Глава 3.
Мне тогда в первый раз стало его немного жаль. Мотива жалости я не понимал, но позже ощутил, что он имеет какую-то странную архетипическую природу сочувствия заведомо, быть может, слабому герою в его битве с чудовищем – каким, конечно, я тогда не знал. Позволю себе отступить от рассказа и поделиться некоторыми размышлениями. Я встретил Бахметова в те самые дни (и это подтвердил значительно позже сам Сергей Александрович), когда он делал очень серьёзный для себя выбор. Конечно, я не мог и предположить, какие мысли бродили у него в голове, но чувствовал, по глазам его видел, что он будто нащупывает что-то, безусловно, самое важное для себя – нащупывает сосредоточенно, без вранья и игр с самим собой (что, не могу удержаться в комментариях, стало привычно в умах Востока и Запада). Бахметов как-то очень просто, чуть ли не по-детски простодушно старался определить смысл разворачивавшихся ситуаций и всё будто что-то высматривал, что-то высчитывал, молча складывая и вычитая нюансы реальности. Впоследствии, в дни нашего сотрудничества по делу об украденной коллекции Тихомирова (эта история, как и обстоятельства переезда Сергея в Москву, описана в двух следующих книгах), Бахметов рассказал мне о своих тревожных предощущениях за месяцы жизни в нашем городе, которые и стали причиной изменения всего уклада его жизни. То, что в его речах поначалу мне казалось надуманной метафизической символикой, вдруг и для меня стало обладать вполне конкретным смыслом и чёткой логикой всего происходящего вокруг.
Но мы отвлеклись от сюжета. После разговора в кафе я понёсся замыкать круг встреч с людьми, имевшими хоть мало-мальское отношение к делу Тёмы. Поскольку повествование здесь идёт совсем не о моей ежедневной и часто нудной адвокатской работе, сообщу коротко, что мне удалось встретиться с рядом лиц, одно из которых, выгуливая в достаточно позднее (или уже раннее – как удобно) время собаку, оказалось прямым свидетелем посещения подъезда Любы эффектно выглядящей дамой («царицей ночи», как выразился свидетель) лет тридцати, подъехавшей к дому в три часа ночи на спортивном авто (были названы даже марка и цвет машины) и вышедшей из подъезда к автомобилю спустя полчаса – то есть примерно в тот промежуток ночи, который был отмечен в протоколе осмотра тела убитой как время смерти.
Второе лицо утверждало, что Тёма выходил из дома Маши в шесть часов утра – это свидетельство, хоть и косвенное, наряду с прочим подтверждало мою уверенность в невиновности Ларгина. Сам же Тёма загадочно смолчал и после моего открытого вопроса – ночевал ли он в квартире Маши. Поистине, нет ничего хуже, чем иметь клиента, с которым нельзя обсудить даже вопросы его алиби; причём, я не мог понять и мотивы такой позиции! Все мои усилия могли пойти прахом из-за видимого нежелания Тёмы защищать себя. В нашем деле, однако, важен результат – лучшим же результатом в этой ситуации для меня, нанятого Марией Владимировной адвоката, мог быть, как это аморально ни прозвучит, только полный развал дела Любы на стадии следствия.
Я хорошо помнил недовольные реплики Фельтена в приватном разговоре о том, что Раевский нагло влиял на ход розысков; причём, следователь никак не мог сообразить, чего тот добивался – то ли желал засадить Тёму за решётку, то ли спасал его опять-таки непонятно для чего. Ясным было одно – у Раевского был свой интерес в деле, и этот интерес я мог и просто обязан был использовать для защиты Тёмы. Ну, в самом деле, в России ведь живём! Интуиция шептала мне, что Раевский пойдёт, не сможет не пойти на сговор; но, на всякий случай, скажу честно, я прикидывал и пару сценариев запутывания Фельтена. Кто был настоящим убийцей, меня, как адвоката, не должно было особенно и интересовать – чтобы выяснить это, нужно было начинать целое расследование, – утверждение же некоторых свидетелей давали мне право выдвигать очень серьёзные версии. Решив использовать свой неформальный ресурс, я встретился с Раевским; конфиденциально, но без подробностей изложил свои соображения и недвусмысленно подчеркнул, что на суде буду вынужден объявить о некоторых известных только мне фактах в череде событий той ночи. Видел я Евгения Александровича в первый раз и, конечно, и предположить не мог, какую роль он сыграет в моей жизни и жизни Бахметова. Раевский долгое время, не мигая, смотрел тогда в мои глаза, затем улыбнулся и протянул мне руку.
Продолжение - здесь.