Сначала нужно доехать до конечной остановки метро, потом пересесть на автобус и снова — до конца. Затем придется долго идти между стандартных московских многоэтажек. Здесь и живет Анна Васильевна. Она — пенсионерка, всю жизнь проработавшая в детском саду. На лето из московской квартиры она уезжает в Гусь-Хрустальный: там бревенчатый дом, огород и родина. Там — молодость. Там, в шкафу, хранятся фотографии из «другой» жизни. В Москву она их не берет: это было бы слишком больно.
На фотографиях — военный летчик. У него внешность человека с плаката, рассказывающего о преимуществах советского образа жизни: ясный взгляд и открытое лицо. А ведь он и был настоящим советским человеком. Тогда это понятие включало в себя честность, ответственность и верность.
Вот он возле школы. На пиджаке — комсомольский значок. Разумеется, он был комсоргом. Рядом с ним комсомолка с косичками — Аня, в будущем Анна Васильевна. Он дал ей рекомендацию о приеме в комсомол. Вот он курсант летной школы. А вот — уже офицер. Приехал делать ей предложение. Но у нее была железная воля молодой девушки: побудь, говорит, офицером, не обремененным семьей. А вот они в Перми — молодые и счастливые. Сюда его распределили в недавно образованную дивизию. Он был летчиком-истребителем. Она — воспитателем в детском саду.
Вот его последняя фотография, за неделю до гибели.
Всегда улыбался, а тут вышел какой-то строгий, совсем не похожий на себя. А вот — фотография из личного дела. Она и вышла на первой полосе газеты «Правда», где писали, что его наградили орденом Боевого Красного Знамени. Это был первый указ, подписанный Леонидом Брежневым в ранге председателя президиума Верховного Совета СССР. В газете не было сказано, что Сергей Сафронов награжден посмертно. Его смерть практически засекретили. Она не вязалась с победными фанфарами в честь поимки летчика-шпиона Пауэрса.
Пермь. Аэродром Сокол
В 1957 году, после подавления выступления партийной группы Маленкова-Молотова, город Молотов стремительно переименовали обратно в Пермь. Моментально сменили вывески и печати, но людскую психологию за одну неделю не изменишь. Многие по привычке продолжали называть Пермь Молотовым. Да и атмосфера осталась прежней — жесткой и суровой.
1960 год был черным для пермских летчиков, летавших на истребителях. В январе погиб командир эскадрильи Станислав Архипов. В феврале разбились два летчика в одном самолете: Костенко и Колуков. Костенко пытался катапультироваться, но не хватило высоты. В апреле снова авария со смертельным исходом. Погиб Владимир Карчевский. Четыре месяца 1960 года — четыре смерти.
Военные летчики жили тогда преимущественно в комнатах — по две семьи на квартиру. Часто собирались вместе: праздники отмечать, да и просто так, поговорить. Однажды также собрались, помянули погибших, и Сергей Сафронов сказал:
— Кто следующий?
Летчики молчали, а женщины завозмущались. Не зови беду, она сама придет.
Первое мая планировали отметить в комнате у Сафроновых — она у них была большая и светлая. Сергей и Анна к празднику приготовились: накупили белого молдавского вина. Как-то они попробовали вино «Лидия», и очень оно им понравилось.
— Давай теперь будем только вино пить.
— Давай.
Боевые тревоги случались часто. Вот и 1 мая решили, что она — проверочная, чтобы в праздник не расслаблялись.
В тот день дежурство несли заместитель командира эскадрильи Борис Айвазян и старший лейтенант Сергей Сафронов. На двух истребителях МиГ‑19 они понеслись в свердловский аэропорт Кольцово.
Ни днем, ни вечером самолеты не вернулись. Пермь, как обычно, весело праздновала 1 Мая — с демонстрацией, песнями и плясками под проигрыватель.
Пришел с работы сосед по квартире, тоже летчик. Говорит Анне:
— В Кольцово плохая погода, самолеты не выпускают.
— А праздник у нас?
— А что праздник? Вернется Сергей, тогда и будем у вас праздновать. Пойдем с нами!
— Да нет уж, я Сережу подожду. Прилетит, тогда и пойдем.
Сергей не прилетел.
На следующий день в гарнизоне была какая-то странная тишина. Обычно гармошка играет, веселье… А тут — то здесь, то там люди стоят и тихо разговаривают. Анна вышла на улицу гулять с трехлетним сыном. Смотрит, идут к ней врач с командиром полка. Сердце так и екнуло: «Что-то случилось». Она хорошо знала, как семье сообщают о гибели летчика. Но вроде бы миновало:
— Пойдем, — говорят, — покажешь, где N живет.
Анна и пошла, ведь N был их соседом по квартире. А им нужно было ее с улицы увести.
Сообщили.
— И больше я ничего не помню, — голос Анны Васильевны и сейчас, спустя 42 года после трагедии, дрожит.
Пешавар (Пакистан). Аэропорт Бадабер
Обстановка на военном аэродроме была нервозной: облачность вот уже несколько недель не давала возможность вылететь самолету-разведчику. 1 мая был последний день, когда полет был возможен. Позднее — ни в коем случае. Так Америка готовилась к парижскому саммиту по разоружению.
Сверхсекретная программа воздушного шпионажа, финансируемая из бюджета США, велась под прикрытием изучения погодных условий.
Специально для этой программы был создан самолет «Локхид У-2», который еще имел название «Черный ангел» из-за специальной окраски, которая делала его невидимым для советских локаторов. На самолете был установлен двигатель J-57С производства Pratt&Whittney, который позволял ему совершать длительные перелеты на высоте 20 км, что делало его неуязвимым — советские самолеты тогда выше 15—17 км не поднимались.
С 1956 года эти самолеты-разведчики летали над СССР. Всего было совершено около 30 полетов: например, в районе Ленинграда были сфотографированы верфи, где строились подводные лодки, в районы Москвы — аэродромы, но больше всего их интересовали ракетные полигоны. Советские службы ПВО американские самолеты не видели. Только однажды советский летчик в своем докладе написал, что видел высоко над собой еще один самолет и даже нарисовал его. Ему не поверили: «Таких самолетов не бывает». Техника совершенствовалась, и наконец ПВО стали замечать «невидимки», но сбить все равно не могли: снаряды зенитных орудий разрывались на высоте 14 км. Советская сторона делала резкие заявления в закрытых нотах. Американцы удивленно поднимали брови: это не мы, и самолеты не наши.
1 мая, в последний день перед мораторием на полеты, погода наконец-то установилась. Для 31-летнего летчика Фрэнсиса Пауэрса этот полет был рядовым, хотя и тяжелым: ему предстояло повторить один из своих прежних полетов над СССР — 8 часов в воздухе с включением фотоаппаратуры в нужных точках, затем приземление в Норвегии.
Пролетев над Ташкентом, Сырдарьей и Аральским морем, Пауэрс повернул на север. Позади была почти половина пути. Все шло привычно.
«Неожиданно я услышал глухой взрыв и увидел оранжевое сияние. Самолет вдруг наклонился вперед носом, и показалось, что у него отломились крылья и хвостовое оперение. Господи, в меня попали!» — так Пауэрс впоследствии описал произошедшее.
Катапультой Пауэрс не стал пользоваться, потому что один из техников авиационного завода предупредил: под пилотским креслом вместо пиропатрона может быть заложена взрывчатка. Когда машина стала отвесно падать, он смог откинуть фонарь кабины, и его струей воздуха унесло в сторону. Спустя сорок лет российские газеты описывали это так: «Очки на шлемофоне покрылись инеем. Пауэрс потерял ориентацию и не имел ни малейшего представления, как быстро он падает и близко ли земля. Когда он собрался открыть парашют, тот раскрылся автоматически. Падение прекратилось, пилот завис в воздухе. Рядом пролетали обломки самолета, падавшего на землю; внизу были лес, озеро, невдалеке деревня; по дороге двигалась машина. Летчик предположил, что она направляется к месту падения, чтобы его задержать».
Это были жители одной из деревень Свердловской области. Они думали, что это космонавт, что случилась какая-то беда, и нужна их помощь. Они даже представить себе не могли, что это иностранный шпион. Ему помогли погасить парашют и спросили, что случилось. Он ответил на иностранном языке и отрицательно покачал головой. Местный житель хотел узнать, сколько их человек и потому показал сначала один палец, а потом два. Пауэрс показал один палец и ткнул себя в грудь. Летчика повезли в поселковый совет, откуда его забрали сотрудники КГБ.
Свердловск. Аэропорт Кольцово
Через 32 минуты Борис Айвазян и Сергей Сафронов уже были в свердловском аэропорту. Самолеты заправили горючим.
Борис Айвазян: «Быстрее наполнили баки истребителя Сергея. Как ведущий, я пересел в его машину в готовности взлететь по приказу на перехват противника».
Около часа им пришлось ждать. На аэродроме оказался истребитель Су-9, который перегоняли с завода в часть. Он мог подниматься на высоту 20 км. Летчику, пилотирующему Су-9, дали задание таранить самолет-шпион. По сути, его послали на смерть, но он сказал: «К тарану готов. Единственная просьба — не забыть семью и мать… Все будет сделано». К моменту, когда Су-9 догнал самолет Пауэрса, заработали ракетные и зенитные установки, и летчик получил новый приказ: уходить. Когда стало ясно, что U-2 вышел невредимым из зоны огня, у советского самолета, сбросившего топливо перед тараном, уже кончалось горючее, и он с трудом дотянул до Кольцово.
Командующий истребительной авиацией армии ПВО приказал поднять МиГи Айвазяна и Сафронова, однако не сообщил об этом на командный пункт, поэтому в зенитных частях не знали, что в воздухе есть советские истребители. Там считали, что все самолеты и вертолеты СССР по команде «ковер» находятся на земле.
К этому моменту обстановка накалилась до предела: шел третий час, как офицеры и солдаты во всех зенитных ракетных, истребительных авиационных, радиотехнических частях и подразделениях СССР были подняты по тревоге. На Центральном командном пункте войск ПВО страны собрались все высшие чины. Телефонные звонки от министра обороны маршала Малиновского, из Кремля и лично от Никиты Хрущева следовали один за другим. Содержание их было примерно следующим: «Позор. Страна обеспечила ПВО всем необходимым, а вы дозвуковой самолет сбить не можете! Это нужно сделать любой ценой!» На что маршал ПВО якобы отвечал: «Если бы я мог стать ракетой, то сам полетел бы и сбил этого проклятого нарушителя!»
В U-2 уже попали, но об этом еще никто не знал. Даже сами зенитчики. Обломки падающего самолета приняли за продолжение полета, поэтому о том, что самолет-шпион сбит, на командный пункт сообщили только минут через тридцать.
Путь советских истребителей лежал через огневую зону другой военной части, у которой аппаратура опознавания самолетов «свой-чужой» была неисправна. По ним открыли огонь.
Борис Айвазян: «Во время учебных полетов я месяцев шесть выполнял роль цели, меня перехватывали товарищи по полку. Чаще просили подольше подержаться на высоте. Садиться порой приходилось почти с пустыми баками, все время увеличивая угол падения, почти падая. В тот раз я так и решил приземлиться, применив наработанный прием. «Захватить», видимо, ракетчикам было меня трудно, резкое пикирование есть резкое пикирование, своего рода противоракетный маневр...»
Тем временем в поселке Дегтярка Свердловской области шла праздничная демонстрация. Люди видели, что к летящему самолету словно тянется огненное полено. Думали, что это какое-то праздничное представление. Вдруг из самолета начал идти дым, а сам он стал заваливаться в сторону леса. Вся демонстрация стала кричать летчику: «Прыгай!»
Наверное, Сергей Сафронов хотел катапультироваться: кнопка фонаря была нажата, а вот вторую кнопку он нажать не успел. Катапульта сработала уже при ударе о землю — его подбросило на двадцать метров вверх.
Все побежали к месту падения самолета. Стали пульс у летчика проверять, нашли документы… Через 15 минут прилетел вертолет, жителей разогнали, а место падения самолета оцепили. Летчика увезли с собой.
Борис Айвазян: «Сразу после полета ко мне подошел незнакомый подполковник и дал дельный совет: по свежим следам описать все, как было. Мне это пригодилось, когда прибыла комиссия, возглавляемая генералом Павлом Кулешовым. И меня стали тягать из одного генеральского кабинета в другой. И каждый требовал письменно изложить, как протекал полет. Но, в конце концов обошлось. Когда в газетах был опубликован указ о награждении отличившихся при пресечении полета U-2, ко мне подошел командир полка и сказал: «Что ж, Сереже награда — орден, а тебе — жизнь...»
Москва. Кремль — Вашингтон. Белый дом
Живой американский летчик с полным набором шпионского оборудования: пистолет с глушителем, яд, пачки денег и т. п. был настоящим подарком для руководства СССР. Помогла в этом и администрация США, которая через 5 дней после инцидента, думая, что пилот погиб, а самолет уничтожен, обвинила советскую сторону в агрессии против мирного заблудившегося самолета, который выполнял научные метеорологические исследования.
Теперь Хрущев мог делать с ними все, что хотел. И он отыграл эту карту на все 100%: «Где же Ваше слово, господин Эйзенхауэр?! Где же Ваша элементарная честность?! Мы не можем верить господам империалистам, у них нет ни чести, ни совести! Если летчики-шпионы вновь появятся над нашей страной, то их ждет судьба Пауэрса (…) Самолеты американцев мы переплавим в наших домнах, их металл должен служить не делу войны и убийства, а делу мира...»
Хрущев требовал извинений от президента США, а советская сторона покидала зал заседаний конференции по разоружению. У СССР теперь было моральное преимущество.
Для американской стороны это был провал гораздо более серьезный, чем для советской стороны арест разведчика Рудольфа Абеля в 1957 году. Его тоже взяли с полным набором шпионских приспособлений. Был суд, который изобличил его и который, как писал адвокат, «стал редким по драматизму психологическим и интеллектуальным поединком». Две системы тогда отчаянно боролись за то, какая из них будет империей добра, а какая — зла.
И вот ход СССР. Шпионское оборудование выставили на всеобщее обозрение в Центральном парке культуры и отдыха. Суд над Пауэрсом проходил в Колонном зале Дома Советов. Сверкают хрустальные люстры, алеют красные дорожки. Полный зал строгих советских людей. Американский летчик встает и говорит: «Я — виновен. Но я всего лишь военный летчик и выполнял задание».
Все ждали, что его расстреляют, а ему дали 10 лет.
Он был героем репортажей на первых полосах всех ведущих газет мира, но так и не стал национальным героем Америки. Когда, просидев полтора года во Владимирской тюрьме для особо важных политических узников, он был обменен на Абеля, ему пришлось оставить военную службу из-за обвинения в трусости: по инструкции он обязан был покончить с собой, приняв яд, чтобы не попасть в плен.
После этого шпионского инцидента мир стал другим. «Авторитет США рухнул», — писали советские газеты. Это было похоже на правду. Глава ЦРУ Аллен Даллес был вынужден подать в отставку, а на смену республиканцам к власти в США пришли демократы.
Но и для Хрущева эта ситуация была трагедией: она похоронила его концепцию «мирного сосуществования» с Западом, в рамках которой была значительно сокращена армия. Сразу же после этих событий в СССР усилилось глушение «голосов», была построена Берлинская стена, и все деньги страны Советов были брошены на то, чтобы догнать и перегнать Америку в вооружении.
Через год самолеты-шпионы уже были не нужны. Началась космическая эра.
Пермь — Москва
Сергея Сафронова похоронили 5 мая в закрытом гробу, хотя летчик был цел. Анна сказала: «Не надо. Обычай общий для всех». От разбившихся летчиков обычно мало что остается, и потому их хоронят в закрытых гробах.
\Место для могилы на старинном Егошихинском кладбище дали там, где давно никого не хоронили: на главной аллее, рядом с Успенской церковью. Только по этому признаку и можно было понять, что это была не простая смерть и не простой человек. Скромный обелиск с красной звездой стоит на освященной земле. Ведь так положено по-христиански: кто за Родину кровь пролил, тот будет вечно в раю.
В Свердловск, на награждение, Анну не пригласили: орденскую книжку прислали по почте. Ее Анна потом отдала в музей Вооруженных сил. Сам орден ей так и не показали. Где он — непонятно. Куда она только ни писала, чтобы его получить — была бы хоть сыну память об отце... И до сих пор пишет. Но все безрезультатно.
Первого мая у всех праздник, всем весело, а Анна уйдет в ванную, включит стиральную машину и плачет.
Было и еще одно обстоятельство, почему плакать в этот день было неправильно. Тем более — при близких: через 8 лет после трагедии Анна вышла замуж за Бориса Айвазяна.
Сердце — глубокий колодец. Попробуйте на вкус, как слезы солоны.
Появилась легенда, что они поженились потому, что так принято у полярных летчиков: если один из них погибает, то второй, если он холостой, должен жениться на его вдове. Нельзя женщину оставлять без помощи. Но в данном случае все было не так.
30-летняя вдова осталась жить в Перми. Никаких льгот она не получила, а пенсию по потере кормильца назначили такую же, как всем. В сентябре им с сыном дали квартиру в новом доме на Комсомольском проспекте. Но потом Компросом стали называть ту часть, что упиралась в завод имени Сталина, а их улицу переименовали в Героев Хасана.
Анна закончила пединститут. Через несколько лет стала просить гороно направить ее на учебу в Москву, получить специальность логопеда. Потребность в них была, а специалистов не было. Но гороно отказало. Она снова стала просить, ей снова отказали. Тогда Анна поехала в Москву на прием к композитору Кабалевскому, который в то время был избран депутатом от Пермской области. И Кабалевский помог. Так Анна оказалась в Москве. Из знакомых там был только Борис Айвазян, который к тому времени уже развелся с женой. У него была пустая квартира, где он и предложил пожить Анне, чтобы она не мучилась в общежитии.
А потом они поженились. Сыну Анны Васильевны было 12 лет, а сыну Бориса Айвазяна — 11. Многое было непросто, но все можно исправить любовью и терпением. А в 45 лет Анна Васильевна родила девочку.
Сейчас приемный сын Сергей — администратор компьютерной сети, сын Александр — инженер по видеотехнике, дочь Катя окончила МГУ с красным дипломом.
Борис Айвазян преподавал в торговом институте специальность «счетно-решающие машины», защитил диссертацию и увлекся программированием. Сначала это было хобби, а потом его программы стали пользоваться большим спросом. Крупные московские супермаркеты работают по программам Айвазяна. В июне 2001 года он неожиданно умер.
* * *
Вот уже более 40 лет Анна Васильевна в начале мая ездит в Пермь. Собираются «гарнизонные»: летчики, жены, вдовы… Встречаются возле места, где похоронен Сергей Сафронов. Здесь же — работники калининского завода, сейчас называемого АО «Инкар». Никто их не заставлял, но уже много лет по своей инициативе они ухаживают за могилой Сафронова.
Потом «гарнизонные» идут к аллее, где похоронены другие погибшие летчики. И там, где могилы Колукова, Костенко, Глазкова и Скворцова, идет помин всех.
Над ними — вечное небо, которое равнодушно глядит на все. На то, что Пауэрс погиб в 1977 году, пилотируя вертолет, принадлежащий телекомпании. Оператор снимал лесной пожар, а пилот не заметил, что в баках кончилось горючее. На то, что компания Pratt&Whittney, чьи двигатели стояли на самолете Пауэрса и американских истребителях, стала совладельцем пермского завода, чьи двигатели устанавливались на советских истребителях. В период развитого социализма они не раз встречались в боях в небе над странами, где жаркое солнце. На то, что зенитный комплекс С-75, который подбил самолеты и Пауэрса, и Сафронова, стоит совсем рядом с Егошихинским кладбищем — в музее АО «Мотовилихинские заводы». На то, что холодная война давно закончилась. Ее ветераны сейчас, будто космонавты, которых направили спасать планету Земля от летящего астероида. Они сделали это. Одни из них погибли, а другие готовы были отдать жизнь, чтобы армагеддон не случился. И вот они вернулись, а здесь уже другая жизнь. Их хлопают по плечу и говорят: спасибо, парни, мы бы и без вас обошлись.
Кроме вечного неба, есть еще изменчивое время: оно так все выкручивает и заворачивает, что диву даешься.
Светлана Федотова