Заведующему отделением диагностической медицины госпиталя Принстон-Плейнсборо доктору Грегори Хаусу посвящается.
Почему больной не лечится? Точнее - не лечился?
Расскажу о композиторе, который "давно умер от чахотки":
Наверно, так нужно, так надо,
Что нам на прощанье даны
Осенний огонь листопада
И льдистый покров тишины.
Упс ... это из другой оперы. Хотя стихи вполне подходят к его "меланхоличной" музыке "бедного ангела".
Так по каким причинам он практически не принимал никаких мер против убивающей его болезни?
Возможно, что вера в эффективность лечения была серьёзно подорвана в юношестве. В возрасте семнадцати лет будущий гений фортепиано стал свидетелем стремительного развития болезни своей младшей сестры Эмилии. В течение нескольких месяцев девушку погубили грубые методы врачевания слабительными и рвотными средствами, кровопусканиями и пиявками.
Память об этой бесполезной медицинской вакханалии могла стать причиной неприятия предлагаемых способов лечения много лет спустя.
Туберкулёз Эмилии мог перейти к брату. Первые признаки болезни проявились через пять лет. Но тогда всего лишь несколько недель постельного режима позволило композитору вернутся к концертам, преподаванию и сочинительству. В 1836 году болезнь напомнила о себе затяжным рецидивом.
А что врачи?
Доктор Пьер Гобер, осмотрев пациента, заверил его, что это не туберкулёз. Состояние ухудшается, но доктор Андре Франсуа Кавьер утверждает: чахотки нет. И прописывает отдых и диету на основе козьего молока.
Ещё один врач - доктор Густав Капет - поддерживает своих коллег, диагностируя у чахнувшего композитора хронический ларингит. Не более.
В те времена к туберкулёзу было довольно странное отношение, какое-то несерьёзное что ли. Романтики почему-то были без ума от контраста бледной кожи и яркого румянца. А этот чахоточный блеск глаз!
Кто сможет перед ним устоять?
Эмили Бронте в "Грозовом перевале" так описывает туберкулёзную героиню:
Она была тоненькая, молодая, со свежим цветом лица, и глаза у неё сверкали ярко, как бриллианты.
Бриллианты!
В романе "Жизнь и приключения Николаса Никльби" Чарльз Диккенс пускается в философские рассуждения о неизлечимом заболевании:
Есть страшный недуг, который таким путем как бы готовит свою жертву к смерти; он УТОНЧАЕТ грубую её оболочку и на знакомые черты налагает НЕЗЕМНУЮ печать надвигающейся перемены.
Страшный недуг, когда борьба между душой и телом ведётся медленно, спокойно и торжественно и исход столь неминуем, что день за днём, нить за нитью смертная оболочка изнашивается и чахнет, а дух СВЕТЛЕЕТ и оживает, когда легче становится его ноша и на пороге БЕССМЕРТИЯ он почитает этот недуг лишь новым этапом в жизни преходящей; недуг, при котором смерть и жизнь так странно сплетены, что смерть маскируется в горячие и яркие тона жизни, а жизнь надевает сухую страшную маску смерти ...
Почти гимн смерти.
Король романтиков Джордж Байрон, который никогда не болел туберкулёзом, как-то поделился секретом со своим другом:
Я хотел бы умереть от чахотки, тогда бы все дамы говорили: "Посмотрите на этого бедного Байрона, как интересно он выглядит, умирая!
А может у моего героя не было туберкулёза?
Странно, но отчёт о вскрытии не найден. Французский патологоанатом Жан Крювелье, проводивший его, сообщил Ференцу Листу:
Вскрытие не дало ответа на вопрос о причине смерти, но лёгкие пострадали меньше, чем сердце. Это болезнь, которую я раньше не видел.
В качестве альтернативы туберкулёзу современные исследователи предполагают наличие у композитора наследственного заболевания: или муковисцидоз, или дефицит альфа-1-антитрипсина. Теоретически все вопросы можно снять с помощью генетического теста. Сердце покойного находится в хрустальной урне в церкви Святого Креста в Варшаве. Однако, польское правительство не даёт разрешение на анализы.
Повлияла ли роковая болезнь композитора и его понимание неизбежности фатального исхода на творчество?
Безусловно. Кажется, Лист подметил, что всё его искусство - это размышления о своей трагической жизни.
Некоторые его прелюдии (из 28-опуса, например) имеют особую, сверхмрачную эмоциональную насыщенность, далеко выходящую за границы музыкальных условностей того времени.
А си-бемоль минорная соната. Как глубоко нужно быть погруженным в безнадёжность, чтобы создать ... нет не монотонно-тягучее Lento третьей части, а стремительно-агонизирующее Presto финала?
К закату жизни красивые мелодии в его сочинениях появляются всё реже, гармонии становятся ещё более дерзкими, импровизации длительнее. Его уникальная игра была калейдоскопом тонких нюансов, оттенков и ритмической свободы. Повторить её было невозможно.
Депрессия, апатия, бессонница стали следствием болезни лёгких и причиной психического расстройства. Тем более поразительно, что ухудшение здоровья совпало с наиболее плодотворным творческим периодом.
Защекоченная свежим воздухом, как от шипучих вин, чихает моя душа, - чихает и весело приговаривает: на здоровье!
Фридрих Ницше. Так говорил Заратустра
Как вы заметили, имя композитора так и не было упомянуто. Думаю, оно вам известно.
Кстати, он не единственный из сочинителей музыки, противостоявший коварным палочкам Роберта Коха. Об этом в следующий раз.
Новым читателям хочу посоветовать к прочтению прошлогоднюю статью "Ария с кашлем" об оперных болезнях трёх героинь и одного героя, который сам виноват. Ссылку вы найдёте в Каталоге всех статей, нарративов и видео канала. Жмите смелее.
Традиционная несмешная байка в заключении:
Считается, что в последние дни жизни к композитору пускали только самых близких друзей. Но также известно саркастическое замечание Полины Виардо о том, что "все знатные парижские дамы считали своим долгом упасть в обморок в его комнате".
Мечты сбываются. Джордж Гордон Байрон.