Мы с мужем поженились сразу после школьного выпускного, потом вместе учились в медицинском университете. Мы оба из полных семей, только у Димы есть младший брат, а я росла одна в окружении кучи любящих родственников. Вероятно, из-за этого во мне прослеживалась капля эгоизма. Например, однажды, когда мне было лет пять, я с мамой лежала в больнице, а в соседней палате находились две девочки из детского дома. Мама заметила, что у них не было обуви и предложила мне отдать свои тапочки. Я наотрез отказалась — и потом многие годы со стыдом вспоминала ту ситуацию и вынашивала в себе мысль о том, что мне хочется помочь тем, кто в этом нуждается.
Я не думала, что у меня будет много детей, да и с мужем мы заранее не планировали пятерых или шестерых — просто, когда один ребенок вырастал, нам начинало не хватать малыша в доме — и мы задумывались о следующей беременности. Наша первая дочка Даша родилась 22 года назад. Через пять лет появился Степа — спокойный, пунктуальный и педантичный парень, а вот его брат Федор оказался полной противоположностью старшим детям: он активный, в своем роде авантюрный, но тем не менее, самый заботливый и внимательный член нашей семьи. Четвертый ребенок, Артемий, уникальный парень: умный, рассудительный, справедливый. Федор с Артемием неразлучные друзья, но в то же время частые партнеры по дракам. Самая младшая родная дочка, Настя, — уменьшенная копия Даши. Она была очень долгожданной: мы всегда хотели как-то уравновесить наших мальчишек.
Впервые о приемном ребенке заговорил Дима после рождения третьего сына. Спросил, как я отношусь к такой перспективе, я ответила, что можно подумать, — и несколько лет мы не возвращались к этой теме. Подняли ее снова, только когда Настя немного подросла, и нам в очередной раз захотелось, чтобы в доме появился малыш.
Мы начали ходить в школу приемных родителей — и столкнулись с непониманием. Люди из системы никак не могли взять в толк, зачем семье, в которой пятеро детей, еще один приемный ребенок. В целом, оказалось, что у большинства сотрудников, которые нас консультировали, опыт воспитания детей был не положительным, как мы предполагали, а негативным, либо вовсе отсутствовал. О чем вообще можно говорить с людьми, которые ни разу не были в детском доме, но которые пытаются научить многодетных родителей, как правильно обращаться с ребенком?
Заявление на опеку я переписывала несколько раз: сначала мы думали, что готовы на одного ребенка, потом решили, что можем взять двоих или даже троих, если это будут родные братья-сестры. Постепенно пришли к мысли, что и патологии нам не страшны: во-первых, помогать важнее тем, кто в этом действительно нуждается, а во-вторых, мы как врачи знаем, что диагноз бывает и ложным. Кроме того, после общения с представителями органов опеки мы поняли, что очередь за здоровыми детьми тянется по несколько лет, а нам не хотелось стоять за ребенком, как за дефицитным товаром.Полину мы не выбирали — нам ее предложили органы опеки. Мне позвонили и сказали, что есть шестилетняя неговорящая девочка с аутизмом. Меня не столько напугал диагноз, сколько возраст ребенка, ведь мы с мужем хотели малыша. Я отказалась и уже собиралась повесить трубку, когда женщина на том конце провода вздохнула: «Жаль, ее никто больше не возьмет». У меня появились сомнения, и через несколько минут я перезвонила и попросила прислать фотографию. Девочка была симпатичная, но какая-то неестественная, зашуганная. Я предложила мужу посмотреть ее анкету. Он ни секунды не размышлял, сразу поддержал идею.Мы чувствовали, что если не заберем Полину из детского дома, то ей светит только дом инвалидов. Когда приехали знакомиться, увидели страшную картину: перед нами был ребенок, которого нужно было срочно лечить. Девочка была на психотропных препаратах, в памперсе, с вырванными волосами и круглой спиной. Единственное, что она делала с удовольствием — это сидела и тихонько рисовала: старалась быть незаметной, не хотела кому-то помешать.
Сначала мы взяли Полину на гостевой режим, при котором ребенка отдают потенциальным родителям на выходные. К вечеру первого дня она уже назвала Диму папой. Мы поняли, что уже не можем вернуть ее в детский дом, и стали быстро оформлять документы на опеку.
Позже мы узнали, что про отца девочки ничего не известно, а мать злоупотребляла алкоголем и уже была лишена родительских прав в отношении Полининой старшей сестры, которую в девять месяцев забрали с многочисленными переломами ребер. Самое страшное в этой истории — человеческое равнодушие работников опеки: никто из них даже не задумался, как живет второй ребенок с такой мамой.
Полину в октябре 2018 года нашли ночью на улице: ее заметили прохожие и вызвали полицию, после чего девочку отправили в интернат. Скорее всего, мать избивала и ее. Мы быстро поняли, что поставленные диагнозы неверны: никакого аутизма у ребенка не было, а наблюдалась глубокая задержка развития из-за тех условий, в которых он находился до детского дома.
После первой недели проживания дома Полина стала чувствовать себя лучше: научилась самостоятельно ходить в туалет, умываться, кушать. Сейчас она умеет заправлять постель, переодеваться, немного разговаривать, а еще читает по слогам и хорошо рисует. Пару месяцев назад Полина начала заниматься с дефектологом и ходить на развиваюшие музыкальные занятия.
Лучшая реабилитация для Полины была в том, чтобы просто поместить ее в нормальные для жизни условия. С самого начала мы относились к ней не как к особенному, а как к совершенно обычному ребенку: ставили те же требования, что и для остальных детей в нашей семье.
У нас с Полиной не было любви с первого взгляда — я вообще считаю, что нельзя полюбить человека, которого только что узнал. И никакого «медового месяца», как это бывает у приемных родителей и их детей. Только через полгода мы начали воспринимать девочку как родную младшую дочь.
На ее появление болезненно отреагировала только наша старшая дочь Даша: она только переехала в Москву, и для нее было важно сохранить стабильность хотя бы в семье. Настя первое время ревновала нас к Полине, но это быстро прошло. Остальные дети отнеслись спокойно и с пониманием.
От Полины никто не скрывает, что она приемный ребенок. В нашей семье изначально существует договоренность — никаких тайн друг от друга быть не должно. Возможно, девочка пока не до конца понимает, что у нее была другая семья, но когда она подрастет, мы не будем стирать эту главу ее жизни. Мы объясним, где и как она жила, и расскажем о ее матери. Но вот встречаться они не будут. Я считаю, что такие женщины приравниваются к преступникам. Ярость — вот что я чувствую к людям, которые шесть лет издевались над ребенком.
Воспитав пятерых детей, мы с мужем настолько привыкли к бытовым проблемам, что нам уже ничего не страшно. Мы считаем, что самое главное — это наши с ним отношения: если они нормальные, то у всех все будет хорошо. Даже если у нас будет еще пятеро детей, ничего не поменяется, пока мы любим и уважаем друг друга.