Годы жизни: 1924-1989
Надпись на памятнике: "Твоя безграничная любовь к детям и внукам, бескорыстное служение людям – навсегда в наших сердцах…. "
Звонок будильника с давно треснутой, передней, пластмассовой крышкой, поцарапанной когтями злобного кота Мурзика, такого же старого как я, разбудил меня как обычно ровно в шесть утра. Я не знаю, какой сегодня день недели, выходной или будни, а может быть какой-нибудь очередной праздник свободы и равенства? Нет, я не в маразме и не в беспамятстве – я мама, бабушка, давно не работающая и проживающая в трехкомнатной квартире, где у меня маленькая восьмиметровая комнатка со скрипучим старым диваном, который если не сложить утром, то не будет прохода к окну. С накрахмаленными, развивающими от сквозняка от форточки занавесками, с новым трех полочным комодом, купленного заботливым сыном и стоящим на нем старым черно-белым телевизором. Новый, купленный на скопленную мной пенсию цветной, горделиво стоит в большой комнате, где хозяйничают сын и сноха, которую пятнадцать лет назад, так горячо любимый, вечно избалованный «мой котеночек» привез из небольшого городка где-то на Урале, где он проходил срочную службу.
Каждый мой день как две капли воды похож на предыдущий, а следующий будет похож на прошедший. Быстро проскользнуть в ванную, успеть умыться до того как взрослые начнут собираться на работу, а внуки в школу. Если стоит чуть замешкаться - услышишь громкий стук в дверь, от него хрупкие стекла в двери жалобно начинают позванивать… «Ну чего нельзя после нас помыться? Целый день будешь дома сидеть… Ничего не делать….» Круг головы и пелена, вдруг вмиг застилая черной вуалью глаза, заставили меня присесть на корзину с грязным бельем, ноги подкосились и предательски задрожали. Рука, опирающаяся на край корзины, нащупала краешек футболки внука Ванюшки. Полная корзина... Быстро рассортировав белье по цвету, оттерев пятна краски, пластилина и еще чего-то невообразимого с маек, футболок, трусов внуков, засунула первую партию в машинку и бегом-бегом на кухню, надо успеть кашу сварить к завтраку.
Звук падающей крышки от кастрюли, как эхо влетел в ухо и казалось с еще большим звоном вылетел из другого. «Ну неужели нельзя тише? Единственный выходной… Можно мне поспать….Кому нужна ваша каша в такую рань… Каждый день одно и тоже…» - визгливый голос снохи опять с шумом влетел в ухо и уже глухо вылетел из другого. Да уж точно, у тебя одно и тоже каждый день. Приходишь с работы, на плите все готовое. Суп, с плавающими кусочками ароматной курочки и тугой свежо-скатанной моими морщинистыми руками желтоватой лапшой, сверху заботливо посыпанный зеленым, высушенным на подоконнике в моей комнате еще летом укропом. Пюре, полчаса сбиваемое старым с отбитыми, облупленными пластиковыми краями миксером. Новый, купленный снохой и используемый ей только тогда, когда она в очередной раз вычитав в журнале супермодный рецепт, супер вкусного торта, объявляя всем, что она идет готовить, проводит два часа на кухне, оставляя в жирных пятнах пол и гору перепачканной посуды, стоит в коробке на верхней полке кухонного шкафа, который так высоко подвешен к самому потолку, что я при большом желании им попользоваться, ни за что его не достану. Гуляш, с густой коричневой подливкой, аккуратно порезанные кусочки говядины, плавающие в ней, еще с вечера которую я достала из холодильника и поставила в тазик у себя в комнате, заботливо прикрыв полотенцем, чтобы этот вонючий кот не смахнул на пол размораживающийся кусок и не стал торопливо озираясь слизывать и кусать сочную мякоть. А в холодильнике остывает компот, сваренный из замороженных, сочащихся кровавой жижей, купленных на стихийном рынке у бабулек возле магазина, вишен и пропитывается в тарелочке чуть политая уксусом, хрустящая, беловато-зеленая капуста, нарезанная соломкой большим тесаком, который я каждый раз после использования прячу у себя с вечно открывающимися дверками шкафу. Каша, в которую засунула пять кусочков желтоватого, пахнущего маргарином масла, дымиться под так не вовремя упавшей крышкой. Чайник вскипел. Заварка в прозрачном чайнике перестала исполнять завораживающий танец, плавно опускаясь на дно и взлетая с неведомой силой вверх. Хлеб, тонко нарезан, так любит сыночек, чтобы прямо просвечивал, а как сделать такие кусочки, если ножи, лежащие в деревянной подставке, все дано затупились. Сама я пробовала водить ими сквозь железные колесики точилки, но ничего не получилось, а «котенок» каждый раз на мою робкую просьбу подточить ножи отмахивается «Потом.. Потом…». Но сегодня вроде получилось. Щелкнула стрелка часов и заставила меня поднять глаза на циферблат. Девять часов. Как медленно я стала все делать или время так быстро стало бежать? Я налила в мою треснутую, но такую любимую, белую, с выдолбленными розовыми цветочками кружку заварку. Руки предательски опять трясутся, сколько капель наделала на только что протертой мной столешнице. Пойду к себе, посмотрю новости. Если сегодня, как я поняла выходной, можно сходить на рынок, купить продукты, на рынке еще можно что-то купить, в магазинах «шаром покати». Список надо было составить вчера, когда дома никого не было, сидя на кухне, открывая шкафчик за шкафчиком, тщательно проверяя, что в каждом мешочке и чего осталось после последнего похода на рынок. Включив телевизор, увидела, как на сцене танцуют два мужика почему-то одетые в женские платья и в платках на голове, но музыки нет. Громче надо сделать… «Опять твоя маманя телевизор не свет ни заря на полную катушку врубила…. Мне дадут в конце концов в этом доме поспать….» Странно – звук музыки из телевизора не слышу, а голос снохи, как у свиноматки, которую резать ведут, прекрасно слышу…..
- Баб, дай рубль, - в дверь просунулась рыжая голова старшенького внучка Сашки. - Зачем тебе? -Пойду, прогуляюсь, сил нет, эти вопли слушать… Знаю я внучок, какая прогулка у тебя сейчас будет, дойдешь до ларька на углу, купишь пачку сигарет в синей упаковке с взлетающей вверх ракетой и криво нарисованными звездочками. В космос, что ли их отправляют или из космоса присылают? Торопливо зайдешь за угол дома, жадно затягивая большими глотками первую, плохо раскуриваемую сигарету, будешь оглядываться по сторонам, чтобы кто из знакомых тебя не засек. Как только родители не замечают этого едкого табачного дыма, который пропитал все школьные рубашки их старшенького? Достала из слегка потертой, кожзамовой сумки такой же потертый кожзамовый кошелек, чуть смятый желтый рубль. Что-то голова кружиться и кружиться…. Посижу чуток, потом пойду….
Людской гул в актовом зале нашей швейной фабрики взлетал к потолку, с нарисованными на нем корявой рукой штатного художника портретам странных женщин в косынках и нелепых треугольных платьях, почему-то с граблями в руках, и глухо падал вниз в ряды толпы. Сегодня отчетно-перевыборное собрание. Будем выбирать нового профорга* (Профорг – выборный руководитель первичной профсоюзной организации внутри крупного предприятия в СССР) фабрики. Какое интересное слово выбирать? Можно выбирать пакет свежего молока в магазине, пытаясь рассмотреть, что там выдолбили сбоку на упругом, бумажном, сине-белом, треугольном пакете. А можно выбирать человека (невесту, например) или, как сейчас, профорга. Хотя правильнее было бы избирать, но у нас проверочное слово выбор (кому повезет в этот раз?), а не избор….
Я сижу в десятом ряду зала, после ночной, тяжелой смены.Голова кружиться от голода и желания спать.Смена длилась двенадцать часов, вместо положенных восьми. За переработку ночью хорошо платят, а я откладываю с каждой зарплаты четверной (25 рублей), чтобы осуществить мечту мою и моего котеночка – поехать в Сочи, увидеть какое оно Черное море. Я разглядываю свой черный, весь в мелких обрывках ниток, рабочий халат, поправляю синюю, в мелкий белый горошек косынку, которая вечно сползает мне на лоб, уже прорезанный первыми, мимическими морщинками, от того, что я постоянно его морщу думу думая: «Что сегодня на ужин приготовить? В холодильнике синяя курица, купленная в магазине при фабрике и начатый мешок серых макарон, которые после варки становятся еще жестче и серее, и при поедании никак не хотят проваливаться, а прилипают к небу всей своей липкой вермишелевой спинкой». Сквозь шум и выкрики с мест: «В тюрьму его… Проворовался.. За растрату….», я понимаю, что предыдущий профорг Степаныч, вечно пробегающий по цеху с распахнутым, серым халатом, из-под которого торчат не глаженные, с расстегнутой ширинкой, чуть спущенные, подпирающие круглый, пивной животик брюки, на лбу очки в серой роговой оправе, увеличивающие его маленькие, вечно бегающие, юркие глаза раза в четыре раза, и с красной папкой под мышкой, с золотыми выбитыми буквами «На подпись», проворовался. Как обычно из профсоюзных взносов, которые бухгалтерия каждый месяц аккуратно вычитает из нашей кровно заработанной заработной платы, Степаныч купил себе стройматериалы на дачу, а списал на ремонт пола зала, в котором мы сейчас заседаем. А путевку, на вожделенное мной море, которую нашей фабрике выделили вышестоящие, профсоюзные органы, отдал не передовику Васильевне, у которой четверо детей и муж – инвалид, а бережно принес в голубом конверте своей любимой женушке Машеньке, которая насиживает и без того свою большую попу в нашей бухгалтерии, и Машенькой ее назвать с каждым днем ставиться все сложнее и сложнее, разве что Маняней.
Глаза слипались, хоть спички в них вставляй, во рту пересохло, хотелось пить, есть и спать, а не слушать про новую кандидатуру профорга, какой он кристально честный партиец и как нам с ним будет хорошо и весело жить и дети наши все поедут в лагерь обязательно в жарком июле, а не в холодном и дождливом августе, после которого нужно долго лечить их от свисающих соплей и ухающего кашля по ночам. «Переходим к награждению ударниц труда!» - звонкий голос выхватил меня из полудремы и в очередной раз заставил поправить съехавшую на лоб косынку. Так понятно, собрание подходит к концу, можно будет забежать в продуктовый магазин на углу нашей хрущевки, купить «дунькину радость», так моя соседка по этажу и соседка по станку в цехе фабрики называла слипшиеся конфеты-подушечки, густо обсыпанные сахаром. Дома попить горячего, обжигающего чая с молоком, макая в него конфеты и обсасывая после этого свои потрескавшиеся пальцы, с расслоенными, коротко отстриженными ногтями. Резкий толчок в бок выдернул меня из сладких, конфетных мечтаний. «Спишь что ли? Иди… Тебя вызывают… Награждают тебя… Радуйся….». Меня? Награждают? На ходу поправляю злосчастную, вечно сползающую косынку и края распахнувшегося халата, потирая и правда заспанные глаза, я поднялась на сцену. «Поздравляем от всего коллектива! Вручаем Вам как ударнице социалистического труда – путевку на море! Ура, товарищи! Ура!» Хлопки рабочих натруженных рук, прокуренные, охрипшие голоса все слилось в единый поток, который как на воздушных руках вынес меня из актового зала и понес вперед домой. Я летела по улице грязного, осеннего города, не замечая ни моросящий дождь, ни покрытый изморозью лужи, ни серые кирпичные здания. Все вокруг было окрашено красными, оранжевыми, ярко желтыми красками радости и счастья, переполняющего меня. Море… Я с котенком увижу море… Ну и пусть зимой.. Там не бывает зимы, там вечное лето… Вечно зеленое лето… Я, в белой шляпке, стою на пирсе, волны густой пеной бьются о берег, галка неспешно переваливается с боку на бок, спутанные водоросли выносит на берег и смывает потоком волны обратно….. Мое лицо светиться от едва мерцающего, южного солнца, пробивающегося сквозь облака…
Телефон в красном пластиковом корпусе, с затертым диском от засованных пальцев, издавал протяжные, громкие трели.
- Папа, ну возьми трубку. Оглохли что ли? Бабушка на рынок ушла, - младший сынок Ванюша на секунду высунулся из своей комнаты и быстро юркнул обратно.
-Алло, слушаю… Да… Да….Понял… Еду….
- Наташ, одевайся, мама на рынке умерла, прямо возле рядов с колхозным творогом и молоком….