Красноармеец Палко Корягин остановил свою усталую лошадь у какой-то безымянной речушки, привстал на стременах и, приложив руку к козырьку буденовки, стал пристально вглядываться вдаль. Вокруг, куда ни глянь, лежала лишь пустынная степь – ни одной души не наблюдалось на многие и многие километры. Лишь вдали, за рекой, догорали огни, да в небе ясном заря догорала… Куда подевалась выехавшая на разведку сотня, потерявшая отставшего от нее юного бойца Палко, оставалось только гадать.
«Заблудился, сука…» - подумал Палко Корягин.
Кинув стремена, Палко спрыгнул с лошади и, взяв ее под уздцы, пошел к воде – надо было напоить лошадь да себе флягу наполнить. Речушка была мелкой, причем, мелкой на столько, что для того, чтобы напоить лошадь, пришлось зайти на самую середину реки, едва намочив при этом полы шинели - как известно, у кавалерийской шинели полы весьма длинны. Напоив лошадь, Палко поставил левую ногу в стремя и, вскочив в седло и взяв повод, пустил лошадь легкой рысью. Хоть лошадь и была уставшей, но после водопоя горячую лошадь следует порысить, дабы избежать опоя – это знает даже самый тупой новобранец… К тому же, необходимо было срочно найти и нагнать свою сотню…
Не зная куда, Палко ехал практически наугад. Вскоре начало темнеть, а затем и вовсе наступила безлунная ночь. Вдруг Палко увидал почти на горизонте одинокий костерок и, не долго думая, направил к нему свою уже изрядно изможденную лошадь. Через полчаса Палко Корягин подъехал к костру, предварительно вынув из висевшей на ремне кобуры револьвер системы Нагана.
У костра, направив свой маузер на подъехавшего Палко, стоял какой-то весьма странного вида матрос.
«Анархист…» - догадался Палко.
Матрос и вправду выглядел странновато: широкие матросские клеши были заправлены в гусарские – укороченные и с галуном – сапоги со шпорами, а поверх тельняшки был надет черный доломан, снятые,по-видимому, с офицера 5-го Александрийского гусарского полка. На голове была бескозырка с надписью «Небздящий», а уж из-под бескозырки во все стороны торчали давно не мытые и не стриженные черные кудреватые патлы. Довершали облик матроса скрещенные портупеи: на левом боку висела офицерская – с гардой – шашка, а на правом – деревянная кобура маузера. В трех метрах от костра лежало строевое седло с сохнущим войлоком наружу потником, а чуть поодаль, во тьме, угадывался силуэт стреноженной, пасшейся лошади.
«Конные матросы… - подумал Палко Корягин. – Это просто сюрреализм какой-то…»
Вернее сказать, Палко вполне мог так подумать, если бы знал слово «сюрреализм». Однако, Палко не был образован, а посему слово «мать», как известно, являющееся окончанием одной весьма популярной в народе экспрессивной идиомы, гулким эхом отозвалось в его полупустом от природы черепе.
- Кто таков? – грозно окликнул матрос Палко. – Аааа… Вижу - из товарищей… Ну, проходь, проходь…
Матрос сделал пригласительный жест, не отводя, однако, свой маузер от пожаловавшего к нему гостя. Палко расседлал лошадь и, стреножив ее, отправил пастись. Наган же свой, подобно матросу, держал наготове. Матроса, как оказалось, звали Федор Щука, и был он командиром кавалерийской дивизии в армии батьки Сохно. Как и Палко, Федор заблудился и отстал от своих.
- Судя по карте, в этих местах вообще нету этих мест… – попробовал выразить свои мысли комдив Щука. Палко же в картах и вовсе не разбирался – до революции Палко работал коногоном в Юзовке, на шахте «Капитальная», а потому картам и прочим грамотам обучен не был.
Вскоре поспел чай. Палко достал из седельной сумки куль с сухарями, а у Щуки нашлись сало и махан.
«Неплохо же анархисты живут…» - подумал Палко, глядя, как Щука нарезал сало офицерским кортиком с «анной» на рукояти.
Нарезанные сало и махан вместе с сухарями разложили на постеленной на голой земле газетке. Чай разлили по кружкам. В тот момент, когда невольные сотрапезники уж было решили откушать, как вот тьме раздались шаги – кто-то пеший приближался к костру. Палко и Щука не сговариваясь направили свое оружие в сторону послышавшихся шагов. Через пару минут к костру подошел человек в офицерской форме, однако, без погон и ремня на шинели, сжимающий в руке пистолет марки «Кольт-1911».
Оглядев присутствующих у костра, прибывший мигом оценил обстановку:
- Что же… Как я вижу, мы все из различных противоборствующих сторон. И, похоже, все мы попали в одну и туже ситуацию – отстали от своих и заблудились в местах, не отмеченных ни на одной карте. Думаю, в данной ситуации нам необходимо, хоть на время, стать если не союзниками, то хотя бы соблюдать нейтралитет. Разрешите представиться, штабс-капитан Маев-Задунайский Максимилиан Аполлинариевич.
Не выпуская из рук пистолета, штабс-капитан вытащил из внутреннего кармана шинели бутылку с мутной жидкостью и присел за импровизированный стол.
- Ну-с, господа… Откушаем по маленькой?.. Правда, гадость еще та – из патоки… Как сказал мудрейший Соломон - есть время наливать в стакан, и есть время выпивать из стакана…
- За что пить будем? По какому поводу?.. – поинтересовался Палко Корягин.
- Только алкаши ищут повод выпить, дабы найти оправдание своей пьянке. – воодушевленный халявной выпивкой ответил Федор Щука, протягивая штабс-капитану кружку. - Причем, в первую очередь, оправдание самого себя перед самим собой. А я, вот, не алкаш, а потому могу выпить и без повода!
- Да, - в тон Федору отозвался Маев-Задунайский. - Надо постоянно работать над собой и стремиться побороть свои недостатки! К примеру, в детстве я совсем не пил алкоголь, но потом я переборол себя и избавился от этой привычки!
- Философы, что ли? – неодобрительно спросил Палко Корягин. – Не люблю я философов. Сейчас философия одна – революционная! Пуля в лоб – вот тебе и вся философия!
- В общем, - сказал матрос Федор, подняв свою кружку, - как говорят католики, In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti, amen! Что значит – во имя Патриса, филе и святаго спирта, аминь!
Расположившиеся у костра собеседники выпили, после чего закусили. Нервное напряжение между противниками по полю боя сказывалось вовсю. Матрос Щука держал под прицелом своего маузера штабс-капитана Маева-Задунайского, что сидел, направив свой кольт на Палко Корягина,в свою очередь не спускавшего с мушки своего нагана Федора Щуку. Таким образом, каждый, держа на прицеле другого, страховал себя от выстрела третьего, а третьего – от выстрела второго. Ибо если бы первый выстрелил во второго – тут же получил бы пулю от третьего.
Наконец бутылка была допита, а сало и махан съедены… Усталость и самогон взяли свое, и невольные собутыльники уснули. Вскоре погас и костер, отчаянно взметнув прощальную искру в темное, безлунное небо, густо осыпанное мириадами звезд.
Рано утром, когда только первые лучи солнца вылетели из-за горизонта, как бы на разведку, а само солнце еще даже не показалось, наши герои резко проснулись от того, что земля сотрясалась, казалось, от топота миллионов несущихся в диком галопе лошадей. Далеко на востоке стояла пелена пыли, скрывавшая источник дикого топота. Стреноженные лошади матроса Щуки и Палко Корягина пропали - по-видимому, они давно почуяли неладное и, разгрызши путы, ускакали от беды прочь. Пылевое облако, издававшее адский топот, стремительно приближалось. Вчерашние собутыльники, поняв, что бегством им уже не спастись, сжимая в руках оружие, ждали приближения неизвестного, что скрывало облако пыли. Одно было ясно точно – это была не конница.
Вскоре облако пыли приблизилось настолько, что уже можно было разглядеть то, что повергло в ужас героев повествования; то, от чего даже ленточки бескозырки матроса Щуки встали дыбом. В сторону кострища, где стояли Палко Корягин, Федор Щука и Маев-Задунайский, надвигалась многомиллионная стая гигантской саранчи - отдельные особи явно достигали размера среднего быка. Саранча была какого-то мерзкого, бесцветно-бледного оттенка мертвечины, с огромными, безглазыми головами, а из разинутых пастей торчали длинные и острые зубы, подобные щукинскому кортику.
С ужасом глядя на стремительно приближающееся сатанинское полчище, штабс-капитан Маев-Задунайский дрожащими от страха руками вытащил свой кольт, сунул ствол кольта в рот и нажал на курок. Выстрел мигом разворотил череп штабс-капитана, забрызгав мозгами оного Палкину шинель. Палко с ужасом глянул на бездыханное тело Маева-Задунайского, с брезгливостью скинул свою шинель наземь и пустился на утек, оглядываясь через каждую секунду. Оглядываясь, Палко видел, как ужасные челюсти гигантской безглазой саранчи на куски разорвали и поглотили тело штабс-капитана. Палко видел, как матрос Щука, расстреляв по наступающим чудовищам многозарядный боекомплект своего маузера, выхватил шашку и отчаянно кинулся в неравную атаку, но тут же был разорван на куски и поглощен. Палко убегал, но ноги его не слушались и заплетались. Наконец чудовища настигли Палко, схватили его своими мерзкими лапами и, потянув в разные стороны, разорвали на множество частей. Оказавшись в пасти одной из тварей, Палкин череп хрустнул, как орех, отчего Палкины мозги брызнули в разные стороны, а вылетевший глаз упал на землю и закатился под камень, незамеченный безглазыми чудовищными тварями.
Палкин глаз лежал и с ужасом глядел на бегущее мимо него огромное стадо сатанинской саранчи. Наконец стадо закончилось, но то что увидел Палкин глаз, было не менее ужасно – за стадом саранчи шел не менее ужасный Пастух. Огромного роста – метров под тридцать, похожий одновременно на Сатану и на Троцкого, покрытый кровавыми разводами, Пастух напоминал адскую тварь, сошедшую с полотен Босха, чьи репродукции на антирелигиозных лекциях показывал комиссар товарищ Ф.У. Рманов. На гигантском животе Пастуха кровоточило резаное ножом слово «Революция», а грудь украшали вытатуированные профили Маркса, Энгельса и Ленина. Голову Пастуха венчали дьявольские рога, а на лбу зловеще поблескивала пентаграмма. Чудовище шло за стадом гигантской саранчи, погоняя его огромадным кнутом из пропитанной кровью сыромятной кожи. Пастух шел вслед за стадом саранчи по кровавому следу и грязной рукой соскребал вместе с замлею человеческие и не только останки, пропущенные саранчой, и отправлял себе в рот, жадно смакуя и чавкая, отчего кровь и плоть его жертв стекали по его губам и подбородку. Сатанинский Пастух был обнажен и, раскачиваясь, шел на своих кривых ногах, отчего его гигантские тестикулы раскачивались в такт его шагам, подобно адскому колоколу. Рядом с Пастухом, помогая ему гнать сатанинское стадо, блистая острыми и кровавыми клыками, бежали на своих мохнатых когтистых лапах не менее чудовищные пастушьи волкодавы-репрессии, также подбирая различные кровавые останки и кости. Все это сопровождалось невыносимой трупной вонью и ужасным смрадом.
Вдруг чудовище остановилось, увидав Палкин глаз, полный ужаса и отчаянья, и протянуло к нему свою мерзкую руку. Зажав Палкин глаз двумя пальцами, Пастух поднес его к своему лицу и заглянул в него, отчего душа Палкиного глаза ушла в самые пятки. Затем Пастух сунул глаз себе в пасть и разжевал его своими гнилыми зубами. Палкин глаз лопнул, и Белый Свет для Палко Корягина погас навсегда…
Умирая, преданный делу рабоче-крестьянской революции, пламенный комсомолец и красноармеец Палко Корягин так и не понял, что революция пожирает не только своих врагов, но и своих детей…