09.11.2015
Евгений Гик
Читатели Chess-News, конечно, помнят, что сегодня день рождения Михаила Таля, великого гроссмейстера, восьмого чемпиона мира. Очевидно, это хороший повод для воспоминаний о гении шахмат.
Таль был всеобщим любимцем, одним из самых популярных шахматистов в истории. Обаяние его подкупало всех, кто с ним пересекался. И дело не только в удивительном стиле игры - комбинации «волшебника из Риги» были фантастическими, но и в его человеческом облике. Вокруг Таля всегда царила атмосфера радушия и доброжелательности, он был неистощим на юмор и шутки. За всю свою жизнь Таль никого не предал, не продал. Отказывался писать отчёты для КГБ после заграничных поездок, как было принято в советские времена, считал это омерзительным. Как писал, кажется, Геннадий Сосонко (мы с ним встречались и даже играли ещё в 60-е, и он для меня по-прежнему Геннадий), уже в перестройку знакомый кагэбэшник показал Талю его личное дело, и выяснилось, что на него «стучали» близкие друзья - вхожие в его дом, сидевшие с семьей за одним столом. Он был шокирован.
В 1957 году Советский Союз открыл космическую эру, и тогда же Таль совершил свой первый космический полет: стремительно ворвался в шахматную элиту и завоевал золотую медаль чемпиона СССР. А спустя всего три года он выиграл матч у Ботвинника и стал шахматным королем.
А в том далёком 1957-м, уже на следующий день после триумфа Таля, Юрий Кабалевский, сын выдающегося композитора, привёл двадцатилетнего гения шахмат в московскую школу №144, что возле метро «Сокол», - Юра руководил в ней шахматным кружком.
Мне повезло: хотя я и учился в соседней, 683-й, тоже был приглашён на сеанс одновременной игры нового чемпиона страны. Сеансер разбрасывал пионерам фигуры направо и налево, и, если память не изменяет, только мне удалось устоять. Ничья с Талем оставила яркий след в моей школьной жизни.
Примечательное для автора этого эссе событие произошло в 1965 году: на чемпионат МГУ по блицу руководитель университетских шахмат Яков Эстрин привёл нескольких гроссмейстеров, в том числе Михаила Таля. И в первом же туре мне удалось обыграть экс-чемпиона, потом я справился с остальными гроссмейстерами и завоевал звание чемпиона. В университетской газете впервые в жизни у меня взяли интервью, которое вышло под заголовком «Самое невероятное событие года».
И ещё одно общение с Талем, которое произошло спустя пять лет, уже в аспирантские годы, навсегда сохранилось в памяти. Работая над диссертацией, я время от времени подрабатывал в «64», тогда ещё еженедельнике. И вот в один из дней мне поручили подготовить материал, написанный Талем.
А надо сказать, что Таль был не только великим шахматистом, но и блестящим журналистом. Причём свои статьи он диктовал корреспонденту или прямо на машинку, после чего редактору оставалось лишь расставить запятые. Кстати, такой метод оказался очень полезным, ведь одна из рижских машинисток, по имени Геля, стала его женой.
В тот день Таль приехал в редакцию, и мне предстояло записать его очередную статью для «64». Но гроссмейстер почувствовал себя неважно и предложил побеседовать в доме у Эрика Погосянца, знаменитого этюдиста, где Михаил в те годы часто останавливался, приезжая в Москву.
Многие считали Погосянца неофициальным чемпионом мира по композиции, и не случайно они с Талем называли друг друга королями. Мне не раз доводилось быть свидетелем этих «королевских» встреч: Погосянц любил смотреть партии Таля, а Таль - этюды Погосянца. Кстати, Таль составил единственный в своей жизни этюд именно в соавторстве с Эриком.
Итак, мы заехали к Погосянцу, чтобы немного поработать. Однако на столе стояли шахматы, часы, и, само собой, Талю было не до диктовки: он сел за столик и автоматически сыграл 1.е2-е4. Не раз уже описывалась фанатичная любовь Таля к шахматам: он готов был играть когда угодно, с кем угодно и где угодно. А тут под руку подвернулся мастер, который мог продержаться ходов двадцать...
Как пел Высоцкий, «мы сыграли с Талем десять партий», и, хотите верьте, хотите нет, счёт оказался равным. Кто сомневается, пусть спросит об этом Зинаиду, вдову Эрика. Был, кстати, ещё один свидетель - весьма эффектная дама, популярная тогда киноактриса Лариса Соболевская, пришедшая с Талем (в то время у них был серьёзный роман).
Должен признаться, что результат нашего матча не имел прямого отношения к шахматам, скорее это был медицинский прецедент. Дело в том, что весь день Таль жаловался на почечные колики, но моё предложение отказаться от поединка было им проигнорировано. Вскоре приступы стали нестерпимы, и Зина вызвала «скорую». Таль прилёг на кровать и, пока ждали врача, начал диктовать заказанную статью, как обычно, сразу набело. Половина её была уже готова, и тут ему сделали укол. А когда Михаилу полегчало, мы снова сели за доску. В ту ночь «скорую» пришлось вызывать ещё дважды. Боли то утихали, то усиливались, что не отражалось на весёлом состоянии этого солнечного человека. Необходимая статья была готова к утру, как раз к открытию метро. Таль наконец заснул, а я уехал домой, чтобы через пару часов привезти готовый материал в редакцию.
Таль был любимым автором «64», часто заходил в редакцию поболтать с сотрудниками. Он, между прочим, был единственным человеком, побывавшим на всех свадьбах главного редактора еженедельника Александра Рошаля (а сколько их было!). Но однажды Рошаль сильно подвёл гроссмейстера. В начале 70-х он решил - возможно, для разнообразия - второй раз жениться на своей первой жене. Как водится, на свадьбу в качестве шахматного генерала был приглашён и Таль. Но тут ему стало дурно: «Алик, - сказал он. - Ты знаешь, у меня что-то с головой, какие-то галлюцинации. Такое ощущение, что всё это я уже видел». – «Извини, - успокоил его Рошаль, - просто я не позвал тебя на развод».
После защиты диссертации у меня появилось свободное время, и я стал потихоньку изменять математике, царице наук, всё больше обращался к литературной деятельности. В 1974-м задумал сделать большое интервью с Талем, позвонил ему в Ригу, и он предложил на выбор: либо приехать к нему в гости, либо отправиться в Ленинград, где скоро стартует очередное первенство страны. Я предпочёл второй вариант, взял билет на «Красную стрелу», поселился в гостинице, и один из выходных на турнире мы целиком провели у Михаила в номере. Похоже, наша встреча сыграла положительную роль: Таль прекрасно выступил и в пятый раз стал чемпионом СССР.
С тех пор прошло больше сорока лет, но, похоже, наша беседа не устарела и сегодня: столь широк был круг затронутых тем. Вот несколько наиболее интересных фрагментов.
- Михаил Нехемьевич, правда ли, что вы обладали незаурядными математическими способностями и были непобедимы в олимпиадах и конкурсах?
- Насколько помню, когда настало время идти в школу, я умел перемножать в уме трёхзначные числа. Дело кончилось плохо - учителя лишили меня детства, определив сразу в третий класс. Была даже предпринята попытка отправить ещё дальше - в четвёртый, но эту партию с Гороно дирекция школы проиграла.
- Какому предмету вы отдавали предпочтение - алгебре или геометрии?
- Алгебраические задачи я решал мгновенно, а вот с геометрией отношения складывались неровно. Самое главное здесь - чертёж, а у меня, как я ни старался, катет всегда оказывался длиннее гипотенузы.
- И чем закончилась ваша математическая карьера?
- Учительница недоумевала, почему я щёлкаю задачи как орехи. Она не сомневалась, что я подглядываю в ответы и ставила «двойки». В конце концов родителям это надоело, и они перевели меня в другую школу. Перестановка ходов даром не прошла - любовь к математике несколько остыла, и инициативу перехватили шахматы.
- Но вы не сразу перешли в профессионалы...
- После окончания школы, а затем Рижского университета я получил диплом филолога и работал учителем русского языка и литературы. Преподавал с большим удовольствием, но когда из-за моих постоянных отлучек у учеников накопилось несколько месяцев «окон», я, увы, вынужден был написать заявление об уходе.
- Прежде, чем это случилось, произошел, кажется, один шумный «скандал». Вы стали чемпионом страны, вся Рига ликовала, а класс, в котором вы вели литературу, с утра до вечера разыгрывал комбинации Таля. Школьники даже не стеснялись играть на ваших уроках...
- Дело было так. Войдя однажды в класс, я обнаружил на подоконнике доску с расставленными на ней фигурами. Нетрудно было убедиться, что белые объявляют мат в четыре хода. Но я не пошёл на конфликт, а повёл свой рассказ о «лишних людях». Однако снова взглянув на доску, понял, что сам являюсь здесь лишним человеком... За это время в партии было сделано ещё несколько ходов. Если бы белые довели замысел до логического конца и заматовали неприятельского короля, во мне взял бы верх шахматист, и я бы простил нарушителей дисциплины. Но, к несчастью для них, белые не только упустили возможность дать мат, но и вообще оказались у разбитого корыта. Оставлять такое поведение учеников безнаказанным было бы непедагогично, и я потребовал у них дневники. Правда, к концу урока немного успокоился и ограничился внушением. «Чёрные» обрадовались, что всё обошлось, а «белые» попросили поставить автограф в дневнике. Единственный раз в жизни я сделал строгую надпись: «Не нашёл мат в четыре хода на уроке литературы».
- Вы никогда не жалели, что связали свою жизнь с шахматами?
- Шахматы - мой мир. Не дом, не крепость, в которой я укрываюсь от жизненных невзгод, а именно мир, в котором я живу полной жизнью, в котором до конца себя выражаю. Люблю атмосферу матчей, турниров, шумных шахматных сборищ, дискуссий. Не могу представить себя на необитаемом острове без доски и фигур, без партнёров. Разве что Пятнице пришлось бы играть со мной матч из тысячи партий. Гул в зале мне не мешает. Наоборот, когда после моего очередного хода зал начинает гудеть, меня это воодушевляет.
- Как вы понимаете красоту шахмат?
- Для многих мастеров красота игры заключается в торжестве логики. По их представлению, прекрасная партия - это классическое здание с безупречными пропорциями, где каждый кирпичик плотно уложен. Но всё же меня больше привлекает алогичность, иррациональность, абсурд. Представьте себе, что на доске позиция, подчинённая глубокой идее, всё продумано до мелочей, а исход сражения решает неожиданный ход коня в самый угол доски. В общем, выражаясь математическим языком, мне дороже всего тот миг, когда на шахматной доске катет длиннее гипотенузы!
* * *
Это интервью с экс-чемпионом мира открывало мою книгу «Беседы о шахматах», выпущенную в 1984-м (тиражом 600 тысяч экземпляров). Примечательно, что предисловие к ней как раз принадлежит Талю. Думаете, так легко уговорить знаменитого шахматиста написать предисловие? Вот, например, двадцать лет я писал книги за Карпова, на обложках многих изданий наши имена стоят рядом, а сделать предисловие для одной из моих сольных книг Карпов категорически отказался: «Не хочу, чтобы у меня, как у Таля, вышло "собрание сочинений" предисловий», - заявил он. Железный характер!
А Таль смотрел на вещи иначе. Если кто-то обращался к нему с просьбой, он всегда шёл навстречу. И действительно, предисловия раздавал без всяких ограничений (конечно, автору необходимо было войти к Михаилу в доверие). Повезло, как видите, и мне. Кстати, написал он предисловие и к другой моей книге «Шахматные квартеты», вышедшей вскоре в Киеве.
Однажды в начале 90-х Таль собирался лететь из Риги в Москву и попросил меня встретить его. Я с радостью согласился, сел за руль и отправился в «Шереметьево-1». Таля нужно было отвезти в гостиницу «Спорт» (ныне несуществующую), так что времени поговорить было предостаточно. Мы обсуждали разные темы, и тут неожиданно выяснилось, что одна из них представляет взаимный интерес. Так возникла идея написать совместную книгу, даже две. Вскоре мы подали заявку в одно издательство, её приняли, и весной 1992-го рукопись была практически готова. Но отдать её не успели – 28 июня Михаила Таля не стало. Выпускать же книгу в соавторстве с покойным гроссмейстером (удивительно, но был и такой умелец – Яков Дамский) мне показалось кощунством.
К сожалению, мои встречи с шахматным гением носили лишь эпизодический характер. Естественно, у Таля было много близких людей: тренеры, коллеги, земляки. Но круг его общения не замыкался игрой. Сколько писателей, художников, журналистов, с которыми Таль был на дружеской ноге!
Много лет он был близок с Евгением Бебчуком, они часто подтрунивали друг над другом. Летом 1980-го Таль с семьёй - женой Гелей и дочкой Жанной - пребывали в Сочи, там же находился и Бебчук. Шахматного короля попросили провести сеанс одновременной игры в одном привилегированном санатории. Таль решил поехать один, но Бебчук по секрету от него посадил жену и дочь в другую машину и тоже привез в санаторий.
Прежде чем начать сеанс, гроссмейстер по традиции прошёл по кругу, чтобы представиться. А за одним из столиков незаметно притаилась его пятилетняя дочка. Таль подошел к очередному партнёру и протянул руку: «Михаил Таль». И тут его руку пожала девочка, которая с серьёзным видом ответила: «Жанна Петухова» (Петухова - девичья фамилия Гели). Публика была солидная, недовольно зашикала, и Таль, чтобы не превращать сеанс в шоу, сделав первый ход, предложил Жанне ничью. Та холодно отказалась: «Я подумаю», и участники сеанса пришли в замешательство. Всё же вскоре мадемуазель соизволила согласиться, и ничья Таля с дочкой оказалась единственной...
Время от времени мы встречались на турнирах, где Таль играл или был зрителем, в шахматных редакциях. А последний раз я видел его за несколько недель до смерти, в Центральном Доме журналистов, на крупном гроссмейстерском блиц-турнире. Восемь виртуозов молниеносной игры состязались между собой, и только двоим удалось опередить Таля, причём он поверг даже победителя этого увлекательного сражения, тогдашнего чемпиона мира Гарри Каспарова.
На рубеже 80-90-х, когда Таль приезжал в Москву, он часто останавливался у Семёна Письмана, видного издателя (Погосянц уже умер). Должен сказать, что я не встречал на свете человека, который бы так нежно любил Таля, как Семён. Его родственники уехали в Америку и ждали за океаном. Но он всё тянул, не мог представить себе, что никогда больше не увидит своего друга. Незадолго до смерти великого шахматиста Письман тяжело заболел, дело кончилось ампутацией ноги...
Таль умер в Москве, но хоронили его в Риге. Письман был одним из немногих москвичей, прилетевших в столицу Латвии. Он только накануне приобрёл протез, ещё не привык к нему, мучился, но все уговоры остаться дома не помогли: Семён считал своим долгом проститься с Талем. А вскоре - теперь уже ничто не держало его на родине - улетел к родным в Нью-Йорк.
В последние годы, когда Таль оказывался в Москве и был совсем плох, от него старался не отходить Бебчук. А в 1990-м они вместе полетели в Югославию, на Шахматную олимпиаду, Таль был её гостем. Уже в аэропорту выяснилось, что он забыл все документы, включая паспорт. Бебчуку пришлось вести переговоры сначала с нашими пограничниками, затем с югославскими лётчиками. Популярность Таля была столь велика по обе стороны границы, что всё закончилось благополучно. Так неожиданно оказалось, что Таль может спокойно путешествовать по свету без всяких документов. Правда, перелётов в его жизни оставалось совсем немного...
Ревновали ли Таля его друзья друг к другу? Вряд ли, ведь они хорошо понимали, что этот удивительный человек принадлежит всему миру. И когда им доводилось общаться с Талем, они были рады тем дням, которые подарила им судьба.
Таль был самым остроумным и весёлым человеком из всех шахматистов. На любой вопрос ему следовал неожиданный, искромётный ответ, и этот короткий диалог тут же превращался в весёлую байку. Шуточки Таля, которые он охотно дарил направо и налево, никогда не были обидными для его коллег, правда, однажды он сам чуть не пострадал. На вступительных экзаменах в Латвийский университет, цитируя «Евгения Онегина», Миша шутки ради сделал «ошибочный ход»: немного подкорректировал пушкинскую строку, заменив «Летний сад» на «детский сад».
Чтоб не измучилось дитя,
Учил его всему шутя,
Не докучал моралью строгой,
Слегка за шалости бранил
И в детский сад гулять водил.
Но всё обошлось – Таля приняли на филфак. То ли преподаватель не помнил «Евгения Онегина», то ли высоко оценил юмор абитуриента.
Впервые за доской Таль сразился со своим предшественником Михаилом Ботвинником только в матче на первенство мира 1960 года. А между тем два Михаила, судя по публикациям, чуть не встретились ещё в 1948-м, когда сам Ботвинник только недавно завоевал корону. После тяжелого матч-турнира он отдыхал на Рижском взморье, а тем временем одиннадцатилетний рижанин Миша Таль разведал, где остановился его кумир, и вместе с тётей отправился к нему в гости, чтобы познакомиться и сыграть пару партий. На звонок вышла строгая женщина, которая взглянула на ребёнка с доской под мышкой и сразу всё поняла. Сухо объяснив Талю, что Ботвинник соблюдает режим и в данный момент спит, она захлопнула перед его носом дверь. В результате первая встреча Ботвинника и Таля была отложена на двенадцать лет...
У этой истории есть занятное продолжение. Когда о ней впервые рассказал в журнале известный шахматный писатель Виктор Васильев, Таль высказал ему упрек, что тот дезинформирует читателей, публикует небылицы.
- Но вы же сами мне об этом рассказали! - воскликнул расстроенный интервьюер.
- А я повторяю, что такого случая не было! - снова заявил Таль.
- Но я покажу вам статью, в которой вы об этом писали, - настаивал Васильев.
- Всё правильно: и сам рассказывал, и сам писал. Но случая такого не было. Потому что всё это я сочинил!
Увы, давно нет на свете ни Таля, ни Ботвинника, ни Васильева. И теперь нам не узнать, когда Таль говорил Васильеву правду, а когда шутил.
Таль, как мы уже говорили, был чемпионом мира по юмору. Недаром его дипломная работа была посвящена творчеству Ильфа и Петрова, анализу романов «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок».
Таль никогда не блистал здоровьем, и нередко приходилось вызывать «неотложку», чтобы сделать ему укол. Следующая его шутка давно стала классической.
- Миша, это правда, что вы морфинист? - спросил его один из журналистов.
Другой на месте шахматного короля рассердился бы на столь бестактный вопрос и ответил бы в резкой форме. Но не таков был Михаил Таль.
- Что вы, какой я морфинист, - последовал мгновенный ответ, - я чигоринец!
У Таля была богатая личная жизнь. С первой женой, актрисой и красавицей Салли Ландау у них была пылкая любовь, но каждый вёл жизнь независимую, самостоятельную, и поэтому их брак был обречён. Впрочем, тёплые отношения сохранились и после развода. А впоследствии Салли даже издала книгу об их любви, которую так и назвала: «Любовь и шахматы». Разумеется, в ней не было ни одного шахматного хода, только любовные. Салли подробно и трогательно рассказала о тех годах, что провела с Талем, любовь к которому пронесла через всю жизнь.
Среди весёлых историй про Таля особое место занимают посвящённые Салли, вот три наиболее популярные.
На турнире претендентов в Кюрасао у Таля начались почечные колики и он угодил в больницу. А как только полегчало, поспешил выписаться. Ему предложили немного задержаться для детального обследования. Но Таль категорически отказался. Главный врач больницы, милый человек, сказал ему перед выпиской:
- У вас там так страшно, арестовывают и отправляют в Сибирь. Оставьте хоть свою жену Салли здесь, она мне очень нравится.
- Она вам нравится здесь, - возразил Михаил, - а я, если придётся, буду любить её и в Сибири.
* * *
Однажды Ботвинник написал Салли письмо, в котором выразил озабоченность здоровьем её мужа, и предложил им на время перебраться в Москву, чтобы Миша мог полечиться в столичной больнице. Прочитав письмо, Таль был серьёзен лишь мгновение, а потом объяснил Салли суть послания:
- Я всё понял! Патриарх просто влюбился в тебя и хочет перетащить в Москву. Но сама посуди: стоит ли менять одного экс-чемпиона мира на другого?!
* * *
В Париже Михаила и Салли пригласили в гости. И тут к Салли стал проявлять интерес один француз не первой свежести. Он говорил ей комплименты, делал откровенные намёки и предложения. Проходя мимо них, Таль подмигнул Салли и бросил ловеласу:
- Говорите громче, она ничего не слышит.
Француз был раздосадован - все его усилия оказались напрасны…
* * *
По случаю выхода своей книги Салли решила провести в Москве её презентацию. Договориться об этом удалось мне, презентация состоялась в казино «Космос». Помогло многолетнее общение с управляющим казино Вадимом Береславским, ведь именно здесь в течение многих лет каждое 1 апреля я устраивал чемпионат мира по… шахматным поддавкам. В Москву Салли прилетела из Бельгии, а сын Гера, видный стоматолог, из Израиля.
На вечере помимо автора книги присутствовал Аркадий Арканов, помогавший написать её, было много VIP-персон, из известных шахматистов Василий Смыслов, Борис Спасский, Юрий Авербах, Евгений Васюков, журналисты Евгений Бебчук и Александр Рошаль. Директор «Русского шахматного дома» Мурад Аманназаров, издавший книгу, раздал всем гостям по экземпляру этого любовного бестселлера.
Ненадолго заглянул в казино и наш главный либерал Владимир Жириновский. Вёл себя вполне достойно, видно, понимал, что находится не в Госдуме, а в казино - приличном заведении. Как водится, Жириновский произнёс речь, причём так вошел в раж, что решил ассоциировать себя с какой-нибудь шахматной фигурой, конкретно – с конём. И тут же Владимир Вольфович был поставлен в тупик Спасским, который хотел уточнить, каким именно конём - ферзевым или королевским - считает себя великий оратор?
Лидер ЛДПР растерянно оглянулся на свою охрану. Но та предательски молчала (кажется, впоследствии она была уволена в полном составе). Наконец, кто-то из зала подсказал: королевским. Жириновский вздохнул с облегчением и продолжил свою речь, отметив, что Таль был одной из самых ярких и светлых личностей в советские времена, свободным человеком в несвободном обществе. Закончил он словами о том, что скоро в шахматы будет играть вся Госдума, поскольку это самая интеллектуальная игра на свете. И покинул казино, не поставив ни одной фишки.
Береславский отметил, что шахматы имеют планетарное, космическое происхождение и подчеркнул, что в переводе с древнегреческого «космос» - это красота, как раз ею всегда отличались комбинации Таля. И поэтому, добавил он, «Космос» является идеальным местом для вечера, посвящённого Талю.
К космической теме обратилась и хозяйка встречи Салли Ландау: «Я иногда думаю, что Миша прилетел с другой планеты поиграть в шахматы и улететь обратно».
А у нас, как мы видим, есть ещё одна причина, почему в названии этого ностальгического эссе присутствует слово «космический»…
В тот приезд Салли в Москву мы подружились с ней, и вот уже десяток лет время от времени созваниваемся, говорим о том о сём. Чаще звонит она из Антверпена, и голос её всё более грустный. Время берет своё, и разговор обычно сводится к проблемам здоровья. У Салли серьёзная болезнь, и, боюсь, как бы тяжёлые операции и процедуры не свалили её.
Однажды, когда Салли и Михаил были ещё молоды, Таль пошутил: «Если я когда-нибудь умру, то памятник на мою могилу придётся ставить тебе». Поразительно, но всё получилось именно так, как он предсказал. Приехав через шесть лет после смерти Миши в Ригу и посетив еврейское кладбище, Салли пришла в ужас: на могиле Таля, кроме горстки земли, ничего не было. «Куда же делись его многочисленные друзья, ведь многие из них давно разбогатели?» - с горечью подумала она.
И в 1998 году именно Салли поставила памятник гению шахмат.
Фотографии Бориса Долматовского и из архива автора.
* * *