Гудбай Башкирия, гудбай
Люминесцентные лампы гудят, в классе царит полная тишина. Я думаю о коллегах-учителях, у которых по тридцать лет стажа, "как так можно жить на одном месте".
- Записываем сегодняшнее число, - а к черту урок, думаю про себя, и решаю просто разговаривать с учениками. Так и проходит день.
На улице снова весенний ветер и в душе непонятное щемящее меланхолическое томление. Экзистенциальный кризис мертвой хваткой берет меня за душу. А за ним другое чувство, которое не перепутать – желание бродяжничества. Которое шилом в заднице начинает тебя толкать на дорогу.
На следующий день утром я понимаю, и в конец осознаю, что не могу встать с кровати. Но, все же, злясь на все вокруг, ставлю греть машину и собираюсь на работу. Первый поворот и я не справляюсь с управлением машины и врезаюсь в сугроб. Вечером понимаю, что я сделал это нарочно. Специально влетел в снег, позвонил, что застрял и потому не могу пойти на работу.
Следующим утром я говорю, что не могу встать, так как у меня температура под сорок, а сам включаю сериал на ноутбуке. Снова обманул.
К черту все - иду и увольняюсь. Не моя все-таки стихия.
Поработав два года учителем биологии, химии, географии, изо, я понимаю, что здесь ловить нечего. Это какое-то дно.
На улице апрель и довольно пасмурно. На экране телефона вижу сообщение от друга: «Поехали на юга». Не раздумывая, пишу, что даю добро. Предупреждаю свою мать, что уезжаю, она начинает стенать, что меня убьют на дороге, да и к тому же на улице зима.
Перед самим отъездом я захожу к ней на работу и говорю, что не вернусь домой год, а может два. Она дает мне пирожок с мясом. А я говорю, что я поел и боюсь, что испортится, да и у меня и так в рюкзаке нет нисколечко места. По ее щекам начинают течь слезы. Она уходит в подсобку. Я успеваю только сказать «Прощай» и ухожу. Мне становится очень плохо на душе, что я так плохо поступаю, но начинаю думать, что я не обязан всегда быть у нее под боком.
Скачиваю приложение блаблакар. Вот мы с товарищем уже ждем автобус или машину. Но из-за моей оплошности уезжаем только на третьи сутки, постоянно перед этим ночуя в вокзалах (поставил другой номер в приложении и нам не могли дозвониться). В новостях показывают пожар в Кемерево. Мы смотрим, как растет количество погибших в новостях, смеемся с другом над словом «бузотерят»(так сказал один чиновник). Устраиваем собственное мысленное расследование.
Тем временем мы убегаем от зимы, автобус пытается от нее оторваться. Она пытается нас накрыть метелью, но отступает в Волгограде. Необычный контраст, получается, вчера была зима, проснулся на улице уже почти лето.
К черту все, еще пара лет такой жизни и я бы пропил глобус, либо изучал как правильно делать узлы на веревке. В мыслях решаю, что больше не хочу работать. Борюсь с собой, но признаю, что я инфантильный. Признаю, что во мне вообще нет амбиций. Вспоминаю, что всегда хотел жить как Генри Торо, где-нибудь в хижине в лесу и целыми днями лежать и просто думать. Еще в школе говорил матери, что хочу стать бомжом, так как они целый день бездельничают, но она лишь говорила, что я несу чепуху ( впрочем так и есть скорей всего).
Паша в куртке, как всегда бравирует, делает вид, что не мерзнет. Я в пальто и в весенней обуви. Мы идем по камням, по берегу. Справа шумит Черное море, кричат птицы. Оказываемся в лесу, трава здесь и вправду зеленее, какого-то кислотного цвета. У нас собой всего лишь палатка, к тому же она без каркаса. Натягиваем ее на веревку. В полном молчании обустраиваем стоянку. Ночь надвигается. Мы, наконец, дошли до этого места.
Начинается реальное выживание, становится очень холодно, я зажигаю большой костер из бревен, но все равно мерзну, Паша греет камень на костре, затем затаскивает его в палатку и спит с ним в обнимку. У меня спать в палатке не получается, решаю, что у костра спать теплее. Просыпаюсь по нескольку раз за ночь. От холода и от того, что в темноте мерещится всякое.
На следующий день мы оба заболеваем. И все обязанности на стоянке выполняет Паша, так как я вообще не могу встать. Может такая акклиматизация.
to be continued