Если это агент империалистов, думал я, то он использует очень удобную маскировку. Таким образом можно сойти за человека, связанного с маоистами, например, или с некоторыми другими силами, называющими себя социалистическими.
Однако я старался никак не обнаружить своих подозрений и по возможности спокойнее попросил разъяснить мою задачу не вообще, а конкретно.
— Я уже сказал,— ответил Ортега,— ты должен будешь обеспечить нам связь с лицами или группами, решительно готовыми спасти эту агонизирующую революцию. Учти, эта работа была бы для нас весьма полезна, и мы не останемся в долгу. К тому же в отсутствие твоей подруги времени у тебя сейчас достаточно.
— Что вы хотите этим сказать?
Ортега совершенно спокойно объяснил:
— Просто я узнал, что она серьезно больна. И надолго.
— Откуда вам это известно?
— Ну, она достаточно известная женщина,— небрежно ответил он,— и все знают, что сейчас у нее что-то там не в порядке с мозгами.
— Вон! — крикнул я таким тоном, что этот новоявленный «спаситель чилийской революции» опрометью выскочил из комнаты. Больше я его в Сантьяго не встречал.
Правая печать начала открытую травлю правительства Альенде. Злобные газетенки называли его ни много ни мало как «незаконным». С воодушевлением расписывалась забастовка торговцев и превозносились «патриотизм и гражданское мужество» хулиганствующих школьников.
Левые отбивались, предупреждали о ширящемся мятеже, приветствовали увольнение из рядов армии генерала, участвовавшего в заговоре, призывали к активизации Комитеты по регулированию снабжения населения, созданных для того, чтобы подорвать «черный рынок». Одним словом, словесная война становилась все ожесточеннее.
В эти дни мне, как никогда, не доставало Марты. Ведь теперь я уже не являлся официально аккредитованным журналистом. Я вообще был никем, находился в Чили «по частным делам».
Наступило 4 сентября — вторая годовщина победы Альенде. Казалось, в тот день реакции был дан достойный ответ: только в Сантьяго в поддержку Народного единства выступил миллион человек. Да столько же по всей стране. Однако это не смутило буржуазию. Она методично осуществляла свой план, не давая правительству передышки.
Меня интересовало, чем объясняется эта смелость буржуазии, почему ее не пугает тот хаос, в который она ввергает страну. Ведь если вспыхнет гражданская война, а возможность эта становилась все реальнее, буржуа могли потерять все, во всяком случае, намного больше, чем трудящиеся. Создавалось такое впечатление, что они не руководствуются никакой логикой, подчиняясь лишь инстинктивной ненависти, неукротимой истерии, в результате чего теряют всякий контроль над собой.
Но, наверное, все было не так просто. Страх, конечно, присутствовал, но был и расчет. Это расчет на поддержку армии — выкормыша буржуазии. Именно армия должна была сыграть решающую роль в роковой час.
Среди книг, привезенных мной из Буэнос-Айреса, я все чаще возвращался к одной, той, где шла речь о роли вооруженных сил в странах Латинской Америки. В Аргентине, Бразилии, Парагвае, Гондурасе, Уругвае, Никарагуа, Сальвадоре, Боливии — то есть более чем в половине латиноамериканских стран наблюдалось одно и то же: президенты и правительства были поставлены или выдвинуты на свои посты по воле вооруженных сил.
- Почему же чилийские военные должны являться исключением?
- И можно ли рассчитывать на их беспристрастность и верность конституции?
Конечно, надо учитывать, что чилийские вооруженные силы отличаются от остальных характером своей подготовки. Еще в конце прошлого века после победы Чили над Перу и Боливией они подверглись реорганизации по прусскому образцу и с тех пор не изменили сути своей выучки. Меня пробирала дрожь, когда я наблюдал церемонии с участием чилийских офицеров и солдат.
В них говорило не только старопрусское наследие — за тупым солдафонством угадывался и дух нацистского вермахта. «Вот,— думал я,— самая демократическая и наиболее преданная конституции армия Латинской Америки, а может быть, и всего Запада».
В книжке говорилось, что с началом «холодной войны» военные связи латиноамериканских стран с США возросли до такой степени, что практически все армии этого региона оказались в тесной зависимости от североамериканской «кормушки».
Американцы поставляли вооружение, готовили в специальных школах офицерские кадры. Школы эти давали не только профессиональную подготовку. «Каждый офицер,— говорилось в книге,— возвращаясь из США, привозил с собой автомобиль и обзаводился новым домиком, оборудованным самыми современными и замысловатыми бытовыми приборами».
«Но от офицеров других латиноамериканских стран чилийские офицеры отличаются своей пуританской строгостью,— уверяла книга.— Они могут получить автомобиль, телевизор — все, что угодно, но их дух остается фанатично верным конституции, и попытка подкупа здесь обречена». Действительно ли это так?
Естественно, я в этом деле был новичком, и мне трудно установить истинное положение вещей. Но ведь в правительстве и партиях Народного единства наверняка есть люди, думал я, которые детально изучают характер связей чилийских военных с США. В свое время именно это соображение давало мне основание не принимать доводов Марты о том, что взаимоотношения с армией остаются для Народного единства самой неясной и самой уязвимой проблемой, что, мол, никто в ней толком не разбирается и все действуют почти интуитивно...
Вспоминая о Марте, я несколько раз звонил Флоренсии, но ничего нового не узнал. Однако Флоренсия неизменно приглашала в гости. И как-то под вечер я решил зайти к ней, купив предварительно небольшой подарок.
Мои первые впечатления о Флоренсии были весьма странными. С наивным добрым личиком и белыми кудряшками она напоминала мне Золушку.
Поэтому, сидя с ней на диване в гостиной, я чувствовал себя если не сказочным принцем, то во всяком случае добрым дядюшкой, к которому она должна питать полное доверие, с которым может поделиться любым своим секретом, обидой или заботой. Когда она говорила о чем-то неприятном, то капризно кривила губки, словно избалованный ребенок, готовый вот-вот расплакаться.
И бы нисколько не удивился, если бы она, рассказывая страшную для нее историю, вдруг прижалась бы ко мне, ища у меня утешения Я защиты, так просто и непосредственно сразу же сложились наши отношения. Но я готов поклясться, что за этой непосредственностью с моей стороны решительно ничего не было, с ее, по-моему, тоже.