Как смотрел ночью в космос Ваня,
Приговаривал: «Ай, мудрено!»
От глубокого созерцанья
Уронил челюсть ниже Дона.
Любовался, лицо закинув.
Удивлялся на бесконечность.
Не понять такого, не сдвинуть.
А поймешь — то не станет легче.
Эх, зачем вспоминать о хлебе,
Если высь без конца и края,
Если ходит Христос по небу,
Звезды рубищем собирая.
Если ветер, поднявшись шало,
Под рубахой ладью тревожит.
Если челюсть и та упала
И подняться сама не может.
Как была душа осиянна,
Позабыв, что живет чуть слышно
Меж матрасным клопом и псарней...
Щи из лаптя, законы — дышло.
Он стоял, словно врытый в землю,
Хоть стреляй, хоть коли навылет,
Так по-своему тверди внемля,
Что у тверди чернила стыли.
С каждым мигом был взгляд все выше.
Голоса земные все глуше.
Ну, а челюсть, да Бог с ней, лишь бы
Ветром вдруг не выдуло душу.