1905
…В феврале в Москве террорист Иван Каляев бомбой убил московского генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича Романова. Последние два месяца перед покушением Каляев жил в Сергиев Посаде, где мы жили. Убийство кн. С. Романова на фоне революции 1905-го отразилось в литературе. Николаю II, якобы, советовали в связи с революционной ситуации в стране «пораскинуть мозгами», на что тот, якобы, отвечал: « Да вон дядя Сережа раскинул мозгами, а потом их не собрал». Тем не менее, после ареста Каляева все неблагонадежные жители Сергиева Посада были проверены. В марте 1905 состоялся обыск на квартире и у нас. Мои старшие братья скрылись из города, уйдя в подполье. Сцена обыска мне запомнилась, хотя мне было два года. Жандармы тщательно перетрясли все. Помню толстый усатый околоточный схватил мою любимую книгу Пушкина «Сказки о царе Салтане». В ней был рисунок, где князь Гвидон в виде шмеля с короной на голове летит к отцу. Жандарм, увидев эту картину, воскликнул: «Оскорбление Его Императорского величества», и приказал книгу приобщить к конфискуемым вещам. Помню, что я отчаянно ревел, но ничего не помогало.
…Через несколько дней возник пожар в соседнем деревянном строении. Пламя било в окно нашего дома. Помню, как мать на коленях перед иконой клала земные поклоны, и я тоже молился и кланялся. Выручила, однако, работа пожарников под руководством брандмайора Д.И. Донского, а также ряд деревьев, расположенный между домами. Помню, как на утро отец устроил угощение для пожарных: каждый получил по стакану водки, по калачу и по куску колбасы. Они входили друг за другом у прилавка нашего магазина, получали свою порцию, крякали, выпивали, благодарили и закусывали. Для Донского было, видимо, отдельное угощение, которого я не помню.
1910
…В Сергиевом Посаде у моих старших братьев были какие-то нелегальные знакомства. Подпольщики. В родительском доме появлялись неизвестные мне люди, жили какое-то время, потом исчезали. Помню «человека в крылатке» (в плаще с застежками в виде двух львиных голов). Помню какого-то старого балетного актера, который поразил меня, семилетнего, своими балетными пируэтами.
1927
Очень характерен для настроения – мировоззрения тогдашней молодежи следующий факт. В техникуме Лиза подавала заявление в Комсомол. Ей отказали якобы за мещанство – красила щеки, но это было неправдой – у нее был естественный яркий румянец.
1928 и далее
С самого начала нашей совместной жизни Лизу не покидало стремление к независимости, желание работать. Она стала на учет биржи труда, но работы преподавателя не нашли и была привлечена к рабочему ликбезу. В связи с отъездом осенью 1929-го ее работа далее не продолжилась. Но немногим позже она устроилась копировщицей в Управлении Колхозстроя. Но тут и я вынужден снова переехать. Третью попытку работы Лиза делает уже в Куйбышеве. В 1938-39 она поступает на курсы стенографии. При клубе 1905-го около полугода изучает эту науку, но осенью 1939-го начинается финская кампания, и клуб занимает под госпиталь. А курсы закрываются. Тогда Лиза берется за заочное обучение (не союзных курсах черчения). Она готовит чертежи, отсылает в Москву, получает отзывы. Эта учеба сорвана войной 1941-1945. Пятая попытка Лизы к самодеятельности была вызвана тяжелым материальным положением, когда она осталась с двумя ребятами одна. С 7 октября 1942 по 9 сентября 1944 она была донором Куйбышевской областной станции по переливанию крови, и 15 раз за это время сдавала свою кровь. Все годы нашей совместной жизни она тоскует по государственной службе и сожалеет, что не работает.
ВДОГОНКУ
В 1937-м дед, получивший свой трехлетний срок заключения еще в 1931-м, отправился строить плотину между Жигулевских ворот и, ежу понятно, оказался в Куйбышеве. А его жена Лиза, моя бабушка, на тот момент осталась в Дмитрове. Дед пишет:
«Вскоре после моего отъезда в Куйбышев Лизу вызывает следователь ОГПУ. После «выдержки», во время которой Лизу была дрожь из-за сомнений, начинается допрос: где я, когда и куда уехал, был ли судим и т.д. Потом выясняется, что это только предисловие. Речь шла об одной женщине, которая жила в одном с нами доме и по просьбе которой (за ее неграмотностью) Лиза написала от ее имени письмо ее родным. Женщина эта была как-то связана с моим знакомым, дело о котором еще, видимо, не было окончено. Сам случай характерен для атмосферы тех лет и методов работы органов. Сама Лиза этот случай не забудет до смерти».