(начало истории читайте здесь: часть I)
В данный момент, хоть конечности Алексея и выделывали от пережитого замысловатые танцевальные па, мозговой компьютер работал вполне сносно. И первой задачей, подлежащей немедленному решению, была объявлена задача спасения от приходящей в себя жены. Остальные родственники пока хватали воздух ртом и прямой угрозы не представляли. Не дожидаясь расставания Ольгиной задницы с пассажирским сидением, Алексей затянул ручник, выключил двигатель, включил потолочный фонарь, выскользнул из машины и захлопнул дверь.
Фары минивэна погасли, остались только габариты и салонная лампа. Их свет не разгонял ночную тьму, а наоборот, казалось, сгущал её, и тьма эта чёрным куполом обволакивала машину со всех сторон, отгораживая пассажиров от Вселенной. Через этот купол не пробивались ни свет звёзд, ни зарево ближайших городов, ни фары попутных или встречных машин.
Звуки также не просачивались из окружающего мира, будто застревая на наружной части чёрного купола и бессильно опадая, не долетев до ушей пассажиров, как опадающие листья плакучей ивы не долетают до берега, а медленно планируют в реку и молча тонут в тёмной воде.
В принципе, отсутствие света и звуков было вполне объяснимо. Плотная облачность не давала ни звездам, ни луне ни малейшего шанса хоть одним глазком взглянуть на мельтешащих внизу муравьёв, гордо именующих себя сапиенсами. Эта часть дороги проходила в густом лесу, вдали от населённых пунктов, отчего ни свет, ни звуки цивилизации не достигали данной точки пространства. Дорога была местного значения, что и обуславливало в глубоко ночное время отсутствие машин. Молчание леса, замершего, словно на собственных похоронах, без шелеста листьев и скрипа деревьев, вполне объяснялось полным безветрием.
Однако у Алексея возникло стойкое ощущение сюрреалистичности, когда очевидной мистики вроде бы нет, и каждый отдельно взятый факт можно объяснить логически, но всё вместе взятое даёт странный эффект присутствия чего-то потустороннего.
Алексей пересёк дорогу, сошёл на обочину, перепрыгнул неширокую канаву, сделал несколько шагов по высокой, в его рост, траве… и замер. Вместе с дорогой и стоящей на ней машиной за травяными зарослями исчез и Ольгин голос, отчаянно верещавший на грани звукового барьера что-то о способностях мужа и местах, куда эти способности надобно запихнуть.
Из-под чёрного купола тьмы обрушилась тишина. Абсолютная, полная, глухая, мёртвая, гробовая, могильная тишина. На последнем прилагательном Алексей вздрогнул. Липкий холодок страха тонкой струйкой пробежал по спине. Алексей даже не осознал, а скорее ощутил, что ещё чуть-чуть, и страх перейдёт в ужас, накрывая с головой, не давая вздохнуть, не позволяя двинуться с места… Алексей рванулся назад и выпрыгнул на дорогу, даже не поняв, поворачивался ли он при этом или прыгал спиной вперёд, и как ему удалось одним махом преодолеть канаву и обочину.
В то же мгновение в его реальность вернулся голос жены, выписывающий гаммообразные пассажи на тему: «Да что б ты…! Да что б тебя…!». Пятую точку от сидения Ольге оторвать удалось, однако из машины она не вышла и истерила на карачках, упёршись носом в чуть опущенное водительское стекло, напоминая храбрую болонку, отчаянно защищающую свой балкон на четырнадцатом этаже от прохожих во дворе.
Алексей открыл дверь машины, придержал пытавшуюся выпасть наружу жену, значительным усилием отправил её обратно на пассажирское сидение и сел на водительское сам. Салонный фонарь на потолке слабо освещал пассажиров. Ольга продолжала озвучивать результаты филологических исследований по вопросам физиологии, психологии и основных принципов работы головного мозга мужа, но тут включились дети:
– Больно!
– Больно!!
– Больно!!!
– Я испачкала колготки!
– Аркашка опять мне рубашку порвала!
– Мама, скажи этому придурку, чтобы он меня не стукал!
– Мама, почему нас так трясло?
– Потому что ваш папаша – убийца! Если бы не трусил, то с удовольствием убил бы всех, чтобы никто не мешал ему наслаждаться жизнью! – судя по содержанию последней реплики и тону, тёща пришла в себя в достаточной степени.
– Ираида Семёновна! – Алексей слабо попытался противостоять новому противнику. Ольга бросала в лобовое стекло односложные стаккато «Тварь!» и «Мразь!» и была ещё опасна, но уже не смертельно. – Вы прекрасно видели, что это произошло из-за ремонта дороги! Можете сами сесть за руль, если не устраивает моё вождение!
– Меня не устраивает зять! – рыкнула тёща. – Я отдала своё единственное любимое дитя, выношенное и выстраданное, тому, кто должен быть надёжной опорой, и рассчитывала на соответствующее отношение! – голос Ираиды Семёновны крепчал, усиливался и возвеличивался, аки глас пророка Илии. – Я – старый больной человек, все должны беспокоиться о моём состоянии, а вы только и думаете, как загнать меня в гроб! – на последних словах патетика зашкалила за красный сектор, голос завибрировал давно отработанной страдальческой дрожью, и три тщательно выжатые слезинки парадным строем прошлись от уголка тёщиного глаза до её третьего подбородка.
Алексей всегда поражался, каким образом женщины могут одновременно существовать в разных ипостасях и не сходить с ума. Тёща удивительным образом одномоментно сочетала беспардонную наглость на грани хамства и абсолютную убеждённость в собственной ранимости и беззащитности. Ольга же могла находиться в благостном состоянии, через секунду наорать на Алексея с применением слов и эмоций, запрещённых международной конвенцией по защите животных, а ещё через секунду опять находиться в благостном состоянии, при этом не отрываясь, например, от чтения или вязания.
Разум Алексея не мог принять возможность существования таких психических состояний. У него самого от эдакого раздвоения личности поехала бы крыша. Впрочем, Алексей любил жалостливо думать, что крыша от таких родственников у него поехала уже давно, и вопрос только в конкретном дне перемещения его в психиатрическую клинику. Бывало, он заменял в мыслях психушку на травматологию, онкологию или просто морг, с наслаждением обиженного ребёнка упиваясь воображаемым трагическим концом, каковой конец символизировался кучей родственников и знакомых, рыдающих на тему несвоевременного постижения его, Алексея, величия и прелести.
Обычно концу предшествовал какой-нибудь подвиг, спасение если не мира, то красавицы с миллионом достоинств при полном отсутствии недостатков. Иногда Алексей позволял себе выжить, совершить ещё два-три подвига и уйти со спасённой девушкой в закат, получая от неё волны любви и лучи обожания. Нередко такие мечтания, буде они происходили дома, обрывались требовательным криком Ольги или истериками детей, что повергало Алексея в стрессовое состояние, которое он не мог ни быстро ликвидировать, ни объяснить жене его происхождение.
– Конечно, дитя очень любимое! – негромкий голос принадлежал матери Алексея. Наличие в этом голосе едкого сарказма в концентрации, намного превышающей возможности человеческой речи, свидетельствовало о том, что с ней также всё было в порядке. – А уж как выстраданное! Нелюбимого же не станешь выгонять из дома в шестнадцать лет на заработки!
– Да, я это делала любя! И это научило мою дочь крепко стоять на ногах и не сдаваться!
– Ну, разумеется! Как тут не научиться крепко стоять, когда мать пинком выкидывает из квартиры при появлении очередного любовника!
В машине на несколько секунд повисла звенящая тишина. Семь плотных увесистых пудов Ираиды Семёновны медленно повернулись на сидении.
– А Вы, Светлана Анатольевна, похоже, свечку держали?! Ручонки-то не обожгли?!
– Да чего уж тут обжигать было?! Оля сама всё в красках рассказывала, когда Вы в очередной раз с ней разругались!
– Это когда ты, мамуля, требовала от моего мужа оплатить тебе отдых в Италии на двоих, хотя папа не ехал, а когда я запретила, то ты накрутила всех родственников и знакомых, что твои дети охренели и не хотят оплачивать лечение больной мамочки! Надо же мне было с кем-то по душам поделиться! – Ольгина обида на мать явно имела глубокие корни, уходящие в период ещё до её рождения.
– Вот благодарность дочери, которую я вскормила! – тёща применила классический борцовский приём ухода от захвата путём всплёскивания рук и закатывания глаз.
– Хорошая благодарность за замечательное детство при родителях без родителей! – имея за спиной педвуз и долгие годы работы на преподавательском поприще в техникуме, Светлана Анатольевна предпочитала в словесных баталиях работать в стойке, нанося короткие разящие удары.
– Да, у Олечки было замечательное детство! Она просто ещё этого не понимает! И два родителя уж точно лучше, чем мамаша, которая выпила мозг у мужика так, что тот сбежал, не дождавшись родов, а потом тридцать пять лет выносила мозг своему сынуле, из которого сделала бабий хвостик!
Ираида Семёновна являлась специалистом в «микс файт» ругани и склок и хорошо держала удар, однако высшего образования не обрела, складом же ума обладала отнюдь не гуманитарным, а, скорее, торгашеским, в силу чего имела склонность к работе в партере, из прочих приёмов предпочитая броски увесистых фраз и болевые приёмы на неосторожно выставленных оппонентом чувствах.
Октагон родственных отношений вздрогнул в ожидании очередного раунда. Мотыльки ночными ангелочками дружным хороводом закружились над головами бойцов.
– Больно!
– Больно!!
– Больно!!!
– Мама, чего она щиплется?!
– А чего он меня стукает?!
– А чего она ноги раздвинула, как проститутка?!
– Сам кобель драный, ни бабок, ни палок!
Ангелы осыпались на пол и сгорели от стыда. Потолочный фонарь пару раз мигнул, задумавшись, не перегореть ли ему вслед за ангелами, но всё же сдюжил и продолжил из последних сил освещать поле брани.
– Пётр! Аркадия! Оба ко мне, живо!
Спорить с материнским рыком было себе дороже. Брат и сестра сползли с кресел и медленно подошли к матери, хмурясь и теребя одежду. Ольга влепила каждому по крепкой затрещине и развернулась обратно к полюбившемуся лобовому стеклу. Дети отправились на исходную позицию, подвсхлипывая и подстанывая, не переставая при этом дёргать и щипать друг друга.
– Бьёшь – карму портишь! – буркнул Пётр, забираясь на сидение.
– До твоей дерьмовой кармы мне ещё далеко! – не замедлила с ответом Аркадия.
– Полагаю, про переименование мужчины в кобеля и про жажду получать от него бабки и палки Аркашенька совершенно случайно услышала на улице, а не переняла от мамы и её мамы? – словесный хук справа был проведён Светланой Анатольевной выверенно и демонстративно точно, как в показательном спарринге.
– А кто ж они, если не кобели? Вот, один кобель к Вам зашёл на огонёк, в результате – получите другого кобеля, который мне в зятья навязался! Но с паршивой овцы хоть шерсти клок, а с Вашего барана ни хренá не взять, ни хрéна! – тёщин бросок через бедро аллегорий и метафор был не менее эффектен.
Ираида Семёновна ухмыльнулась и сжала кулаки в ожидании реакции, но ответить никто не успел.
– Дети, а в какой книжке вы читали про карму? – нарочитая весёлость и повышенная громкость голоса подтвердили: тесть живой и, видимо, более-менее целый.
– Мы книжки не читаем!
– Мы фильм смотрели!
– Какой фильм? – вряд ли тесть жаждал столь подробной информации об источнике познаний Аркадии и Петра: скорее, он таким образом неуклюже пытался перевести разговор на менее агрессивную тему.
– Который мой дорогой муженёк переписал у своих восточных гуру! – Ольгин тон явно говорил о том, что попытка тестю не удалась. – Видишь ли, папа, у Лёшеньки очень возвышенная и тонкая душа, в отличие от тупого быдла вроде нас – так ведь, кажется, дорогой, ты назвал недавно мою семью? Ему очень тяжело заниматься такими низменными мелочами, как зарабатывание денег. И семье время уделять сложно – у него же разум витает в далёких мирах! Вот и попёрся на какие-то лекции по древней философии, все мозги в этой секте расплавил, меня ещё этой дряни учить пытался! Ему там фильм скачали, так он этот фильм мало того, что сам смотрел, так ещё и детей смотреть заставил! Может, мы поедем, наконец?!
Последняя фраза была визгливым кипятком выплеснута в лицо Алексею. Тот вздрогнул, завёл машину, как можно плавнее отпустил сцепление, но минивэн всё равно немного дёрнулся, что незамедлительно получило соответствующие одно- и двух сложные комментарии женско-детской части пассажирского сообщества.
Какая карма может ждать подобные отношения - читайте в заключительной части III.