(Слёзы Горыныча)
- начало тут (Лука да Лукерья-1)
Всё не кончалась долина под названием Ровь, всё тянулась через её каменистые просторы унылая дорога. Камни, да приземистые сосны, да изредка – тёплые озерца, из которых шёл пар. Снега тут было немного – местами он таял, а местами сдувало его ветрами буйными, да смывало дождями ледяными, а камни коркой от тех дождей покрывались.
Совсем лошадки из сил выбились по такой дороге санки тащить. Шут Гороховый – и тот почти шутить перестал. С надеждой на него Лука-Плакальщик поглядывать начал: а ну как заплачет? Но и от слёз был Шут очень и очень далёк – улыбался не переставая. Только всё больше помалкивал. Рыжего кота, что с ними увязался, поглаживал, на дорогу смотрел.
– На том краю долины, – сказал он на второй день пути, – село стоит. Дотуда доберёмся – обменяем сани на телегу и дальше поедем. Там, чем к югу ближе, тем теплее. Ну, а там и до Лукоморья доберёмся.
И примолк.
А раньше, подумалось Луке да Лукерье, непременно бы пошутил. Ну а как же? Лукоморье, да Лука, да Лукерья – всё так и просится в какую-нибудь прибаутку.
– О чём же ты задумался, Шут? – спросила Лукерья, сдвинув рыжие брови. – А ну признавайся. Небось, ты какую-нибудь пакость задумал, а?
– Задумал бы – не переставая шутил, – ответил Гороховый. – Вот прям не умолкал бы, чтобы вам от смеха было бы не до подозрений.
И ухмыльнулся, бубенцами на шапке звякнул.
– А то я притих, что места эти мне знакомые, да только в прошлый раз тут как-то поспокойнее было. Теперь же как-то мне не по себе!
Лука кивнул.
– Есть такое, – сказал он. – Только я-то думал, мне не по себе оттого, что гарью пахнет, да озёра эти воняют так, будто стухло чего. У меня аж глаза всё время слезятся.
– Пфф, – тут же сказала Лукерья, – у тебя они завсегда на мокром месте. Вон у Шута и не слезится ничего.
– Озёра тут хорошие, целебные, – отмахнулся Шут, – а ежели чистой воды опять надо – то скоро родник будет. Здесь ключей много, главное дело – не провалиться в них, а то поморозитесь.
– Мороз-то небольшой, – сказала Лукерья. – Видно, Холодун досюда редко доходит.
– Доходит, не сомневайся, – ответил Шут, – встречал я его тут. Вон там, Лука, сворачивай, до ключа оттуда рукой подать.
Не понравилось Луке место, где им встать пришлось. С одной стороны скала отвесная, с другой гора крутая – меж ними едва-едва двое саней могли бы разминуться. Где тут вставать? Куда сворачивать? Увидал, однако, тропу, что вверх шла, а сбоку от неё площадку, занесённую снежком – аккурат чтобы стоянкой встать. Можно и костерок затеплить, и ноги размять, и лошадок овсом накормить.
– Вон там сосенки растут, – кивнул Шут, показывая на тропу, идущую вверх, – можно веток набрать да шишек на розжиг.
Отправились Лука да Лукерья к сосенкам, а Шут лошадок стал распрягать да обихаживать. Кот с Лукой и Лукерьей увязался, вился возле ног, будто дорогу показывал. Вдруг хвост распушил, зашипел – да к соснам припустил. Забрался на деревце и оттуда урчит, глазищи оранжевые таращит. Страшно коту – страшно и Лукерье с Лукой.
Огляделись, осмотрелись – никого не увидали, стали растопку искать. Лукерья полный подол шишек набрала, Лука сухих веток целую охапку. Позвали кота, а тот боится с дерева слезать.
– Что ты, Рыжеус? – спросила Лукерья. – Пойдём! Разве один тут хочешь остаться?
Не слезает кот, только мяучит жалобно да шерсть рыжую топорщит. Ни в какую не хочет спускаться, только глаза таращит.
– Мы ведь пока не уезжаем, – сказал нерешительно Лука, – может, одумается, придёт. А ежели не одумается, я за ним вернусь, как в путь тронемся. Нам пока подкрепиться не мешало бы. Пошли кашу варить!
– Пошли, – вздохнула Лукерья, – глядишь, на запах еды прибежит…
Тут откуда-то сверху, с горы, камни посыпались. Задрожала земля-матушка, затрещали сосны кривые-приземистые, уронили с чахлых крон снежные шапки, и кот Рыжеус вместе с ними наземь свалился. А как упал, так прочь не побежал, а прижался к ногам Лукерьи и зашипел, словно девицу собой защищая.
И выползло из пещеры чудо-юдо жутковидное, с тремя головами, на четырёх огроменных лапах, с хвостом длиной в две телеги, а с туловом размером в избу! Худой, как медведь после спячки.
– Сссс, – сказало чудо-юдо, – кто сссссказал «еда»?
– Беги, Лукерьюшка, – пробормотал тут Лука, – я его уговорю.
– Девитссссу осссставь, – миролюбиво сказало чудо-юдо, – сссебе воссссьму, потешитьсссся, а ссссам беги. Кота тошшшше ссссабирай.
– Ишь какой, – подбоченилась Лукерья, – потешиться он решил! Да кто тебе позволит? Сам не знаешь, с кем столкнулся да кто повстречался тебе! Вот сейчас я тучи призову, наколдую, дождя ледяного да града тебе на голову опрокину, будешь знать, Змеище поганое, Горыныч лютый, как из пещер на мирных путников выскакивать!
Ну что с нею поделаешь, подумал Лука, глядя, как на небе скорым-скоро тучи собираются.
– Батюшка Змей Горыныч, не трогай её, девицу красную, – вступился за Лукерью, а сам её к тропе оттеснять стал. – Ни к чему тебе с такою связываться – уж очень у неё нрав крут. Самому вечно достаётся.
– Изыди, Рёва, – вскричала Лукерья – ведьма боевая, опасная. – Беги к Шуту, пущай лошадей запрягает, а я скоро буду!
В небесах совсем запасмурнело, гром зарокотал, град посыпался – с куриное яйцо размером. Да только что он Змею Горынычу – чудищу поганому! У него и чешуя твердая, как из стали заморской, и тело огроменное, да и крыльями он закрылся, словно крышею.
– Ссссс ума сссссошли, градом шшшшвыряться, – сказал Горыныч сразу тремя пастями. – Я сссссущество редкое, диво невиданное, чудо неслыханное, а вы шшшшто удумали?
Увидав, что не берут Змея Горыныча ни ветер, ни дождь, ни град, Лукерьюшка отступила, хоть и не сдалась. Вышел вперёд Лука-Плакальщик, грустно улыбнулся.
– Горе у тебя? – спросил. – Горе горькое, неизбывное? От одиночества маешься, один о трёх головах? А от простых собеседников да сочувствия человеческого отвык за годы долгие… сколько же провёл ты в спячке?
– Века два али три, – всхлипнуло чудище. – Один я одинёшшшенек, спал – кошшшмары виделись, проснулся – а кошмары никуда не девалиссся! Передумал я тебя отпуссскать, съем тебя на обед, а подруженькой твоей поужинаю!
И слезами горючими залился, а сам лапой Луку придерживает, чтоб не сбежал.
– Постой, – сказал тут Плакальщик, – ты ж плачешь!
– А ссссслезы горькие мне отродясь пищу вкушать не мешшшшали, – ответил Змей Горыныч.
(а что дальше будет, о том в другой раз расскажу)