Рамки общественного сознания зависимы от влияния окружающей среды; лишь то, насколько среда обитания готова взаимодействовать с жителями, способно привести их к ответной прогрессивной реакции. Архитектор Адиль Ажиев и куратор городских и междисциплинарных проектов Анель Молдахметова в совместной работе над «ArchCode Almaty» размышляют об ответственности, важности диалога и городских барьерах.
Определение архитектурного кода схоже с дизайн-кодом города?
Анель: В термине больше концептуального, нежели четко регламентного. Дизайн-код – это стандарты, согласно которым проектируются здания, развивается городской ландшафт. Мы здесь больше говорим о поиске уникальной идентичности.
Адиль: Если наблюдать за опытом Алматы, современная стандартизация лишает нас идентичности. Взять, к примеру, остановки: они могли бы с таким же успехом стоять в любом городе мира, не отражая собой ничего. Мало того, не учтены такие важные моменты, как расположение относительно солнца, надежное укрытие при сильных осадках. С эстетической стороны старые остановки, которые сохранились кое-где вне центра, передавали принадлежность месту. Дизайн-код и архитектурный код – в нашем понимании, разные вещи. В управлении архитектуры уже начали использовать понятие архитектурный код, но они опять-таки путают оба определения.
Анель: Мы имеем в виду именно спекулятивно концептуальный подход, так как весь исследовательский проект о ДНК города, его памяти, выраженной в архитектуре.
Мы забываем, что в категориях: «заказчик», «правительство», «горожане» – мы и есть тот самый заказчик, кто платит. Акимат просто управляет всем этим, а девелопер получает от нас деньги на реализацию. Все это должно быть в наших интересах.
Мы не единожды еще будем сталкиваться в разговоре с понятием «идентичности». Что для вас абсолютная идентичность города?
Анель: Если говорить не об абсолюте, а о частной идентичности в рамках проекта, мы изучали разные слои архитектуры: социальный, исторический, эстетический, визуальный. Невозможно говорить о разных составляющих вне цельного контекста. Например, сам факт наличия каких-то орнаментов на балконах – это уникальность, несмотря на то, что псевдонациональный стиль применялся в искусственном виде не местными советскими архитекторами. Но, тем не менее, мы имеем эту часть культурного пласта единой архитектурной идентичности.
Адиль: В традициях, заложенных советской архитектурной школой, архитектор, имея массу ограничений в выборе материалов и технологий, создавал совершенно потрясающие вещи. Например, знакомые нам решетки были сделаны полукустарным методом, но всегда отражали необходимый локальный контекст. Роль архитектора заключается именно в том, чтобы придать уникальность любому проекту с типовыми технологиями.
В Астане с нуля начертить план нового города на левом берегу было проще, чем соглашаться с уже существующей тканью Алматы с яркой нехарактерной индивидуальностью.
Кстати, о советской эстетике. Часто бывает, что политика и идеология в корне влияют на искусство. Но при социализме и культе личности это чувствовалось острее, то есть со сменой власти менялась и культура, подстраиваясь под личные вкусы главы. Эти результаты также считается частью идентичности Алматы. Насколько, по-вашему, изменился бы облик города без резких исторических скачков?
Анель: Так и есть, однозначно, мы связаны с историческим фактом, что в Алматы эмигрировало много деятелей, и архитекторов в том числе. Ландшафт Алматы мог бы быть другим, но мы имеем то, что имеем. Помимо зодчих большое влияние оказывала центральная администрация, которая задавала общий тон во всех столицах советских республик.
Адиль: Проекты приходилось тщательно согласовывать в Москве, и здесь не последнюю роль сыграл Кунаев в том числе благодаря хорошим отношениям с Брежневым. При Димаше Ахметовиче мы, как город, имели немного больше прав на отвоевание свободы творческой мысли.
Анель: Он лоббировал наш национальный стиль.
Есть принципиальный момент: у бизнеса свои интересы, у властей – свои. Но нам, как горожанам и инициативному сообществу, важно брать ситуацию в свои руки и влиять, предлагать и формировать культуру насколько это возможно.
Вот, вы затронули вопрос столиц. Есть мнение, что переход столицы в Астану немного спас положение вещей, слегка «законсервировав» историческую часть Алматы. Согласны ли вы с этим?
Анель: Я уверена, так и есть. В Астане с нуля начертить план нового города на левом берегу было проще, чем соглашаться с уже существующей тканью Алматы с яркой нехарактерной индивидуальностью. И нам повезло оградиться от застройщиков отчасти экономически, отчасти от нехватки ресурсов и средств на строительство и реконструкции. Несколько раз нас «спасал» кризис, как в примере с гостиницей «Алматы», которую до недавнего времени хотели снести, пока не появилась тенденция на гордость историей.
Фрэнк Ллойд говорил, что архитектуру ничем не скроешь, здание не спрячешь. Оно будет влиять на нас.
Как вы предпочитаете идентифицировать свои действия против системы – это борьба или защита?
Адиль: Я за прогресс. Наш город, как лоскутное одеяло, застраивался кусками. Географически город смещается на запад, где за последние 5 лет с прибавлением новых районов общая территория выросла в полтора раза. Но в представлении девелоперов это менее престижные районы, поэтому там нет элитного жилья, ожидаемых сервисов, территория не развивается. И не последнюю роль в этом плане играет правильное позиционирование архитектором своей роли и ответственности. Мы часто не учитываем ошибки, которые могут сильно повлиять на нас в будущем. Фрэнк Ллойд говорил, что архитектуру ничем не скроешь, здание не спрячешь. Оно будет влиять на нас.
Анель: Мы проводили множество дискуссий и лекций на площадке проекта, в том числе и с архитекторами, ответственными за откровенно нелепые реконструкции. Во время этих диалогов уже начинает что-то вырисовываться, потому что только обсуждение создает культуру и понимание собственной ответственности. ЮНЕСКО в прошлом году поднимали важную тему о «праве на наследие». Тезис состоял в том, что архитектурный объект невозможно рассматривать как отдельную стоящую собственность. Это контекст, ансамбль; это часть городской ткани. Если рассматривать любые изменения в городе с этого ракурса, тогда пресекались бы любые грубые вмешательства независимо от того, внесено здание в регистр памятников или нет.
То есть одной из целей проекта «Право на наследие» будет регламентация закона в том числе? И какие шаги вы предпримете, чтобы сделать процесс принятия решений о статусе памятников архитектуры более прозрачным?
Анель: Во-первых, мы должны вывести свою формулу критериев ценности, о которой подробно рассказывал приглашенный нами профессор Тоби Эббс, потому что списка локальных критериев у нас нет. На самом деле это серьезная научная работа. Во-вторых, мы хотим дать людям инструменты и поднять вопрос о том, кто вносит и имеет право на внесение объектов в список памятников. Важно, что после обретения независимости ни один памятник не был внесен представителями общественности.
Хотелось бы возвратиться к пониманию роли архитектора, о чем мы говорили ранее. В одном из интервью архитектор Спиридон Георгиевич Космериди вспоминал, как однажды соседка высказала ему свои опасения тем, что архитекторы нивелировали сознание человека, живущего в микрорайоне. Он согласился, что после многолетнего проживания «в советских коробочках с маленьким коридорчиком» мышление становится под стать таким же объемам. Считаете ли вы, что архитектор несет ответственность за формирование сознания?
Анель: Доля правды в этом есть. Но архитектура – не единственный фактор в развитии человеческого сознания. Другое дело, что объем этого влияния нужно изучать. Рисуя барьеры, границы, создавая места, ты задаешь тон. Хорошая архитектура интуитивно понятна, поэтому люди чувствуют себя там комфортно. Например, факт наличия ступеней или любых «выпуклостей», где можно присесть, уже диктует сценарий использования пространства.
Адиль: В мире сложилась тенденция, когда архитектор становится урбанистом. Он начинает думать о том, как его объект будет вписываться в общий контекст, какие условия он создаст для людей. В трущобах условного Бомбея сознание людей с раннего детства подстраивается под ситуацию. Есть кейсы, когда архитектор создает несвойственные локации объекты, впоследствии они начинают воздействовать и на людей вокруг. В Боготе, в одном из бедных районов столицы Колумбии, провели велодорожки до центра, чтобы люди без автомобилей могли легко передвигаться по городу. Что касается Алматы, здесь микрорайоны нуждаются в прогулочных зонах, общественных пространствах, местах, где можно провести время со своей семьей в безопасности и тоже интегрироваться в пресловутую алматинскую жизнь. Мы говорим о том, что архитектор и девелопмент вместе должны менять эту среду.
Анель: Я хочу добавить. Наш проект не о том, что кто-то кому-то должен. Мы можем только утопически предполагать, что власти создадут доступ к общественным пространствам. Есть принципиальный момент: у бизнеса свои интересы, у властей – свои. Но нам, как горожанам и инициативному сообществу, важно брать ситуацию в свои руки и влиять, предлагать и формировать культуру насколько это возможно. Мы можем запустить процесс более осознанного обсуждения, чтобы голоса горожан были услышаны.
Адиль: Мы забываем, что в категориях: «заказчик», «правительство», «горожане» – мы и есть тот самый заказчик, кто платит. Акимат просто управляет всем этим, а девелопер получает от нас деньги на реализацию. Все это должно быть в наших интересах.
Анель: То есть, помогая горожанам осознать свои права, мы вносим свой вклад в общее дело.
_________________________________________________________________________________________
Unique magazine, 17th issue "Error Art", fall 18 by ETAGE
Words: Fariza Abdraim (Etage)
Photography: Didar Kushamanov
Producing: Assel Abilkhamit
_________________________________________________________________________________________
about Assel
@editorialkiller, @abilkhamit_