Оговорюсь сразу: точная дата в разных источниках называется разная; она разнится до месяца. Однако я опираюсь на данные из книги, которая стоит у меня на «ближней» полке – фундаментальное исследование Марка Мирского «Медицина в России XVI-XIX веков».
И скажу фразу, которую нередко привожу в своих публикациях, направленных на популяризацию истории. Если рассказывается о каком-то важном событии, и датировка по причине разночтения в источниках вызывает вопросы, не считаю это принципиально важным: главное о людях рассказать.
Итак…
О событиях тех страшных двух лет постараюсь рассказать по возможности коротко – потому что если подробно, на десяток диссертаций хватит. Сколько же эта эпидемия высветила самого разного – и возвышенного, и подлого, и квалифицированного, и дилетантского, и мудрости, и глупости, и ещё чего угодно! А ещё – повод поговорить о психологии и управляемости толпы, стихию которой можно разбудить, да попробуй ещё обуздать!
…На момент описываемых событий в юго-западном углу Российской империи продолжалась очередная Русско-турецкая война (1768-1774 гг.). Между театром военных действий и центральными районами России осуществлялось активное движение – войск, курьеров, тех же торговцев-маркитантов-фуражиров… А также из Действующей армии везли раненых, которых размещали в госпиталях и монастырях…
Между тем, в Европе, и особенно в её южных районах бушевала кошмарная эпидемия чумы – как оказалось, последняя столь масштабная в истории человечества (тьфу-тьфу-тьфу!).
Вот с очередной партией раненых чумная бацилла и оказалась в Московском военном госпитале. По другой версии, её, бациллу, завезли с товарами торговцы… Лично по мне – так какая разница! В той конкретной ситуации зараза просто не могла не проникнуть в центр России, а уж в Москву или в какой иной город, так это уж как случай определит…
Как уже сказано выше, точная дата, когда болезнь проявилась, указывается разная. По одной из версий это произошло именно 17 декабря 1770 года.
В этот день в московском военном госпитале (ныне носящем имя Николая Бурденко) умер некий офицер. Затем в течение пары дней скончались ещё два десятка человек, в том числе лечащий врач… И врач Афанасий Шафонский определил безошибочно: чума!
Да вы что, окститесь, батенька! – замахало на него руками начальство; что медицинское, что городское. Какая чума!.. Не нужно паниковать – больные умерли от простой горячки!..
Пока шла перепалка, драгоценное время утекало.
А тут – новая вспышка: в Суконном дворе в Замоскворечье, где в одночасье умерло сразу 130 человек. Однако и там некоторое время пытались трагедию скрыть, или хотя бы принизить…
И только когда масштабы вспышки заболеваемости стали угрожающими, московский главнокомандующий Пётр Салтыков начал осознавать, что ситуация куда опаснее, чем ему хотелось бы… Поначалу он пытался успокоить матушку государыню, что-де ничего страшного в Первопрестольной не происходит… Однако теперь скрыть становилось уже невозможно.
Как я обещал, не стану утомлять читателя слишком подробным рассказом о страшных событиях тех двух лет – там много чего происходило.
Главное на данный момент состоит в том, что начальство, не желая видеть правду и убаюкивая себя надеждой на лучшее, стараясь выглядеть в глазах государыни красиво, не прислушалось к мнению профессионалов. Слишком поздно начали принимать противоэпидемиологические меры. А когда-таки начали, ситуация уже вырвалась из-под контроля, и эпидемия начала овладевать столицей.
Вот лишь несколько факторов, способствовавших стремительному распространению болезни.
В основе борьбы с эпидемиями лежат два важнейших условия: ограничение перемещения людей из охваченных болезнью районов, а также строгая изоляция заболевших. Чем раньше начнут применяться эти требования, тем лучше. В данном случае это не получилось.
Люди боялись чумных бараков – то есть карантинов; и что тут удивительного? – инфекционных отделений и сегодня боятся. Даже явно заболевшие старались туда не попадать, скрывали болезни своих родственников. Умерших нередко просто закапывали где придётся – в огородах, на пустырях, в садах, а «бомжей» иной раз попросту сбрасывали в реки и ручьи… Если же кого решали хоронить с соблюдением всех православных канонов, на отпевание в церкви собирались толпы прихожан – отпевали-то сразу по много усопших… Церкви, кладбища, слободы бедняков – вся Москва превратилась в единый рассадник заразы (прошу не усмотреть в этих словах политической подоплёки и мостика в иные эпохи).
Городское начальство почти поголовно бросило вверенный смотрению город, вельможи и чиновники скоренько собрались с семьями и выехали подальше; их примеру последовали и богатые толстосумы… Простой люд удерживался установленными у ворот карантинами.
Едва ли не единственный начальный чин, который остался в городе и взял на себя руководство борьбой с эпидемией – это генерал Пётр Еропкин, герой Семилетней войны, занимавший на тот момент пост главы Соляной конторы и неофициального санитарного инспектора Москвы. Его вклад в борьбу с эпидемией и в усмирение Чумного бунта невозможно переоценить; равно как невозможно не оценить его критичное отношение к самому себе за те же действия, которые, на мой взгляд, заслуживают самой доброй памяти с нашей стороны. Военный губернатор, гражданский, обер-полицмейстер, другие начальные люди – все сбежали; Пётр Дмитриевич остался! Искренний поклон его памяти!..
Остались на своих постах и боролись с болезнью медицинские чиновники и врачи: упомянутый уже Афанасий Шафонский, а также Густав Орреус, Касьян Ягельский, Семён Зыбелин, Пётр Вениаминов, Пётр Погорецкий, Яков Лерхе, Данила Самойлович и другие преданные делу служения людям подвижники. Я нигде не встретил ни одного имени врача, который бы оставил свой пост и сбежал из города.
Однако главная проблема состояла в том, что тот же Епанчин поначалу не обладал должной полнотой власти в городе, что вообще не существовало единого координирующего действия центра. Слишком много времени терялось!..
И всё же меры по обузданию беды принимались.
Город попытались разделить карантинными постами. По домам ходили мортусы, или, иначе, крючники – люди в пропитанных дёгтем или каким иным составом балахонах, которые крючьями уволакивали умерших, а потом и захоранивали их. Ну а живых, имевших явные признаки болезни, они же силой волокли в чумные бараки, которых все отчаянно боялись. Согласных на эту страшную работу находилось не много; для неё привлекали монахов, выпускали из тюрем преступников, обещая за это амнистию – для профилактики им выдавали водку… Всё равно мортусов не хватало, трупы валялись по улицам – в иные дни умирало до тысячи человек.
…Наэлектризованная страхом толпа – страшная сила!.. Слухи становились основными средствами массовой коммуникации.
И вот пронёсся слух, что лучшим средством от чумы является молитва Боголюбской Божьей Матери, список с которой помещался над Варварскими воротами Белого города со стороны Солянки. Отчаявшиеся москвичи повалили к площади толпами; в короб для подношений посыпались деньги – все молили о спасении и жертвовали даже последнее…
Московским архиепископом в ту пору служил отец Амвросий (по происхождению молдаванин, с мирской фамилией Зертис-Каменский) – о котором о самом следовало бы рассказать подробнее, да уж в другой раз. Человек просвещённый, он понимал, что такое эпидемия, и о путях её распространения имел представление. После него осталось, в частности, написанное как раз в те дни «Наставление», предписывающее действия священников в период моровых поветрий – оно не утрачивало актуальности в течение долгого времени.
Так вот, приходится признать, что церковный иерарх в тот момент поступил правильно, но, как оказалось, допустил роковую для себя ошибку.
Отец Амвросий, прежде всего, запретил отпевание покойных в церквах при большом скоплении народа; он велел снять икону Богородицы и укрыть её в Чудовом монастыре; он велел убрать и опечатать короб для подношений от Варварских ворот… Чем и спровоцировал т.н. Чумной бунт. Пронёсся слух, что архиепископ хочет присвоить пожертвования… Разъярённая толпа пошла на штурм Чудова монастыря и растерзала несчастного священника; нападению подвергся и Донской монастырь. Другие толпы бунтовщиков пошли громить больницы и чумные бараки; повсеместно нападали на врачей, хотя сведений о жертвах среди них я не встречал.
Как обычно случается в подобных случаях, к стихийному бунту присоединились и обычные грабители – погромам подверглись дома богатых москвичей, даже церкви и монастыри.
Наверное, следует уточнить, что это происходило уже осенью 1771 года.
Остававшийся старшим чином в Москве всё тот же Еропкин принял решение, которое, по большому счёту, следовало принимать другим. Однако в период социальных катаклизмов кто-то должен брать на себя ответственность.
Отставной генерал это и сделал. Он принял на себя командование гарнизоном и воинскими частями. Для подавления бунта он ввёл в Москву войска. По погромщикам пару раз выстрелили из пушек, вооружённые патрули при необходимости пускали в ход сабли…
И в течение двух дней порядок в Москве навели!.. По официальным данным погибло до ста бунтовщиков. Ну а сколько человек пало от рук тех же бунтовщиков, неведомо.
Когда в городе воцарился относительный порядок, Пётр Еропкин написал государыне Екатерине покаянное письмо, в котором просил прощения за пролитую кровь её подданных, и попросил отправить его в отставку!.. Благо, у императрицы достало мудрости разобраться в ситуации, оценить действия отставника, наградить его, а потом и возвысить!
А в Москву между тем прибыла комиссия во главе с Григорием Орловым и генерал-прокурором Всеволодом Всеволожским. Собственно, конечно, комиссия, но только в сопровождении мощного воинского контингента – четырёх гвардейских полков. На мой взгляд, как-то долго собирались… Ну да ладно – главное, что теперь дело пошло успешнее.
О личности Григория Григорьевича я читал разные мнения – и современников, и историков. Кто-то считает его просто смазливым баловнем судьбы, кто-то признаёт за ним дарования истинного государственного мужа… Но вот мы берём данный конкретный случай.
По прибытии в Москву, он занялся наведением порядка и устранением последствий бунта. В частности, проведением следствия о причинах случившегося. Тут – как говорится, без комментариев.
Но вот дальше…
Орлов понимал, что следует принимать срочные меры именно против эпидемии. И поставил перед медиками несколько вопросов, абсолютно чётких и конкретных: о причинах болезни, путях её передачи от одного к другому, о наиболее действенных мерах против неё… Сам он эти вопросы сформулировал, или подсказал кто, не принципиально – важно, что эти вопросы поставили, и дальнейшие действия по борьбе с эпидемией предпринимались в соответствии с рекомендациями профессионалов. На мой взгляд, именно такой подход – это истинно проявление государственного подхода к решению проблемы.
Меры же принимались самые решительные. Город разделили на 27 участков. Открыли новые больницы и новые карантинные бараки; привлекли дополнительно врачей и увеличили им жалование. Каждому выздоровевшему в изоляторе мужчине казна отпускала по девять рублей, женщинам по пять – мы знаем, что в те времена это были немалые деньги. Наладили вывоз умерших. Нанимавшимся на работу в город платили по десять копеек в день…
То есть панику и страх решили перебить экономическим стимулированием.
Будем реалистами: любая эпидемия рано или поздно начинает ниспадать. (Как тут удержаться и не выразить надежду, что и современная пандемия в конце концов сочтёт свою задачу выполненной и уползёт в небытие). Так случилось и с описываемой. И сама болезнь начала ослабевать, и меры против неё приносили плоды…
И в конце концов она сошла на нет. Напомню, что описываемая эпидемия чумы (именно чумы!) значится последней в Европе.
…И несколько слов о последствиях.
По разным данным за два года эпидемии в Москве умерло от 50 до 100 тысяч человек. Примерно триста участников бунта попали под суд, четверо из которых повешены, а двести отправлены на каторгу. Наказан также колокол, ударивший в набат, который вызвал восстание бедноты – у него вырвали язык.
Комиссия Григория Орлова затратила, опять же, по разным данным, от 100 до 400 тысяч рублей для борьбы с болезнью и её последствиями – в любом случае, сумма колоссальная. В честь победы над напастью по приказу Екатерины отчеканена медаль, которую вручали отличившимся.
В честь Григория Орлова в Екатерининском парке в Санкт-Петербурге возвели мраморную арку. Пётр Еропкин отставки не получил, а удостоен награды (орден и деньги он принял, а от крепостных крестьян отказался), а со временем стал московским главнокомандующим, и сделал для города много хорошего. Петра Салтыкова Екатерина уволила, и он не перенёс этого – вскоре умер. Уволен в отставку и гражданский губернатор Иван Юшков. Обер-полицмейстера Николая Бахметьева, который сначала сбежал из города, но потом вернулся и активно помогал Орлову, всё же тоже уволили, заменив на Николая Архарова, имя которого со временем стало нарицательным. Память об отце Амвросии жива, и памятник на его могиле в Донском монастыре сохранился, однако он не канонизирован, несмотря на столь мученическую кончину. Врач Афанасий Шафронский, находившийся в городе с самого начала эпидемии до победы над ней, написал об этих событиях фундаментальный исследовательский труд.
…Власти сделали выводы из случившегося. В Москве стали больше заботиться о чистоте улиц, о вывозе мусора, об обеспечении горожан питьевой водой. Именно эпидемия подсказала необходимость строительства Московского водопровода. Построены новые бани, улучшены имевшиеся больницы. Началась борьба с бродячими животными… Принимались меры по упорядочению похорон – запрещались кладбища при городских церквах, и предписывалось открыть погосты вне городской черты; их устроено с десяток…
Особенно большой вклад в благоустройство Москвы в донаполеоновскую пору сделал всё тот же Пётр Еропкин, в бытность свою градоначальником. Уж он-то на личном опыте хорошо представлял, что следует предпринять!.. Но об этом я расскажу в следующий раз.
…Вот ведь обещал уложиться покороче, да не получается.
Ещё со школьной поры помню такой эпизод из разряда «вот такое царило мракобесие». Нам рассказывали, что врачи примерно в описываемую пору носили диковинные маски с огромными носами – чтобы отпугнуть заразу. В иллюстрациях о событиях Чумного бунта и в самом деле встречаются изображения врачей в масках с огромными клювами. Только ведь дело в том, что в эти «клювы» клали либо чеснок, либо иное ароматическое вещество, которое выполняло функцию дезинфектора.