Кратко
- Сотни миллионов долларов, научные карьеры и целые жизни человечество тратит на поиск сигналов из космоса. Жажда первого контакта прочно укоренилась в нашей культуре, и его возможность кажется вполне реальной. Но Вселенная продолжает молчать.
- Более внимательный взгляд на этот вопрос и на закономерности развития цивилизации приводят к выводу, что мы стремительно перестаем понимать даже наше собственное будущее. Это значит, что Вселенная, переполненная различными формами жизни, будет выглядеть для нас также, как она выглядит и сейчас. Парадокс Ферми — это всего лишь парадокс нашего ограниченного мышления, пытающегося думать в космическом масштабе.
- Причина ограниченности такого мышления в свойственной человеку уверенности в когнитивной универсальности его разума, убежденности, что мы способны распознать и понять все, что можно понять. Однако при тщательном рассмотрении это предположение разваливается — по всей вероятности, мы когнитивно замкнутые существа, а наше мышление опосредованно биологией в гораздо большей степени, нежели мы готовы признать.
- При такой когнитивной замкнутости встреча с инопланетянами, эволюционно опережающими нас на миллионы лет — все равно что встреча муравья с человеком. В данной статье мы исследуем эту аналогию и приходим к неожиданному выводу — высокоразвитых инопланетных цивилизаций не существует вообще. «Цивилизация» — не более чем местечковая «земная» концепция, не отражающая смысла наших поисков. Там, наверху, что-то есть, но мы не способны сказать об этом вообще ничего определенного.
Текст Валерия Латышева
Редакция Андрея Никифорова
Когда мы вглядываемся в глубочайшие тайны материи или в самые дальние уголки Вселенной, мы видим лишь наши собственные лица, с недоумением смотрящие на нас самих —Джон Уилер [1]
О чем бы думал Кант, с благоговением разглядывая звездное небо сегодня? Возможно, о том, одиноки ли мы в этом мире. Ведь наша галактика — всего лишь одна из колоссального, неизвестного числа других. Подобно морской звезде, раскинувшей свои рукава на сотню тысяч световых лет, она бесшумно и неспешно кружит сквозь космос. И невооруженным взглядом мы способны увидеть только малую часть этого величия. А дальше все слишком тускло и слишком далеко. Но там миллиарды других галактик. И неважно, насколько наша планета обычна, или, напротив, уникальна — учитывая невообразимое количество других планет, Вселенная непременно должна быть наполнена жизнью. Но пространство над нами кажется бесплодным. «Где же все?»
Будущее, гены, джины и волосатые головы
Давайте начнем со знакомых вещей — с нашей собственной цивилизации. Пытаясь понять, как может выглядеть продвинутый внеземной интеллект, имеет смысл начать с вопроса, как через много лет будем выглядеть мы сами. Предположим, что мы не облажаемся и сами в какой-то момент станем таким продвинутым интеллектом. На кого мы будем похожи? Будет ли наша маленькая планета застроена небоскребами, окружена гудящими звездолётами, сферой Дайсона, обеспечивающей нас энергией, и варп-двигателями, отправляющими нас исследовать космос? Навряд ли. Я думаю, что каким бы ни было будущее, мы не способны предсказать или вообразить его. Ричард Докинз, суровый биолог из Оксфорда, однажды сказал: «Вселенная не только более странная, чем мы себе представляем, но и более странная, чем мы даже можем себе представить». Объясню, почему.
За последние сто тысяч лет наш образ жизни существенно изменился. Достаточно сравнить, например, апартаменты на Манхеттене с пещерой первобытного человека. Конечно, есть те, кто с пеной у рта будет доказывать, что изменения не такие уж и принципиальные. Однако среди моих знакомых вряд ли найдутся желающие променять Нью-Йорк на пещеру. Несмотря на то, что большая часть нашей жизни все еще вращается вокруг еды, секса и социальной иерархии (у кого-то в большей степени, у кого-то — в меньшей), сегодня для нас открыты совершенно новые смыслы. К примеру, мы можем постигать природу человека через литературу, или же раскрывать тайны Вселенной с помощью квантовой механики. И на этом пути возможны такие фундаментальные внутренние изменения, которые отправят нас по пути, совершенно не похожему на жизнь любого первобытного человека.
Впрочем, это не отменяет тот факт, что во многом мы все же очень похожи. Первобытный человек в принципе мог бы догадаться, почесав свою волосатую доисторическую голову, что человек живущий сейчас, все так же будет искать пищу, заниматься сексом и переживать о своем социальном статусе. Основа человеческой природы не меняется — как многие любят говорить. Но эта основа не только человеческая. Она зашита в эволюционной истории. Например, бабуины также являются видом с высокоразвитыми социальными связями. Они живут в больших группах, где каждый знает друг друга и свое место. Альфа-самец будет не самым сильным физически, а самым развитыми социально. Заслуженный Стэнфордский приматолог Роберт Сапольски лаконично характеризует жизнь бабуинов так: «Три часа в день они тратят на калории, а остальное время на то, чтобы сделать других бабуинов несчастными. Если один бабуин несчастен — то лишь потому, что другой бабуин работал очень усердно, чтобы довести его до этого состояния». Звучит знакомо, да? То, что объединяет современного нью-йоркца и первобытного охотника, также объединяет нью-йоркца и бабуина. Другими словами, мы разделяем нашу эволюционную историю и нашу биологию. И наша биология — это то, что движет нашими основными потребностями и желаниями.
Но в какой именно степени биология нас определяет — сказать очень трудно. Дебаты «природа против воспитания» ведутся со времен Древней Греции, не теряя своей актуальности и сегодня. Но я не думаю, что у кого-то еще остаются сомнения в том, что существенная часть наших желаний и потребностей продиктована генами. Например, если взять такой антисоциальный вид, как осьминоги, и предположить, что в будущем они смогут развить интеллект на уровне человеческого, то совсем не факт, что они будут заботиться о социальном статусе. А вид, не размножающийся половым путем, вряд ли будет заботиться о сексе. У технологических форм жизни не будет выделяться слюна при виде органической пищи. Вещи, которые нам очень дороги, могут быть связаны с нашей биологией в гораздо большей степени, чем мы готовы признать. Материнская любовь, глубоко укоренившиеся нравственные убеждения и даже ощущение собственного «Я», вероятно, зависят от особенностей нашей эволюционной истории. В своей книге 1871 года «Происхождение человека» Дарвин отмечает, что если бы люди эволюционировали как пчелы, «едва ли могло бы быть сомнение в том, что наши незамужние женщины стали бы, подобно пчелам-работницам, считать священным долгом убивать своих братьев, а матери старались бы убить своих способных к деторождению дочерей; и никому не пришло бы на ум препятствовать этому».
Исходя из этого, почесав нашу не столь волосатую современную голову, может показаться разумным предположить, что человеческая природа не изменится и по прошествии следующих миллионов лет. И что мы можем строить правильные догадки о каких-то аспектах нашей будущей жизни: раз первобытный человек мог бы правильно догадаться о своем будущем, поэтому сможем и мы. Но есть очень веские основания полагать, что это не так. Буквально на наших глазах произошло монументальное событие — впервые в истории жизни на нашей планете биологический вид начал изменять свой генетический код. С развитием генной инженерии и открытием новейших средств редактирования генома, таких как CRISPR, разумный замысел вмешался в исходный код жизни. Жизнь стала дедарвинизировать сама себя. Это настолько новая технология, что очень трудно сказать, к каким последствиям она приведет. Перспективы кажутся одинаково прекрасными и пугающими. Как будут выглядеть люди, тысячелетиями перестраивающие себя? Можно ли вообще будет узнать в них людей? К чему они будут стремиться? Какие желания будут вырезаны из генетического кода? И что появится на их месте? С учетом подобных изменений, никогда ранее не происходивших на этой планете, становится очень трудно предсказать даже ближайшее будущее. Человеческая природа может не измениться никогда, но уже скоро может не остаться носителя этой природы — самого человека.
Редактирование генома вполне может стать технологией, которая изменит лицо планеты до неузнаваемости. Однако это не единственный сценарий исчезновения наших глубоко укорененных биологических особенностей. Многие с оптимизмом смотрят на перспективы создания уже в этом столетии не просто умных машин, но и, возможно, машин, обладающих сознанием. Я не разделяю такой оптимизм. Однако даже если и не в этом столетии, то есть ли веские основания предполагать, что этого не произойдет в течение следующего тысячелетия? Или ста тысячелетий? Если мы не наделаем ошибок, то не будет никаких фундаментальных препятствий для создания по крайней мере бессознательного сильного интеллекта. Сильного интеллекта, который будет достаточно хорош, чтобы улучшать себя. Я не собираюсь пересказывать красочные и пугающие подробности развития такого сценария, прочитайте «Искусственный интеллект» Ника Бострома, если до сих пор еще этого не сделали. Если коротко, то это будет сродни вызову джинна. Неясно, будет у этой сказки счастливый конец или же она закончится, как и большинство подобных сказок: желания героя приводят к трагедии, но что-то изменить уже слишком поздно.
Будь то из-за генов или джиннов, предсказать будущий облик нашей цивилизации становится невозможным. Изменятся наши самые базовые желания, на их место придут новые, невообразимые сегодня. Если за подобными предсказаниями обратиться к популярному кинематографу, то фильмы вроде «Соляриса» Тарковского или «Космической одиссеи 2001» Кубрика справляются с этой задачей гораздо лучше, чем «Звездные войны» или «Звездный путь». Неясно, будут ли наши тела физическими или виртуальными, будет ли окружающее пространство реальным или цифровым, что мы будем строить, как мы будем жить, какие законы физики мы преодолеем, и самое главное и странное — как изменятся наши цели и желания. Если мы освоим все эти технологии, выйдем за границы нашей биологии, то будем ли мы строить небоскребы и звездолеты? Зачем? Возможно, мы будем больше похожи на монолит из «Космической одиссеи» или на квантовую пыль из «Превосходства». Или же на сам Солярис. Или вообще выйдем за пределы пространства и времени. И желание исследовать космос может показаться тогда довольно местечковым. И мы обнаружим, что на самом деле все было не так, как казалось. Стаут из Соляриса говорит следующее:
В этой ситуации одинаково беспомощны и посредственность, и гениальность… Должен вам сказать, что мы вовсе не хотим завоевывать никакой Космос. Мы хотим расширить Землю до его границ. Мы не знаем, что делать с иными мирами. Нам не нужно других миров. Нам нужно зеркало… Мы бьёмся над контактом и никогда не найдём его. Мы в глупом положении человека, рвущегося к цели, которой он боится, которая ему не нужна. Человеку нужен человек!
Сформулирую свой главный тезис. Если Вселенная действительно переполнена жизнью, то наше восприятие ее не изменится — мы так ничего и не увидим. Не будет никаких зеленых человечков, космических кораблей или электромагнитных сигнатур. Все это — преходящие артефакты нашей цивилизации, которые просуществуют лишь микросекунду космического времени. Радиосигналы пропадут также быстро, как и огни, которые ночью освещали города. Первобытные люди привыкли думать, что Солнце вращается вокруг Земли, потому что это выглядело именно так. Ну а как бы это выглядело, если Земля вращалась вокруг Солнца? Точно так же. Мы думаем, что имеем дело с парадоксом Ферми, потому что Вселенная выглядит огромной и бесплодной. Ну а как бы это выглядело, будь Вселенная полна жизни? Точно так же. Парадокс Ферми — это всего лишь парадокс, потому что мы экстраполируем наше ограниченное человеческое мышление на всю Вселенную.
Когнитивная замкнутость и приставки
Теперь попытаемся сформулировать этот аргумент более точно и разберемся с несколько неожиданными выводами, к которым он нас приводит. Наша способность или, наоборот, неспособность разглядеть продвинутые способы существования (ПСС) базируется на предпосылке универсальности человеческого разума: человечество обладает неким универсальным интеллектом, который позволяет нам в принципе понять все, что можно понять. В таком случае, например, мы сможем понять пришельцев, если они попытаются нам что-то объяснить и у нас будет на это достаточно времени. Или же при встрече с артефактом пришельцев сможем в нем таковой распознать.
С другой стороны, если бы наш разум не был универсален, мы были бы когнитивно замкнутыми существами. Как и другие животные, мы занимали бы определенную нишу и были бы ей ограничены. Птицы могут быть относительно умными, но они никогда не поймут общую теорию относительности и не прочитают Достоевского. Никто в здравом уме не будет учить птицу строить двигатель внутреннего сгорания. И птица никогда не распознает в айфоне технологическое чудо, каковым он является. Так что же мы за существа — открытые или замкнутые?
Аргумент в пользу когнитивной замкнутости как правило звучит следующим образом. Фактом биологии является то, что наш мозг ограничен физическими системами, как и мозг любого другого животного. И наш мозг, безусловно, является по крайней мере необходимым условием для нашего сознания и мышления. Способности каждого мозга ограничены. Муравьи, вероятно, не могут испытывать эмоций, птицы обладают лишь элементарными арифметическими способностями, а квантовая физика совершенно чужда собакам (да что уж там, и большинству людей тоже). Точно так же более развитый мозг будет обладать способностями, которые выйдут за рамки нашего понимания. Каждый мозг должен страдать от когнитивной замкнутости. К сторонникам этой позиции можно отнести таких тяжеловесов как Ноам Хомски и Колин МакГинн [2]. Однако против такого подхода имеются и возражения. Один из наиболее известных философов нашего времени, Дэн Деннетт, выступает против этой позиции следующим образом:
Такой [вид аргумента] был бы убедительным, если бы не столь же очевидный биологический факт, что человеческий мозг оснащен дополнениями, тысячами мыслительных инструментов, умножающими его когнитивные способности на множество порядков. Язык ... является ключевым изобретением, и он расширяет наши индивидуальные когнитивные способности, обеспечивая среду для их объединения со всеми когнитивными способностями каждого умного человека, который когда-либо думал. Самая умная шимпанзе никогда не сравнится с другими шимпанзе в своей группе, не говоря уже о миллионах шимпанзе, бывших до нее. [3]
Я безусловно соглашусь с Деннеттом, что наши когнитивные способности умножились на порядок. Но умножение на порядок — не значит переход к универсальности. Да, у нас и вправду есть язык, позволяющий мыслить абстрактно, модифицировать наше мышление и накапливать знания через поколения. Язык — революционный инструмент, впервые толкающий биологический вид за пределы сугубо генетической эволюции и открывающий новую нишу культурной эволюции. Но открытие новой ниши — опять же не обозначает появление универсальности. И конечно же из рассуждений Деннетте следует, что язык — вершина развития и после него никаких новых способностей уже не появится. Что крайне странно. И миллиона лет еще не прошло — секунда в эволюционном времени — как без особых структурных изменений мозг обрел способность символически мыслить. Правда в том, что мы понятия не имеем, что произойдет дальше — еще через миллион, десять миллионов, сто миллионов лет. Хороший способ понять, насколько ограниченным может быть наш язык, это подумать о красноте красного. Можете ли вы описать ее человеку, который видит мир черно-белым? А что насчет слепого человека, который вообще не знает, что такое визуальный опыт?
Еще один удар по нашей надежде на универсальность нанес Скотт Ааронсон, профессор математики из MIT. Он утверждает, что даже если мы полагаем, что Деннетт прав и мы способны к всеобщему пониманию, то получается, что мы все еще когнитивно замкнуты просто из-за ограниченности ресурсов. Вычислительная способность оказывается не менее фундаментальным ограничением, чем ограничение нашего языка:
Можно подумать, что если мы знаем, что что-то поддается вычислению, то степень эффективности этого вычисления — практический вопрос, особо не имеющий дальнейшего философского значения. ...Я предлагаю подробный разбор, почему это может быть ошибочно. В частности, я утверждаю, что теория вычислительной сложности — область, изучающая ресурсы (такие как время, пространство и случайность), необходимые для решения вычислительных задач, — приводит к новым перспективам в природе математических знаний, дискуссии о сильном искусственном интеллекте, вычислительному процессу, проблеме логическом всезнании. [4]
То есть даже если предположить, что язык — вершина развития и дальше ничего не будет, и что человек универсален в своем мышлении, то этого все равно мало. Super Nintendo может быть универсальным компьютером. Но в Assasin’s Creed вы на нем играть все равно не сможете. С учетом таких соображений аргументы в пользу универсальности человека выглядят неутешительными. Какими бы универсальными мы себе не казались изнутри, по всей вероятности, мы все же когнитивно замкнутые существа.
Муравьи и аналогии
Что из этого следует? Один, если не единственный способ представить что-то о продвинутых способах существования (ПСС) — это провести аналогию. Возьмем, к примеру, муравьев и попробуем представить, как они смотрят на нас, людей. И полученный вывод перенесем на наши возможные отношения с ПСС. Если бы мы были когнитивно универсальными, эта аналогия не сработала бы, поскольку и люди и продвинутые инопланетяне присоединились бы к «клубу» универсальных существ, а когнитивного разделения, которое существует между нами и муравьями, не существовало бы между нами и пришельцами. Но поскольку мы когнитивно замкнуты, это значит, что некоторые ПСС так же далеки от нас с точки зрения когнитивных способностей, как мы далеки от муравьев. Рассмотрим эту аналогию.
Признает ли муравей человека представителем более разумного вида? Такое трудно представить, поскольку у муравьев, безусловно, отсутствует «вид» как понятие. Я даже не уверен, что муравей может видеть всего человека одновременно. Соблазнительно сказать: «Ну, муравей, конечно, что-то видит, когда видит нас. Так что мы увидим что-нибудь, когда столкнемся с ПСС». Может быть, мы и видим что-то, но это не значит, что мы узнаем в этом нечто большее, чем окружающая нас среда. Чтобы оставаться верными нашей аналогии, мы должны быть осторожны и не наделить муравья нашей концептуальной структурой. Муравей что-нибудь увидит, но единственное, что он будет отличать, будет находиться в пределах его собственной концептуальной структуры. Вероятно, для него она больше похожа на «местность, по которой я не могу двигаться», «местность, по которой я могу двигаться», «карабкаться», «кусать!», чем «Вау, нога представителя более развитого вида, сейчас я на нее заберусь». Точно так же все различия, которое мы можем делать, лежат в пределах нашей концептуальной структуры. Предположить, что мы можем распознать ПСС, когда увидим его, значит предположить, что муравей может распознать более умный вид, когда он видит его. Не может.
Идем дальше. Когда мы пытаемся обстоятельно думать об ПСС, мы, вероятно, не способны вообще ничего сказать по существу. Возвращаясь к нашей аналогии, можно сказать, что у муравьев просто нет соответствующих мыслей о человеке, потому что у муравьев просто нет тех мыслей, нет тех эмоций, нет языка. Муравьи просто делают свои муравьиные дела, и это не имеет никакого отношения к людям. Точно так же мы делаем наши человеческие дела, в том числе и думаем, и это не имеет никакого отношения к ПСС. Соблазнительно предположить обратное и сказать: «Не, мы отличаемся от муравьев» или «Мы не такие тупые, как муравьи». Но при этом мы исходим из нашей когнитивной универсальности. А мы уже решили, что мы не универсальны. ПСС могут управлять такими процессами, которые так же далеки от человеческих мыслей/эмоций/языка, как человеческие мысли/эмоции/язык далеки от того, что происходит под маленькой черепушкой муравья.
В этой аналогии мы можем пойти еще дальше. Муравьи дают нам возможность заглянуть в будущее, скажем, на сто миллионов лет. Поскольку возраст Вселенной составляет порядка 13 миллиардов лет, вполне вероятно, что ПСС могут быть на миллиарды лет старше нас. Чтобы попытаться что-то о них педставить, надо сравнивать себя не с муравьями, а с камнями. Или вообще с пустотой. Мы склонны рассматривать сознание как высшее достижение природы. Но возможны ли вещи, выходящие за его пределы? Возникнут ли новые процессы, которые так же отличаются от сознания, как сознание отличается от бессознательной материи? Процессы, настолько же отличные от жизни, как жизнь отлична от неживой материи?
Витгенштейн и инопланетяне
Если серьезно отнестись к мысли, что мечты об инопланетянах — это на самом деле лишь наши ограниченные «муравьиные» дела, то вся концепция развитых цивилизаций и инопланетян распадается. Как муравьи не могут мечтать о цивилизации и науке, так и мы не можем мечтать о том, что движет ПСС. Такие понятия, как «инопланетянин», «жизнь», «цивилизация», «вид», «мысль», могут просто перестать применяться на этом уровне существования. Фактически, когнитивная замкнутость и наша аналогия, взятые вместе, заставляют нас прийти к такому заключению.
Это приводит нас к довольно радикальным выводам — даже если Вселенная наполнена жизнью, в ней может вообще не быть продвинутых цивилизаций. «Цивилизация» — это концепция, которую мы придумали и используем. Но через некоторое время она может полностью утратить актуальность и значение. И то, что происходит после, это то, о чем мы не способны говорить. Даже сама категория «ПСС» может уже ничего не отражать. Мы можем продолжать настаивать на том, что будут ПСС — но это все наши идеи, наш муравейник, наш взгляд на вещи. Один из самых известных философов XX века, Людвиг Витгенштейн, сказал: «О чем невозможно говорить, о том следует молчать». Это справедливо и здесь.
Но разве мы не можем сказать что-нибудь об ПСС? Когда мы строим аналогию «муравьи–люди–ПСС», мы получаем некоторое представление о том, что такое продвинутые инопланетяне. Но помните, что мы при этом должны быть маленькими муравьями, которые делают свои муравьиные дела и не могут иметь никаких релевантных мыслей об ПСС. Но если такая аналогия релевантна — разве мы в итоге не говорим хоть что-то об ПСС? Что это, противоречие, прадокс? Грэм Прист, профессор логики из Нью-Йорка, отмечает, что классическая логика подводит нас, когда мы говорим о непередаваемом [5]. По его словам, логика даже не является метафизически нейтральной, и действительно можно говорить что-то о невыразимом, даже если это может привести к парадоксу. Вот и мы приходим к парадоксу. Получилось ли у нас сейчас хоть немного заглянуть за край бездны, в глубочайшие загадки материи и в самые дальние уголки Вселенной и увидеть что-то кроме наших собственных недоумевающих лиц?
[1] John Wheeler as cited by John Hogan in The End of Science
[2] Chomsky, What Kind of Creatures are We? McGinn, The Problem of Consciousness
[3] Dennett, From Bacteria to Bach. See also ase.tufts.edu/cogstud/dennett/papers/mcginn.htm
[4] scottaaronson.com/papers/philos.pdf
[5] Graham Priest, One. See also https://www.youtube.com/watch?v=VCeKZU5IMi4