивой системой рифмовки (обязательное чередование м/ж окончаний в первых 4 строчках, затем жж, последние 4 опять чередуются - т. н. правило альтернации), представляющая собой замкнутый период со сложной иерархией соподчиненных элементов
Ода характеризуется возвышенным стилем (обязательное для Ломоносова условие успеха торжественной оды, т. к. о возвышенных вещах надо говорить возвышенным слогом, «Риторика», 1748) с использованием «украшений» - звукописи («градов ограда»), церковнославянизмов, метафор, перифразов («великое светило миру» вместо «солнце»), гипербол, т. н. слов-тем (т. е. неких обобщенных понятий, создающих вокруг себя определенный семантический ореол. Например, слово-тема «тишина» из первой строфы, включает в свой ореол практически всю лексику этой строфы - отрада, блаженство, ограда, польза, красота, цветы, сокровища, щедрость, богатство. Таким образом, словарное значение слова размывается, а разум парит!), инверсий, обилия античной символики («В полях кровавых Марс страшился, Свой меч в Петровых зря руках, И с трепетом Нептун дивился, Взирая на российский флаг»), смешение ее с символикой христианской, восторженной интонации (каждое третье предложение восклицательное) и т. п. Основная эмоция поэта - лирический восторг.
Тематика торжественных од - прославление государя, но и урок ему. Идеал - просвещенный монарх (a la Вольтер), он воплощен в Петре, поэтому каждый следующий (в данном случае Елизавета Петровна) должен быть «узаконен» близостью к телу - она дочь Петра, и сравнимостью своих деяний с его. При этом часто желаемое выдается за действительное. У этого явления два источника: первый - необходимость «урока» монарху со стороны просвещенного придворного поэта (это знак своего рода «хорошнго тона» в придворной поэзии vs традиция т. н. сервильной поэзии); второй - теория «общих мест» - изображение не конкретного монарха, а идеального, которому присущи такие-то и такие-то образцовые (то есть присущие всем идеальным монархам) заслуги. Самый важный «урок» - необходимость просвещения («Науки юношей питают…»).
Создание торжественной оды заложило основы литературной репутации Ломоносова, которую Пумпянский сравнивает с “малербовским мифом”, на который Ломоносов, вероятно, и ориентровался. При этом важно, что пресловутая «высокость» (языка, стиля, жанра) коррелирует в сознании Ломоносова с величием поэта, отсюда абсолютное доминирование в его поэтической системе торжественных од, обеспечивающих ему высокое место в литературной иерархии.
Кроме того, у Ломоносова есть и Горацианские оды - научно-дидактические -“Вечернее размышление при случае великого северного сияния”, “Письмо о пользе стекла”; духовные - «Утреннее (и вечернее) размышления о Божьем величестве», «Ода, выбранная из Иова». Они характеризуются менее строгими формальными законами и более сдержанным тоном.
Попытку реформировать торжественную оду предпринимает Сумароков, создатель т. н. сухой оды, образцом которой можно считать «Оду государыне Екатерине II на день ее рождени 1768 года…». Он, апеллируя к Псевдо-Лонгину, говорит о том, что заслуга Пиндара не в возвышенности слога, а в естественности, а потому осуждает отклонение от привычного значения слов, требуя ясности и четкости, для него неприемлемы слова-темы, сам он пользуется скорее словами-терминами: «Пропади такое великолепие, в котором нет ясности!» Его торжественные оды короче и дидактичнее. И в целом он сам понимает, что в этом жанре он Ломоносову не конкурент. Зато он больше разрабатывает философские (и околофилософские) оды.
Это подхватывают поэты его школы - Майков и Херасков, автор сборников «Новые оды», 1762 и « «Философические оды или песни», 1769. Стиль од-размышлений Хераскова – стиль дружеских бесед, сдержанный, но не лишенный признаков разговорного языка, стремящийся к изяществу и тонкой отделке элементов стиха («Доволен тем единым, Когда простым я слогом, Могу воспеть на лире» - ода «К своей лире»).
Период второго расцвета торжественной пиндарической оды - середина 60-х годов, когда Екатерина подумала: у Елизаветы был Ломоносов, а я чем хуже? и приблизила к себе Петрова, объявив его после выхода в 1766 году «Оды на великолепный карусель» «вторым Ломоносовым», однако он был бездарный и вычурный, ориентировался на затрудненность стиля, пышность и громоздкость («Убором дорогим покрыты, Дают мах кони грив на ветр; Бразды их пеною облиты, Встает прах вихрем из-под бедр» - «Ода на карусель»). И вся литературная братия не замедлила с ним начать бороться.
Самая известная его ода «Ода на день восшествия на престол императрицы Елизаветы Петровны».
«ОДА НА ДЕНЬ ВОСШЕСТВИЯ НА ВСЕРОССИЙСКИЙ ПРЕСТОЛ ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВА ГОСУДАРЫНИ ИМПЕРАТРИЦЫ ЕЛИЗАВЕТЫ ПЕТРОВНЫ 1747 ГОДА»
Царей и царств земных отрада,
Возлюбленная тишина,
Блаженство сел, градов ограда,
Коль ты полезна и красна!
Вокруг тебя цветы пестреют
И класы на полях желтеют;
Сокровищ полны корабли
Дерзают в море за тобою;
Ты сыплешь щедрою рукою
Свое богатство по земли.
Великое светило миру,
Блистая с вечной высоты
На бисер, злато и порфиру,
На все земные красоты,
Во все страны свой взор возводит,
Но краше в свете не находит
Елисаветы и тебя.
Ты кроме той всего превыше;
Душа ее зефира тише,
И зрак прекраснее рая.
Когда на трон она вступила,
Как вышний подал ей венец,
Тебя в Россию возвратила,
Войне поставила конец;
Тебя прияв облобызала:
Мне полно тех побед, сказала,
Для коих крови льется ток.
Я россов счастьем услаждаюсь,
Я их спокойством не меняюсь
На целый запад и восток.
Божественным устам приличен,
Монархиня, сей кроткий глас:
О коль достойно возвеличен
Сей день и тот блаженный час,
Когда от радостной премены
Петровы возвышали стены
До звезд плескание и клик!
Когда ты крест несла рукою
И на престол взвела с собою
Доброт твоих прекрасный лик!
Чтоб слову с оными сравняться,
Достаток силы нашей мал;
Но мы не можем удержаться
От пения твоих похвал.
Твои щедроты ободряют
Наш дух и к бегу устремляют,
Как в понт пловца способный ветр
Чрез яры волны порывает;
Он брег с весельем оставляет;
Летит корма меж водных недр.
Молчите, пламенные звуки,
И колебать престаньте свет;
Здесь в мире расширять науки
Изволила Елисавет.
Вы, наглы вихри, не дерзайте
Реветь, но кротко разглашайте
Прекрасны наши времена.
В безмолвии внимай, вселенна:
Се хощет лира восхищенна
Гласить велики имена.
Ужасный чудными делами
Зиждитель мира искони
Своими положил судьбами
Себя прославить в наши дни;
Послал в Россию Человека,
Каков неслыхан был от века.
Сквозь все препятства он вознес
Главу, победами венчанну,
Россию, грубостью попранну,
С собой возвысил до небес.
В полях кровавых Марс страшился,
Свой меч в Петровых зря руках,
И с трепетом Нептун чудился,
Взирая на российский флаг.
В стенах внезапно укрепленна
И зданиями окруженна,
Сомненная Нева рекла:
"Или я ныне позабылась
И с оного пути склонилась,
Которым прежде я текла?"
Тогда божественны науки
Чрез горы, реки и моря
В Россию простирали руки,
К сему монарху говоря:
"Мы с крайним тщанием готовы
Подать в российском роде новы
Чистейшего ума плоды".
Монарх к себе их призывает,
Уже Россия ожидает
Полезны видеть их труды.
Но ах, жестокая судьбина!
Бессмертия достойный муж,
Блаженства нашего причина,
К несносной скорби наших душ
Завистливым отторжен роком,
Нас в плаче погрузил глубоком!
Внушив рыданий наших слух,
Верьхи Парнасски восстенали,
И музы воплем провождали
В небесну дверь пресветлый дух.
В толикой праведной печали
Сомненный их смущался путь;
И токмо шествуя желали
На гроб и на дела взглянуть.
Но кроткая Екатерина5,
Отрада по Петре едина,
Приемлет щедрой их рукой.
Ах, если б жизнь ее продлилась,
Давно б Секвана6 постыдилась
С своим искусством пред Невой!
Какая светлость окружает
В толикой горести Парнас?
О коль согласно там бряцает
Приятных струн сладчайший глас!
Все холмы покрывают лики;
В долинах раздаются клики:
Великая Петрова дщерь
Щедроты отчи превышает,
Довольство муз усугубляет
И к счастью отверзает дверь.
Великой похвалы достоин,
Когда число своих побед
Сравнить сраженьям может воин
И в поле весь свой век живет;
Но ратники, ему подвластны,
Всегда хвалы его причастны,
И шум в полках со всех сторон
Звучащу славу заглушает,
И грому труб ее мешает
Плачевный побежденных стон.
Сия тебе единой слава,
Монархиня, принадлежит,
Пространная твоя держава
О как тебе благодарит!
Воззри на горы превысоки,
Воззри в поля свои широки,
Где Волга, Днепр, где Обь течет;
Богатство, в оных потаенно,
Наукой будет откровенно,
Что щедростью твоей цветет.
Толикое земель пространство
Когда всевышний поручил
Тебе в счастливое подданство,
Тогда сокровища открыл,
Какими хвалится Индия;
Но требует к тому Россия
Искусством утвержденных рук.
Сие злату очистит жилу;
Почувствуют и камни силу
Тобой восставленных наук.
Хотя всегдашними снегами
Покрыта северна страна,
Где мерзлыми борей крылами
Твои взвевает знамена;
Но бог меж льдистыми горами
Велик своими чудесами:
Там Лена чистой быстриной,
Как Нил, народы напояет
И бреги наконец теряет,
Сравнившись морю шириной.
Коль многи смертным неизвестны
Творит натура чудеса,
Где густостью животным тесны
Стоят глубокие леса,
Где в роскоши прохладных теней
На пастве скачущих еленей
Ловящих крик не разгонял;
Охотник где не метил луком;
Секирным земледелец стуком
Поющих птиц не устрашал.
Широкое открыто поле,
Где музам путь свой простирать!
Твоей великодушной воле
Что можем за сие воздать?
Мы дар твой до небес прославим
И знак щедрот твоих поставим,
Где солнца всход и где Амур
В зеленых берегах крутится,
Желая паки возвратиться
В твою державу от Манжур.
Се мрачной вечности запону
Надежда отверзает нам!
Где нет ни правил, ни закону,
Премудрость тамо зиждет храм;
Невежество пред ней бледнеет.
Там влажный флота путь белеет,
И море тщится уступить:
Колумб российский через воды
Спешит в неведомы народы
Твои щедроты возвестить.
Там тьмою островов посеян,
Реке подобен Океан;
Небесной синевой одеян,
Павлина посрамляет вран.
Там тучи разных птиц летают,
Что пестротою превышают
Одежду нежныя весны;
Питаясь в рощах ароматных
И плавая в струях приятных,
Не знают строгия зимы.
И се Минерва ударяет
В верхи Рифейски копием;
Сребро и злато истекает
Во всем наследии твоем.
Плутон в расселинах мятется,
Что россам в руки предается
Драгой его металл из пор,
Которой там натура скрыла;
От блеску дневного светила
Он мрачный отвращает взор.
О вы, которых ожидает
Отечество от недр своих
И видеть таковых желает,
Каких зовет от стран чужих,
О, ваши дни благословенны!
Дерзайте ныне ободренны
Раченьем вашим показать,
Что может собственных Платонов
И быстрых разумом Невтонов
Российская земля рождать.
Науки юношей питают,
Отраду старым подают,
В счастливой жизни украшают,
В несчастной случай берегут;
В домашних трудностях утеха
И в дальних странствах не помеха.
Науки пользуют везде,
Среди народов и в пустыне,
В градском шуму и наедине,
В покое сладки и в труде.
Тебе, о милости источник,
О ангел мирных наших лет!
Всевышний на того помощник,
Кто гордостью своей дерзнет,
Завидя нашему покою,
Против тебя восстать войною;
Тебя зиждитель сохранит
Во всех путях беспреткновенну
И жизнь твою благословенну
С числом щедрот твоих сравнит.
«Ода на день рождения императрицы Елисаветы Петровны 1746 года»
В сей день, блаженная Россия,
Любезна небесам страна,
В сей день от высоты святыя
Елисавет тебе дана,
Воздвигнуть нам Петра по смерти,
Гордыню сопостатов стерти
И в ужас оных привести,
От грозных бед тебя избавить,
Судьей над царствами поставить
И выше облак вознести.
О дщерь гремящего над нами,
О мати всех племен земных,
Натура, чудная делами,
Как если таин ты своих
Меня достойным быть судила,
И если слаба мыслей сила
Проникнуть может в твой чертог,
Представь мне оную годину
И купно бег светил по чину,
Как вышний дал нам сей залог.
Сквозь тучи бывшия печали,
Что лютый рок на нас навел,
Как горы о Петре рыдали
И понт в брегах своих ревел,
Сквозь страшны россам перемены,
Сквозь прах, войнами возмущенный,
Я вижу тот пресветлый час:
Там круг младой Елисаветы
Сияют счастливы планеты,
Я слышу там натуры глас.
Седя на блещущем престоле,
Составленном из твердых гор,
В пространном всех творений поле
Между стихий смиряет спор;
Сосцами реки проливает
И теми всяку тварь питает.
Зелену ризу по лугам
И по долинам расширяя,
Из уст зефирами дыхая,
С веселием вещает к нам:
«Я с вами ныне торжествую,
Мне сих часов краснее нет,
Что героиню таковую
В сей день произвела я в свет.
В ней хитрость вся моя и сила
Возможность крайню положила;
Я избрала счастливой знак
Надежду показать нелесну:
В пространну высоту небесну
Прилежно возведите зрак.
Се солнце бег свой пременяет
И к вам течет умножить день,
На север взор свой обращает
И оным прогоняет тень,
Являя что Елисавета
В России усугубит света
Державой и венцем своим.
Эрмий, наукам предводитель,
И Марс, на брани победитель,
Блистают совокупно с ним.
Там муж, звездами испещренный,
Свой светлый напрягает лук,
Диана стрелы позлащенны
С ним мещет из прекрасных рук.
Се небо показует ясно,
Коль то с добротами согласно
Рожденныя в признаках сих:
От ней геройство с красотою
Повсюду миром и войною
Лучи пускают дней златых».
Сие предвестие природы
Хотя представило тогда,
Что ты возвеселишь народы,
О глав венчанных красота!
Но вяща радость восхищала
Взирающих и оживляла,
Когда даров твоих признак
Надежнее в лице открылся,
Что точно в нем изобразился
Родителей великих зрак.
В тебе прекрасный дом создали
Душе великой небеса,
Свое блистание влияли
В твои пресветлы очеса;
Лице всходящия денницы
И бодрость быстрыя Орлицы
И в нежнейших являлись днях;
Уже младенческие взгляды
Предвозвещали те отрады,
Что бедным нынь отъемлют страх.
Ты суд и милость сопрягаешь,
Повинных с кротостью казнишь,
Без гневу злобных исправляешь,
Ты осужденных кровь щадишь.
Так Нил смиренно протекает;
Брегов своих он не терзает,
Но пользой выше прочих рек:
Своею сладкою водою,
В лугах зеленых пролитою,
Златой дает Египту век.
Как ясно солнце воссияло
Свой блеск впервые на тебя,
Уж счастье руку простирало,
Твои приятности любя,
Венец держало над главою
И возвышало пред тобою
Трофеи отеческих побед,
Преславных чрез концы земныя.
Коль счастлива была Россия,
Когда воззрела ты на свет!
Тогда от радостной Полтавы
Победы росской звук гремел,
Тогда не мог Петровой славы
Вместить вселенныя предел,
Тогда вандалы побежденны
Главы имели преклоненны
Еще при пеленах твоих;
Тогда предъявлено судьбою,
Что с трепетом перед тобою
Падут полки потомков их.
О сладкой нежности обитель!
О вы, блаженные места,
Где храбрый готов победитель
Лобзал и в очи, и в уста
Впервые плод свой вожделенный,
Свой плод, меж лаврами рожденный,
Вас оных радостных времен
Любезна память услаждает,
И оный день вам пребывает
В бессчетны веки незабвен.
Но се различные языки
От рек великих и морей
Согласные возносят клики,
К тебе, монархине своей,
Сердца и руки простирают
И многократно повторяют:
«Да здравствует Елисавет,
Для росской славы днесь рожденна,
Да будет свыше укрепленна
Чрез множество счастливых лет».
Сие гласит тебе Россия
И купно с ней наук собор.
Предведущая Урания
Возводит к верьху быстрый взор,
Небесны беги наблюдает
И с радостию составляет
Венец тебе из новых звезд.
Тебе искусство землемерно
Пространство показать безмерно
Незнаемых желает мест.
Парящей поэзии ревность
Дела твои превознесет,
Ни гнев стихий, ни ветха древность
Похвал твоих не пресечет;
Открыты естества уставы
Твоей умножат громкость славы,
Но всё художество свое
Тебе Иппократ10 посвящает
И усугубить тем желает
И век, и здравие твое.
Да будет тое невредимо,
Как верьх высокия горы
Взирает непоколебимо
На мрак и вредные пары;
Не может вихрь его достигнуть,
Ни громы страшные подвигнуть;
Взнесен к безоблачным странам,
Ногами тучи попирает,
Угрюмы бури презирает,
Смеется скачущим волнам.
Вторая половина 1746г
«Ода блаженныя памяти государыне императрице Анне Иоанновне на победу над турками и татарами и на взятие Хотина 1739 года»
Восторг внезапный ум пленил,
Ведет на верьх горы высокой,
Где ветр в лесах шуметь забыл;
В долине тишина глубокой.
Внимая нечто, ключ молчит,
Которой завсегда журчит
И с шумом в низ с холмов стремится.
Лавровы вьются там венцы,
Там слух спешит во все концы;
Далече дым в полях курится.
Не Пинд ли под ногами зрю?
Я слышу чистых сестр музыку!
Пермесским жаром я горю,
Теку поспешно к оных лику.
Врачебной дали мне воды:
Испей и все забудь труды;
Умой росой Кастальской очи,
Чрез степь и горы взор простри
И дух свой к тем странам впери,
Где всходит день по темной ночи.
Корабль как ярых волн среди,
Которые хотят покрыти,
Бежит, срывая с них верьхи,
Претит с пути себя склонити;
Седая пена вкруг шумит,
В пучине след его горит,
К российской силе так стремятся,
Кругом объехав, тьмы татар;
Скрывает небо конской пар!
Что ж в том? стремглав без душ валятся.
Крепит Отечества любовь
Сынов российских дух и руку;
Желает всяк пролить всю кровь,
От грозного бодрится звуку.
Как сильный лев стада волков,
Что кажут острых яд зубов,
Очей горящих гонит страхом,
От реву лес и брег дрожит,
И хвост песок и пыль мутит,
Разит извившись сильным махом.
Не медь ли в чреве Этны ржет
И, с серою кипя, клокочет?
Не ад ли тяжки узы рвет
И челюсти разинуть хочет?
То род отверженной рабы5,
В горах огнем наполнив рвы,
Металл и пламень в дол бросает,
Где в труд избранный наш народ
Среди врагов, среди болот
Чрез быстрой ток на огнь дерзает.
За холмы, где паляща хлябь
Дым, пепел, пламень, смерть рыгает,
За Тигр, Стамбул, своих заграбь,
Что камни с берегов сдирает;
Но чтоб орлов сдержать полет,
Таких препон на свете нет.
Им воды, лес, бугры, стремнины,
Глухие степи равен путь.
Где только ветры могут дуть,
Доступят там полки орлины.
Пускай земля как понт трясет,
Пускай везде громады стонут,
Премрачный дым покроет свет,
В крови Молдавски горы тонут;
Но вам не может то вредить,
О россы, вас сам рок покрыть
Желает для счастливой Анны.
Уже ваш к ней усердный жар
Быстро проходит сквозь татар,
И путь отворен вам пространный.
Скрывает луч свой в волны день,7
Оставив бой ночным пожарам;7
Мурза упал на долгу тень;7
Взят купно свет и дух татарам.
Из лыв густых выходит волк
На бледный труп в турецкий полк.
Иной в последни видя зорю,
Закрой, кричит, багряной вид
И купно с ним Магметов стыд;
Спустись поспешно с солнцем к морю.
Что так теснит боязнь мой дух?
Хладнеют жилы, сердце ноет!
Что бьет за странной шум в мой слух?
Пустыня, лес и воздух воет!
В пещеру скрыл свирепство зверь,
Небесная отверзлась дверь,
Над войском облак вдруг развился,
Блеснул горящим вдруг лицем,
Умытым кровию мечем
Гоня врагов, Герой открылся8.
Не сей ли при Донских струях
Рассыпал вредны россам стены?
И персы в жаждущих степях
Не сим ли пали пораженны?
Он так к своим взирал врагам,
Как к готским приплывал брегам,
Так сильну возносил десницу;
Так быстрой конь его скакал,
Когда он те поля топтал,
Где зрим всходящу к нам денницу.
Кругом его из облаков
Гремящие перуны блещут,
И чувствуя приход Петров,
Дубравы и поля трепещут.
Кто с ним толь грозно зрит на юг,
Одеян страшным громом вкруг?
Никак Смиритель стран Казанских?
Каспийски воды, сей при вас
Селима гордого потряс,
Наполнил степь голов поганских.
Герою молвил тут Герой:
«Нетщетно я с тобой трудился,
Нетщетен подвиг мой и твой,
Чтоб россов целой свет страшился.
Чрез нас предел наш стал широк
На север, запад и восток.
На юге Анна торжествует,
Покрыв своих победой сей».
Свилася мгла, Герои в ней;
Не зрит их око, слух не чует.
Крутит река татарску кровь,
Что протекала между ними;
Не смея в бой пуститься вновь,
Местами враг бежит пустыми,
Забыв и меч, и стан, и стыд,
И представляет страшный вид
В крови другов своих лежащих.
Уже, тряхнувшись, легкий лист
Страшит его, как ярый свист
Быстро сквозь воздух ядр летящих.
Шумит с ручьями бор и дол:
Победа, росская победа!
Но враг, что от меча ушол,
Боится собственного следа.
Тогда увидев бег своих,
Луна12 стыдилась сраму их
И в мрак лице, зардевшись, скрыла.
Летает слава в тьме ночной,
Звучит во всех землях трубой,
Коль росская ужасна сила.
Вливаясь в Понт, Дунай ревет
И россов плеску отвещает;
Ярясь волнами турка льет,
Что стыд свой за него скрывает.
Он рыщет, как пронзенный зверь,
И чает, что уже теперь
В последней раз заносит ногу,
И что земля его носить
Не хочет, что не мог покрыть.
Смущает мрак и страх дорогу.
Где ныне похвальба твоя?
Где дерзость? где в бою упорство?
Где злость на северны края?
Стамбул, где наших войск презорство?
Ты лишь своим велел ступить,
Нас тотчас чаял победить;
Янычар твой свирепо злился,
Как тигр на росский полк скакал.
Но что? внезапно мертв упал,
В крови своей пронзен залился.
Целуйте ногу ту в слезах,
Что вас, агаряне, попрала,
Целуйте руку, что вам страх
Мечем кровавым показала.
Великой Анны грозной взор
Отраду дать просящим скор;
По страшной туче воссияет,
К себе повинность вашу зря.
К своим любовию горя,
Вам казнь и милость обещает.
Златой уже денницы перст
Завесу света вскрыл с звездами;
От встока скачет по сту верст,
Пуская искры конь ноздрями.
Лицем сияет Феб на том.
Он пламенным потряс верьхом;
Преславно дело зря, дивится:
«Я мало таковых видал
Побед, коль долго я блистал,
Коль долго круг веков катится».
Как в клуб змия себя крутит,
Шипит, под камень жало кроет,
Орел когда шумя летит
И там парит, где ветр не воет;
Превыше молний, бурь, снегов
Зверей он видит, рыб, гадов.
Пред росской так дрожит Орлицей,
Стесняет внутрь Хотин своих.
Но что? в стенах ли может сих
Пред сильной устоять царицей?
Кто скоро толь тебя, Калчак,
Учит российской вдаться власти,
Ключи вручить в подданства знак
И большей избежать напасти?
Правдивой Аннин гнев велит,
Что падших перед ней щадит.
Ее взошли и там оливы,
Где Вислы ток, где славный Рен,
Мечем противник где смирен,
Извергли дух сердца кичливы.
О как красуются места,
Что иго лютое сбросили
И что на турках тягота,
Которую от них носили;
И варварские руки те,
Что их держали в тесноте,
В полон уже несут оковы;
Что ноги узами звучат,
Которы для отгнанья стад
Чужи поля топтать готовы.
Не вся твоя тут, Порта, казнь,
Не так тебя смирять достойно,
Но большу нанести боязнь,
Что жить нам не дала спокойно.
Еще высоких мыслей страсть
Претит тебе пред Анной пасть?
Где можешь ты от ней укрыться?
Дамаск, Каир, Алепп сгорит;
Обставят росским флотом Крит;
Евфрат в твоей крови смутится.
Чинит премену что во всем?
Что очи блеском проницает?
Чистейшим с неба что лучем
И дневну ясность превышает?
Героев слышу весел клик!
Одеян в славу Аннин лик
Над звездны вечность взносит круги;
И правда, взяв перо злато,
В нетленной книге пишет то,
Велики коль ее заслуги.
Витийство, Пиндар, уст твоих
Тяжчае б Фивы обвинили,
Затем что о победах сих
Они б громчае возгласили,
Как прежде о красе Афин;
Россия как прекрасный крин
Цветет под Анниной державой.
В Китайских чтут ее стенах,
И свет во всех своих концах
Исполнен храбрых россов славой.
Россия, коль счастлива ты
Под сильным Анниным покровом!
Какие видишь красоты
При сем торжествованьи новом!
Военных не страшися бед:
Бежит оттуду бранный вред,
Народ где Анну прославляет.
Пусть злобна зависть яд свой льет,
Пусть свой язык, ярясь, грызет;
То наша радость презирает.
Козацких поль заднестрской тать
Разбит, прогнан, как прах развеян,
Не смеет больше уж топтать,
С пшеницой где покой насеян.
Безбедно едет в путь купец,
И видит край волнам пловец,
Нигде не знал, плывя, препятства.
Красуется велик и мал;
Жить хочет век, кто в гроб желал;
Влекут к тому торжеств изрядства.
Пастух стада гоняет в луг
И лесом без боязни ходит;
Пришед, овец пасет где друг,
С ним песню новую заводит.
Солдатску храбрость хвалит в ней,
И жизни часть блажит своей,
И вечно тишины желает
Местам, где толь спокойно спит;
И ту, что от врагов хранит,
Простым усердьем прославляет.
Любовь России, страх врагов,
Страны полночной героиня,
Седми пространных морь брегов
Надежда, радость и богиня,
Велика Анна, ты доброт
Сияешь светом и щедрот:
Прости, что раб твой к громкой славе,
Звучит что крепость сил твоих,
Придать дерзнул некрасной стих
В подданства знак твоей державе.
Между сентябрем и декабрем 1739г
Оды Г.Р. Державина.
Логического финала реформирование торжественной оды достигает в творчестве великого русского поэта эпохи просвещения Г.Р.Державина. Здесь программным следует считать оду «Фелица», 1783 (Фелица - аллегорическое имя Екатерины II, подсказанное ее собственной «Сказкой о царевиче Хлоре», написанной для внука Александра Павловича). Реформированию подвергаются не форма, или содержание (похвала и урок императрице) торжественной оды, а стиль. Возвышенный стиль ломоносовской оды, лишавший поэта человеческих черт и переносивший его в заоблачные сферы, из которых он сообщался со столь же недостижимым идеальным правителем, заменяются простым человеческим (даже автобиографическим) образом автора, ведущего разговор со столь же человекоподобным монархом:
Мурзам твоим не подражая,
Почасту ходишь ты пешком,
И пища самая простая
Бывает за твоим столом;
Не дорожа твоим покоем,
Читаешь, пишешь пред налоем
И всем из твоего пера
Блаженство смертным проливаешь;
Подобно в карты не играешь,
Как я, от утра до утра.
Обратный процесс - с философскими одами. Державин выводит Горацианскую оду из круга обиходных лирических жанров (типа песен), куда ее поместили последователи Сумарокова, наполняя ее проблематикой жизни/смерти («Где стол был яств, там гроб стоит» - «На смерть князя Мещерского», 1779) и амбивалентности человеческого бытия («Я раб, я царь, я червь, я Бог» - «Бог», 1780-84).
Ода «На смерть князя Мещерского» заставляет задуматься, оду или элегию написал поэт. В этом стихотворении надгробная ода смешиваемся с элегией (песней грустного содержания, оплакивающей смерть, разлуку, всякую утрату). Правила классицизма не допускали совмещения этих жанров. Державин же нашел в них нечто общее: мотивы бренности земной жизни и несбыточности счастья ввиду неотвратимого конца. Элегическим настроениям он придал возвышенность, а одическому красноречию сообщил личностный характер.
Глагол времен! Металла звон!
Твой страшный глас меня смущает;
Зовет меня, зовет твой стон,
Зовет — и к гробу приближает.
Едва увидел я сей свет,
Уже зубами смерть скрежещет,
Как молнией, косою блещет,
И дни мои, как злак, сечет.
Ничто от роковых кохтей,
Никая тварь не убегает;
Монарх и узник — снедь червей,
Гробницы злость стихий снедает;
Зияет время славу стерть:
Как в море льются быстры воды,
Так в вечность льются дни и годы;
Глотает царства алчна смерть.
Скользим мы бездны на краю,
В которую стремглав свалимся;
Приемлем с жизнью смерть свою,
На то, чтоб умереть, родимся.
Без жалости всё смерть разит:
И звезды ею сокрушатся,
И солнцы ею потушатся,
И всем мирам она грозит.
Не мнит лишь смертный умирать
И быть себя он вечным чает;
Приходит смерть к нему, как тать,
И жизнь внезапу похищает.
Увы! где меньше страха нам,
Там может смерть постичь скорее;
Ее и громы не быстрее
Слетают к гордым вышинам.
Сын роскоши, прохлад и нег,
Куда, Мещерской! ты сокрылся?
Оставил ты сей жизни брег,
К брегам ты мертвых удалился;
Здесь персть твоя, а духа нет.
Где ж он? — Он там. — Где там? — Не знаем.
Мы только плачем и взываем:
«О, горе нам, рожденным в свет!»
Утехи, радость и любовь
Где купно с здравием блистали,
У всех там цепенеет кровь
И дух мятется от печали.
Где стол был яств, там гроб стоит;
Где пиршеств раздавались лики,
Надгробные там воют клики,
И бледна смерть на всех глядит.
Глядит на всех — и на царей,
Кому в державу тесны миры;
Глядит на пышных богачей,
Что в злате и сребре кумиры;
Глядит на прелесть и красы,
Глядит на разум возвышенный,
Глядит на силы дерзновенны
И точит лезвие косы.
Смерть, трепет естества и страх!
Мы — гордость с бедностью совместна;
Сегодня бог, а завтра прах;
Сегодня льстит надежда лестна,
А завтра: где ты, человек?
Едва часы протечь успели,
Хаоса в бездну улетели,
И весь, как сон, прошел твой век.
В оде «Бог» поэт прославлял Разум, всемогущество Творца, его присутствие во всем. Но одновременно это всемогущество, всесильный и разлитый всюду Дух не только восхищает, по и заставляет трепетать, вызывает у Державина «пиитический ужас». Разумом он преодолевает страх. Поскольку человек создан Богом по своему образу и подобию, но помещен на грешную землю и не вечен, то он понят Державиным в полном согласии с представлениями классицистов слабой и ничтожной тварыо («червь»). Однако благодаря разуму он способен ощутить в себе могучий и неистребимый дух, который роднит его с Богом и даже даег почувствовать в себе Бога. Этот дар от рождения вложен в человека свыше.
В центре стихотворения лежит мысль о том, что Бог бесконечен в пространстве и во времени, а человек, будучи смертен, конечен и имеет завершение в пространстве и во времени. Но поскольку Бог вдохнул в него дух и дал ему разум, то человек связывает небо (мир Бога) с землей (обиталищем людей). Эта связь заложена в идее человека, и потому ему даны право и возможность постичь Бога: «Лишь мысль к Тебе взнестись дерзает...» Главная трудность, преодоленная Державиным, состояла в том, чтобы выразить в ясных образах наименее в словах выразимое.
БОГ
О Ты, пространством бесконечный,
Живый в движеньи вещества,
Теченьем времени предвечный,
Без лиц, в Трех Лицах Божества!
О Ты, пространством бесконечный,
Живый в движеньи вещества,
Теченьем времени предвечный,
Без лиц, в Трех Лицах Божества!
Дух всюду Сущий и Единый,
Кому нет места и причины,
Кого никто постичь не мог,
Кто все Собою наполняет,
Объемлет, зиждет, сохраняет,
Кого мы нарицаем — Бог!
Измерить океан глубокий,
Сочесть пески, лучи планет
Хотя и мог бы ум высокий, —
Тебе числа и меры нет!
Не могут духи просвещенны,
От света Твоего рожденны,
Исследовать судеб Твоих:
Лишь мысль к Тебе взнестись дерзает,
В Твоем величьи исчезает,
Как в вечности прошедший миг.
Хаоса бытность довременну
Из бездн Ты вечности воззвал,
А вечность, прежде век рожденну,
В Себе Самом Ты основал:
Себя Собою составляя,
Собою из Себя сияя,
Ты Свет, откуда свет истек.
Создавый всё единым словом,
В твореньи простираясь новом,
Ты был, Ты есть, Ты будешь ввек!
Ты цепь существ в Себе вмещаешь,
Ее содержишь и живишь;
Конец с началом сопрягаешь
И смертию живот даришь.
Как искры сыплются, стремятся,
Так солнцы от Тебя родятся;
Как в мразный, ясный день зимой
Пылинки инея сверкают,
Вратятся, зыблются, сияют,
Так звезды в безднах под Тобой.
Светил возженных миллионы
В неизмеримости текут,
Твои они творят законы,
Лучи животворящи льют.
Но огненны сии лампады,
Иль рдяных кристалей громады,
Иль волн златых кипящий сонм,
Или горящие эфиры,
Иль вкупе все светящи миры —
Перед Тобой – как нощь пред днем.
Как капля, в море опущенна,
Вся твердь перед Тобой сия.
Но что мной зримая вселенна?
И что перед Тобою я?
В воздушном океане оном,
Миры умножа миллионом
Стократ других миров, – и то,
Когда дерзну сравнить с Тобою,
Лишь будет точкою одною:
А я перед Тобой – ничто.
Ничто! – Но Ты во мне сияешь
Величеством Твоих доброт;
Во мне Себя изображаешь,
Как солнце в малой капле вод.
Ничто! – Но жизнь я ощущаю,
Несытым некаким летаю
Всегда пареньем в высоты;
Тебя душа моя быть чает,
Вникает, мыслит, рассуждает:
Я есмь – конечно, есть и Ты!
Ты есть! – природы чин вещает,
Гласит мое мне сердце то,
Меня мой разум уверяет,
Ты есть – и я уж не ничто!
Частица целой я вселенной,
Поставлен, мнится мне, в почтенной
Средине естества я той,
Где кончил тварей Ты телесных,
Где начал Ты духов небесных
И цепь существ связал всех мной.
Я связь миров, повсюду сущих,
Я крайня степень вещества;
Я средоточие живущих,
Черта начальна Божества;
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю,
Я царь – я раб – я червь – я бог!
Но, будучи я столь чудесен,
Отколе происшел? – безвестен;
А сам собой я быть не мог.
Твое созданье я, Создатель!
Твоей премудрости я тварь,
Источник жизни, благ Податель,
Душа души моей и Царь!
Твоей то правде нужно было,
Чтоб смертну бездну преходило
Мое бессмертно бытие;
Чтоб дух мой в смертность облачился
И чтоб чрез смерть я возвратился,
Отец! – в бессмертие Твое.
Неизъяснимый, Непостижный!
Я знаю, что души моей
Воображении бессильны
И тени начертать Твоей;
Но если славословить должно,
То слабым смертным невозможно
Тебя ничем иным почтить,
Как им к Тебе лишь возвышаться,
В безмерной разности теряться
И благодарны слезы лить.
1784
В 19 веке жанр оды постепенно угас. В 20 веке оды практически никто не пишет.