Военный эшелон привез нас на станцию Дибуны, что на севере от Ленинграда. Здесь, на Карельском перешейке, нам сильно пригодилось то, что нас, молодых сибирских артиллеристов, хорошо экипировали и серьезно подготовили. Потому что на дворе стоял не май месяц, а бои шли очень тяжелые. Ведь мы всю войну нашу пушку таскали вслед за пехотой, и огонь вели почти всегда прямой наводкой. Таких случаев, когда мы посылали снаряды в сторону врага с закрытой позиции, за всю Великую Отечественную можно насчитать всего несколько.
Прорыв линии Маннергейма шел у нас весьма туго. Подчас в течение недели мы продвигались вперёд на 100...200 метров, не больше. И пока добрались до Выборга, личный состав нашей артиллерийской батареи полностью обновился несколько раз. Только после войны стало совершенно очевидно, что советское командование недооценило финских бойцов. А простые финны были настоящими лесными людьми, совершенно не избалованными, и привыкшими к сильным холодам и различным тяготам жизни. Хотя, по справедливости, наши солдаты просто выполняли те задачи, которые перед ними ставились, и винить их нельзя. То, что война с Финляндией шла тяжело, было не их прегрешением.
Большие и неоправданные потери у нас случались тогда, когда в атаку гнали без подготовки и без надежного уничтожения основных огневых точек. А чтобы подавить немецкий дот, в котором могли работать три пулемета и одно орудие одновременно, нужно было засадить точно в амбразуру несколько снарядов калибра 203 миллиметра. Финские доты были очень прочные, и без гаубиц тут было не обойтись. Война с финнами шла вязко и с переменным успехом, но это была необходимая школа, хоть и весьма расточительная на людей и технику. Не будь этой войны, в Великую Отечественную пришлось бы совсем плохо. Эту школу необходимо было пройти.
Основной задачей нашей батареи было оказание содействия пехоте. Как только начинался бой, командир стрелкового батальона начинал управлять нашими действиями. На наблюдательном пункте он давал указания командиру нашей батареи, какие огневые точки необходимо срочно подавить, а тот через командиров взводов ставил задачу непосредственно перед расчетами пушек. Мы и самостоятельно могли засекать огневые точки противника по вспышкам, и сразу направлять туда снаряды. А стрелковый взвод в это время, в котором могло быть всего десять человек и пара пулеметов, продолжал атаковать какую-нибудь высотку с нашей помощью. Причём огневые точки противника могли располагаться не только на передовой и не только в первой линии окопов, но и в глубине позиций.
Например я, как наводчик, обычно прячусь за щитом орудия или лежу в снегу, пока пули свистят вокруг. До противника примерно пол-километра, и пехота наше уже залегла, потому что финны не дают поднять головы. Наш командир с биноклем напряжённо осматривает поле боя, и при этом очень сильно рискует, так как ему приходится высовываться из укрытия, чтобы хоть что-то увидеть в клубах дыма и пыли, которые висят над местом основных событий. Со стороны врага видны вспышки, и мы начинаем добавлять в эти точки понемногу огоньку. Несколько вражеских пулеметов замолкают, и наши пехотинцы снова поднимаются в атаку. Им удаётся запрыгнуть в первую траншею, и там уже идёт рукопашная. А мы снова внимательно смотрим, где есть новые вспышки, и стараемся подавить их, как можно быстрее.
А в это время вражеские солдаты уже бросили свою первую линию обороны, и ведут огонь из второй линии траншей. Мы оказываемся слишком далеко от них, поэтому все вместе упираемся рогами в орудие, и катим его вперёд, чтобы вновь оказаться на расстоянии 400...500 метров от врага. Наши снаряды летят через голову нашей пехоты. В это время к нам прибегает связной от командира какого-нибудь взвода, залегшего впереди, и даёт новую цель. Мы начинаем работать по ней, не забывая при этом поглядывать, что собирается делать дальше наша пехота.
Шишкарев Константин Николаевич, наводчик полковой пушки. «Брань с финскими лесными братьями».
