Я перестал сластить кофе. Как же оказалось вкусно! Ярко, насыщенно, глубоко. Когда пьёшь несладкий кофе, чувствуешь глубину не только этого напитка, но и всего сущего.
Вообще-то, кофе я пью редко. Я предпочитаю чай.
Добавлять сахар в чай я перестал ещё в школе. Сначала мне было просто лень. А потом я понял, что сладкий чай, хуже сладкой женщины.
Моя позиция была настолько принципиальной, что, когда я попал в армию, я стал активно размышлять, как получать пустой чай без сахарной гадости.
В столовке, как это водится, готовили огромную бадью чая на всю роту. Бледно-жёлтую, похожую на мочу жижу сластили не слишком. Однако, даже это очерняло мои светлые армейские деньки.
Февраль. Мороз грызёт мутные столовские окна. Из динамика воет одна башкирская певица про девочку, «жующую в сети». Я жую хлеб с солью и запиваю сладковатой жижей. Все рады, все довольны, кроме меня. Я терпеть не могу сладкий чай!
Однажды я не выдержал, собрался с духом и подошёл к поварам-дедушкам с просьбой отливать мне стаканчик чая перед процедурой слащения.
Дедушки удивились не столько моей дерзости, сколько самой просьбе. В армии всем катастрофически не хватает сладкого. А тут дух с таким странным нелепым желанием.
И всё же они согласились. В обмен на сигареты, повара стали оставлять для меня стакан несладкого чая, как для барина. Отдельно.
Страшное случилось летом. К этому времени мы с Тепленко стали сержантами учебки, не дотянув даже до «черпаков» – всего лишь зелёные «слоны». Солдаты из батальонов относились к нам презрительно и даже с агрессией.
В тот вечер я заканчивал дежурство по Школе. Я сидел в ленинской комнате и возился со списком будущего наряда, когда в помещение ввалились два деда из третьего батальона. Один из них был самый страшный – усинец Кретов. Он махал в руках ножом – бабочкой и скрипел зубами.
- Кто вчера был дежурным по КПП? – спросил друг Кретова маленький человечек с красным угристым лицом Арцыбашев.
- Не знаю, - сказал я.
Я уже знал, что Тепленко вчера ночью учудил на КПП. Но в темноте, да ещё и пьяные дедушки из третьего батальона его не узнали.
- Пиздишь, сука, порежем! – заскрипел Кретов.
Я лишь смотрел исподлобья и тяжело дышал.
Кретов подошёл ближе и стал махать бабочкой перед моим носом. Я был непреклонен.
- Хуй тебе, а не чай, - вдруг сказал Арцыбашев. Он был поваром. И я понял, что это приговор.
- Тепляков, - закричал я. – Это был Тепляков.
- Пизда гондону, - сказал Кретов. И дедушки вышли из ленинской комнаты.
Тепленко только порвали ухо и немного опустили почку. Ничего страшного. Зато я продолжил пить несладкий чай!