Судя по карте, до памятника оставалось недолго. Нужно спуститься до перекрестка от Томаскирхе, знаменитой церкви, где до конца своих дней жил и работал Бах (там он и похоронен). Я перешла дорогу, и вот она — нужная мне Готшедштрассе. На ее углу — уютное кафе, окруженное желтыми зонтиками за самшитовой изгородью, как с южной открытки. Наступил теплый весенний вечер, и все столики под зонтиками были заняты. Люди весело переговаривались, звенели бокалы, играл легкий джаз. На время я забыла, какая встреча с прошлым мне предстоит. Казалось, и сам город, погрузившийся в теплое предвкушение лета, не помнит о своих мрачных тайнах.
Я нехотя прошагала до конца квартала и будто попала в параллельный мир. Передо мной открылась большая площадь на бетонном возвышении, со всех сторон ее обступали угрюмые серые дома, вроде наших хрущевок. Вся площадь была уставлена рядами стульев. Их словно расставили для уличного концерта. Но вокруг никого, никакого движения, ни звука. Будто жизнь обходит это мрачное место стороной. Тут только давящая серость.
На меня навалилось жуткое чувство опустошения. В этот миг я поняла, что это и есть тот самый мемориал памяти жертв Холокоста, который я искала. 140 бронзовых стульев на восстановленном фундаменте главной синагоги Лейпцига, сгоревшей во время Хрустальной ночи. 140 мест для прихожан, которые сгинули в одночасье, не оставив следа в этом мире. Тишина и пустота.
Отсюда мне предстояло повести трагическую историю, которая легла в основу книги «#черная_полка». Город, где можно было «поселить» главных героев — семью еврейских эмигрантов из царской России, нашелся быстро. Лейпциг идеально подходил на эту роль. Он возник на месте славянского поселения — его название происходит от слова «липа», по сути он тезка нашего Липецка. В средние века он оказался на пересечении самых крупных торговых путей и оттого вырос в большой город ярмарок, каким слывет до сих пор. Его центральный район Брюль был застроен лавками и домами купцов из Российской империи — русских, украинцев, евреев, торговавших пушниной. Так и была придумана фамилия наших героев — Пельц, что в переводе с немецкого значит «мех».
Их судьба мало отличалась от доли других эмигрантов, которые бежали из охваченной революцией страны. Потеряв все, они худо-бедно приспособились к жизни в чужих краях, наладили свое дело и уже маячило на горизонте благополучие — если не для них самих, то хотя бы для детей. И вдруг их новую родину тоже захлестывает волна насилия и ожесточения.
Нет, все началось задолго до Хрустальной ночи. И все коварство Холокоста в том, что он наступал постепенно, а не обрушился сразу всей своей чудовищностью. Сперва по всей Германии стали проходить «стихийные» марши и митинги против евреев. Началась травля еврейских детей в школе. Казалось, расистские настроения возникли в среде простых, малообразованных людей, «в народе», и скоро будут подавлены. По воспоминаниям Мириам Рон, родившейся в еврейской семье в Лейпциге, ее отец наивно полагал, что скоро полиция разберется с этими злоупотреблениями. Никто не верил, что беспорядки организованы властями в соответствии с тайной программой. Отец Мирима считал, что в стране великих композиторов такое просто невозможно.
Люди отдавали свои права понемногу, привыкали к ущемлению. Спустя два года после прихода национал-социалистов к власти были изданы так называемые Нюрнбергские расовые законы — «Закон о гражданине Рейха» и «Закон об охране германской крови и германской чести». Гражданином Германии отныне могли быть только лица «немецкой или родственной крови». Для людей «принадлежащих к расово чуждым племенам» существовала целая система градаций «полукровок» и ограничений для них. Евреям запрещалось вступать в брак с немцами, жить в немецких районах, посещать немецкие больницы, университеты, школы, детские сады, театры, кинотеатры, парки, пользоваться телефоном и радиоприемником, ходить по тротуару. В 1937 году началась «ариизация» — изъятие еврейской собственности. Лица иных национальностей были поражены в имущественных правах.
И при этом каждый раз им казалось: да, неприятно, но можно смириться перетерпеть. Вот сейчас мы точно «достигли дна» и хуже не будет. Никто не верил, до какой степени это «дно», этот предел зверства и бесчеловечности могут быть «пробиты».
В 1938 году все стало предельно ясно, но для большинства бежать было уже слишком поздно. Да и некуда. Страны неохотно принимали у себя мигрантов: на Эвианской конференции по беженцам, созванной по инициативе Рузвельта после аншлюса Австрии, почти все страны-участницы отказались увеличить квоты на въезд беженцев, в их числе США, Франция, Бельгия, Канада, Австралия. Они мотивировали свой отказ экономическим кризисом и потенциальными политическими проблемами. Великобритания согласилась предоставить свои африканские колонии для размещения евреев, при этом отказав в повышении квоты на въезд в Палестину. Из 32 стран лишь Доминиканская республика согласилась принять необходимое число беженцев, но не каждый мог позволить такую долгую и дорогую дорогу для всей семьи.
Так наши герои, вместе с другими несчастными остались жить в Германии вплоть до Хрустальной ночи — страшной черты невозврата. (Продолжение следует)